Сара Райнер - Другой день, другая ночь
– О!
– А что не так?
– Я бы предпочел присутствовать при вашем с ним разговоре.
– Не знала, что должна спрашивать у тебя разрешения принимать лекарства.
– Конечно, не должна.
– Отлично. Особенно если учесть, что мы разводимся.
– Что не мешает мне о тебе заботиться, Эбби.
А всего несколько минут назад мне показалось, что мы начинаем понимать друг друга, думает она.
– Между прочим, это я оплачиваю эту больницу, – ворчит Гленн.
– Что-что ты сказал?
– Я говорю, если бы не я, тебя бы сюда не приняли.
– Нет, ты сказал не так.
– Хорошо, прости, я неправильно выразился. Конечно, плачу не лично я.
– Вот именно, платит твоя страховая. И если ты вдруг не заметил, последние несколько лет я не могла работать. Иначе у меня был бы собственный полис.
– Я знаю.
Не заводись, напоминает себе Эбби. У Каллума хоть и закрыты уши, кто знает, что он там слышит?
– Иди сюда, солнышко, – обращается она к сыну, однако тот продолжает играть пультом, сидя к ней спиной.
И моментально возвращается тревога. Эбби с трудом ловит воздух; такое впечатление, что кислород не попадает в легкие.
– С тобой все нормально? – спрашивает Гленн. – Ты как-то странно дышишь.
Она жадно глотает воздух, изо всех сил пытаясь умерить тревогу, хотя и чувствует, что вот-вот задохнется. Спокойнее, спокойнее. Это всего лишь физическая реакция. Представь свои мысли в виде умственных событий, которые приходят и уходят, как облака в небе… Ее трясет с ног до головы.
– Эй, – говорит Гленн, – Каллум, осторожнее, дружище. Дай маме присесть, а?
Как сквозь туман Эбби ощущает, что от отчаяния колотит себя по рукам. Гленн встает и помогает ей добраться до дивана. Ей хочется бежать отсюда, кричать, выпросить еще диазепама – что угодно, лишь бы прекратила сжиматься эта ужасная пружина.
Сделайте что-нибудь с моей неразумной головой, безмолвно умоляет она. Пожалуйста, прошу, дайте мне хоть немного спокойствия.
* * *В этот же день, только чуть позже, Карен с детьми и Анной на садовом участке, как договаривались. Заморозки больше не грозят, и подруги полны решимости посеять горох и бобы. Однако с потеплением набирают силу костяника и одуванчики; помогать бороться с сорняками приехала Ширли.
– Бабушка, – говорит Молли, осматривая бороздки, которые им с Люком поручили сделать на грядке под горох, – почему мы никогда не были у тебя в гостях?
Ширли отрывается от прополки.
– Ах, Молли, это не потому, что я не хочу вас видеть. Просто у меня дома очень мало места, вот и все.
– В Горинге у бабушки съемная квартира, – объясняет Карен без твердой уверенности, что дочка поймет. – Но, возможно, когда-нибудь у нее будет собственное жилье.
– О, – откликается Молли, на минутку затихает в раздумьях, а затем спрашивает: – Если в квартире так тесно, может, мы посидим в саду?
– Но у меня нет сада…
– В Португалии у тебя был большой сад, – замечает Люк.
– Да. – На лице Ширли отражается печаль, затем она улыбается внуку. – Поэтому я люблю приезжать сюда и помогать вам.
– А у нас есть и сад, и участок, – хвастается Люк.
– Ну, не то чтобы сад, скорее патио, – поправляет Карен, пытаясь смягчить высказывания детей. Бедная мама, думает она.
– Почему ты не переезжаешь к нам? – спрашивает Молли. – Тогда ты могла бы нам все время помогать.
– Э-э… – Ширли растеряна. – Ты ж моя хорошая, Молли… У вас, по-моему, нет свободной комнаты. – Она бросает беспокойный взгляд на Карен.
Карен краснеет. Она захвачена врасплох и не знает, что сказать.
Немного погодя к сажающей фасоль Карен подходит Анна.
– Было неловко, – шепчет она.
– Что?
– Когда Молли попросила твою маму переехать к вам.
– Знаю. – Карен оглядывается посмотреть, не слышат ли их Ширли с детьми. Они увлечены разговором на дальнем краю участка. – И как только малыши соображают быстрее нас? Я все раздумывала, спрашивать ее о дальнейших планах или нет.
Анна замирает с совком в руке и смотрит на Карен. В ее глазах тревога.
– Надеюсь, ты не собираешься на полном серьезе звать ее к себе.
– Почему нет?
– Вы обе еще не оправились после смерти твоего отца.
– Да, но…
– Вряд ли ты сейчас способна ясно мыслить. И она тоже.
– Может быть…
– Дорогая подруга, мне что, объяснить тебе доходчивее? У тебя на руках и без того двое маленьких детей, а доход ограничен. Знаю, программа в Мериленде помогает тебе выкарабкаться. Я просто боюсь – извини за откровенность, – что ты слишком спешишь.
Карен улыбается.
– Если бы мне мешала твоя откровенность, я бы уже давно прекратила с тобой общение.
– После смерти Саймона ты превосходно справлялась – бог видит, тут мне до тебя очень далеко.
– Спасибо, – говорит Карен. От Анны редко услышишь комплимент, поэтому она удивлена.
– И ты – фантастическая мама для Молли и Люка.
– Я всего лишь делала то, что сделала бы любая мать.
– Ну, не знаю. Только речь сейчас не об этом. Ты сама мне рассказывала, что смерть отца выбила тебя из колеи. У меня душа болит за тебя. Ради всего святого, у тебя и у самой болит за себя душа. Ты лечишься от депрессии. Последнее, что тебе сейчас нужно, это взвалить на себя что-нибудь еще.
– Но это не что-нибудь. Это моя мама…
Карен вспоминает эпизод с Джонни, произошедший в понедельник в конце занятия. Он объяснял, как определение приоритетов влияет на достижение целей.
«Помните, что говорят стюардессы, рассказывая о технике безопасности перед полетом? «Если вы сопровождаете ребенка, сначала наденьте кислородную маску на себя и только затем на ребенка».
Кивнули все, кроме Карен. «Всегда считала, что это противоречит здравому смыслу, – заметила она. – Я бы сначала бросилась спасать детей».
«Дело в том, что если самолет падает и кислород кончается, то, чтобы спасти детей, вам самой нужно быть в маске, – ответил Джонни. – О чем это говорит, а?»
В тот момент Карен не совсем поняла, что он хочет сказать, но вмешалась Рита: «Если мы не заботимся о себе, мы не сможем заботиться о других?»
– Наверное, я понимаю, к чему ты клонишь, – медленно говорит Карен Анне.
И все-таки, думает она, я не могу с этим всецело согласиться. После всего, что мне пришлось пережить, я гораздо лучше лажу со своей матерью, чем большинство взрослых дочерей.
Она на мгновение замирает и прислушивается к разговору в дальнем конце садового участка. Уловить слова Молли и Люка невозможно, ей слышно лишь, как отличаются звонкие, живые голоса детей от размеренного тона матери – их разделяют поколения. Они любят быть вместе. Как хорошо, что общение друг с другом приносит им радость, думает она. Если мама хочет переехать к нам, а Молли и Люк хотят жить с ней, кто я такая, чтобы им запрещать?
22
Несмотря на пожелание от Эбби хорошего сна, Майкл не выспался, и не только в понедельник, но и вообще ни разу на этой неделе. С каждым днем ему здесь все проще, он понемногу привыкает к распорядку, но все равно предпочитает одиночество, и в пятницу они с Троем сидят в неловком молчании в холле, дожидаясь начала занятий. Наконец – впервые с понедельника – появляется Карен, и напряженность проходит.
– Привет, – говорит она, улыбаясь обоим, садится, достает из большой матерчатой сумки папку и ручку и обращается к Трою: – У вас сегодня последний день, да?
Трой кивает и морщится.
У нее хорошая память, замечает Майкл, жалея, что не спросил об этом сам. Не хотел бы я быть на его месте. Впервые за долгое время Майкл видит, что его жизнь лучше, чем у кого-то.
– Не возражаете, если я спрошу, как вы оказались здесь, в Англии? – продолжает Карен.
– Нет, конечно, – говорит Трой. – Моя часть дислоцируется в Италии, поэтому дешевле нас отправлять на лечение сюда, чем обратно в США. К тому же в ваших клиниках оно не так дорого.
Не скажи, думает Майкл. Наверняка ты предпочел бы лечиться дома. Здесь и без того тяжело, и мне было бы куда хуже вдали от семьи.
Откашлявшись, он произносит:
– Удачи, приятель. Я буду о тебе вспоминать.
– Спасибо. – Трой кивает.
Он выглядит до смерти напуганным, думает Майкл.
В холле появляется Рита и медленно бредет к своему любимому креслу. Затем входят Лилли, Колин и Эбби. Лилли в умопомрачительно короткой юбке и джемпере из ангорки, Колин по-прежнему в шлепанцах, зато Эбби сменила поношенный спортивный костюм, который не снимала все эти дни, на джинсы и веселенькую полосатую майку. Щеки у нее играют румянцем, замечает Майкл, когда она садится рядом и шепчет:
– Привет.
Неплохо, если вспомнить, в каком состоянии она сюда поступила. Приятно видеть, что ей уже лучше. Наконец, появляются еще двое, которых Майкл не помнит: мужчина средних лет с обветренным лицом и молодая женщина с копной курчавых ярко-розовых волос. Лет ей, судя по всему, не больше, чем дочери Майкла.
– Привет, – говорит Лилли и протягивает ей руку. – Меня зовут Лилли. А тебя?
