Сара Райнер - Другой день, другая ночь
– Сколько вы уже здесь? – спрашивает Карен.
– С ноября, – отвечает Колин.
– Правда? – изумляется Карен.
Эбби знает, о чем она думает, потому что и сама вчера точно так же отреагировала на ответ Колина. «Неужели столько месяцев лечения так ни к чему и не привели?»
– И он до сих пор ходит в шлепанцах. – Лилли подмигивает.
– А вы… э-э… хоть на улицу-то выходили? – нерешительно спрашивает Карен.
– Да, в понедельник в сад, вместе с вами.
– А вообще покидали клинику?
– Мне лень, – говорит Колин.
Эбби видит, что Карен тоже ему не поверила. Наверное, ему грозит принудительное лечение. Неудивительно, что его девушке уже все надоело.
– Он дышит свежим воздухом на балконе, – говорит Лилли. – Когда курит.
– А вот, к примеру, она, – Колин кивает на Лилли, – то поступает сюда, то выписывается – туда-сюда, как чертик из табакерки. Так что вопрос не в том, как долго, а в том, как часто.
– Вот такая я девчонка. – Лилли ерзает на стуле, поправляя мини-юбку.
– Ее уже в пятый раз сюда загребли, – говорит Колин.
Они как Траляля и Труляля, думает Эбби. Колин и Лилли ей нравятся все больше – оба с юмором воспринимают ситуацию. Однако сейчас она вдруг замечает, как хмурится Карен.
– Не переживайте. Не все так любят Мореленд, как эти двое.
– Значит, по-вашему, здешнее лечение все-таки работает? – спрашивает Карен.
– О, да, – отвечает Лилли. – Врачи тут просто гениальные.
Знаю, знаю, хочется Эбби сказать Карен. Полное противоречие. Но лучше промолчать. Она благодарна этим двоим за то, что взяли ее под свою опеку.
– Ничего, если я спрошу, как вы сюда попали? – обращается к ней Карен.
Эбби сглатывает.
Руки вдруг начинают дрожать так, что с вилки падает кусок. Эбби охватывает паника. Я думала, что с этой ужасной тревогой покончено – последние два дня вроде бы стало легче. Она вынуждена положить вилку и нож на стол.
– Я… м-м-м…
Внезапно подступает тошнота, только что съеденная пища из желудка поднимается к горлу.
– О боже, простите. Не отвечайте, если не хотите.
Глаза Карен полны сочувствия, она протягивает руку и сжимает ладонь Эбби.
Эбби снова сглатывает. Не знаю, с чего я взяла, что у меня иммунитет к людскому любопытству.
– Все нормально, – произносит она, хотя комната еще плывет перед глазами. Нестерпимо хочется скорее убежать к себе в палату и лечь.
Так, говорит она себе. Оставаться здесь на долгие месяцы, как Колин, я не могу – мне нужно домой, к Каллуму. Нужно, чтобы все видели: я справляюсь. У Карен добрые намерения, совершенно точно.
Все трое выжидающе смотрят – Лилли и Колину она тоже ничего не рассказывала. С чего же начать?
– Последние несколько месяцев были жуткими.
Карен вздыхает.
– Да уж…
– Это было ужасно. Как будто вся жизнь летит в тартарары.
Она сама удивляется прямодушию своего признания.
Повисает тишина. Эбби страшно: ей кажется, что она выложила нечто уж слишком ошеломляющее. Но, по крайней мере, комната больше не плывет перед глазами. Если удастся немного разрядить обстановку, она, наверное, сможет все объяснить.
– Мы с мужем разводимся. Нашему сыну Каллуму семь лет, он страдает аутизмом. В тяжелой форме.
– У сына моей сестры, Нино, синдром Аспергера, – говорит Лилли.
– Значит, вы имеете представление, что это такое. Каллум не разговаривает, и за ним требуется постоянный уход, он посещает особую школу… Гленну, моему мужу, все это надоело… На самом деле, он всегда держался в стороне. – Она выдыхает и чувствует, как проходит напряжение. – Поэтому мне, видимо, придется начинать все сначала. Искать жилье для нас с Каллумом. Затем работу. Вспомнить о том, кто я есть. – Она качает головой. – Потому что один бог знает, кто я.
Карен все еще сжимает ее руку.
– Все это мне знакомо, – говорит Карен. – Не в точности, конечно. Но у меня такое чувство, что мне тоже предстоит перестраивать свою жизнь…
Эбби смотрит на нее. Карен закусывает губу. Ее тревожит, что она слишком много сказала. Об этом также говорят ее глаза – на них навернулись слезы.
Именно этого я хотела избежать, думает Эбби. Проблем других людей. Хотя на самом деле огорчение Карен не выводит ее из равновесия. Совсем наоборот.
Эбби кладет свободную руку поверх ладони Карен и легонько сжимает.
Не знаю, кто кого успокаивает, думает она.
* * *– Вы сейчас куда? – спрашивает Эбби.
Колин с Лилли уже убежали смотреть любимый сериал перед вечерним сеансом.
– Хочу прогуляться. Испытать на практике то, о чем говорила Бет. Пойдете со мной?
– Боюсь, не получится. – Эбби качает головой. – Мне не разрешают выходить без сопровождающего.
– Тогда в другой раз? – улыбается Карен.
Эбби отодвигает стул.
– Было бы чудесно.
Это надо же, удивляется Карен, глядя вслед уходящей Эбби, как она поправилась всего за неделю. Ни за что бы ее не узнала.
– Тут неподалеку есть замечательное место для прогулки, – объясняет ей в регистратуре Дэнни. – Заповедник Рейлуэй-Лэнд. Местные жители спасли территорию от застройки. Как выйдете, сразу поверните направо. Мимо не пройдете.
Какая жалость, что я не бывала здесь раньше, думает Карен, добравшись до заповедника. Незастроенная территория совсем близко от суматошного центра Льюиса, а сколько я уже живу всего в нескольких милях отсюда? Больше двадцати пяти лет минуло с тех пор, как она впервые приехала учиться в Брайтон; сначала влюбилась в этот приморский город, а потом и в Саймона, и так здесь и осталась…
Карен ненадолго останавливается вдохнуть свежего воздуха и оглядеться по сторонам, как советовала Бет.
На востоке возвышается гряда Моллинг-даун, на фоне ее меловых скал обшитые вагонкой дома вдоль реки Уз выглядят карликами; на западе видны лесные насаждения; прямо перед Карен – заросли тростника. Эта весна была очень холодной, серой. Солнце появлялось редко, и зиме все никак не наступал конец. Но сегодня такое чувство, что все вот-вот переменится: поют птицы, на деревьях начали проклевываться листочки, люди катаются на велосипедах, гуляют с детьми.
Отсыпанная тропинка позволяет не ступать на болотистую землю, и с высоты Карен хорошо видны витки каналов и заливные луга. Почему одни каналы прямые, а другие изогнутые? Что заставляет их следовать определенному курсу? Над самым широким ручьем – старый кирпичный мост; похоже, раньше по нему проходила железная дорога. Природа прямых линий не проводит, значит, те дренажные рвы сделал человек…
Возможно, течение мыслей похоже на течение рек, размышляет она. Дождевая вода протачивает канал наугад, и чем глубже становится со временем канал, тем меньше вероятность того, что он поменяет направление. Может, потеряв Саймона, я просто привыкла тосковать? И теперь погрязла в тревожных мыслях, в любую минуту готова расплакаться.
Услышав от матери новость об отце, Карен будто вернулась в то утро, когда от сердечного приступа умер Саймон, и с тех пор пребывала во взвинченном состоянии. Они оба ее преследовали; она то слышала крик отца: «Ужин готов!», как когда-то в детстве. То будто видела, как Саймон пилит дерево в саду.
Два самых дорогих мужчины в ее жизни, и оба ушли. Порой Карен до того переполняет тоска, что становится страшно: ей никогда больше не почувствовать себя счастливой.
С тех пор, как умер папа, я стала чаще испытывать тревогу, понимает она. Тревогу о том, что мама одна в Горинге; о Молли и ее новой школе; о Люке – что больше нет мужчины, который был бы для него примером для подражания. Руминация…
Все так и есть на самом деле: чему радоваться, когда со мной больше нет Саймона? Жизнь без него страшнее, ведь некому разделить со мной ответственность за все, что в ней происходит. Нельзя изменить настроение, просто щелкнув пальцами.
Она рисует в воображении остальных пациентов: Лилли, Колина, Троя, Эбби и Майкла. Им, судя по всему, тоже трудно взбодриться. Способен ли кто-либо из нас действительно поменять образ мыслей? Разве не они делают нас теми, кто мы есть? Разве не мои мысли делают меня Карен?
* * *Психотерапевт откашливается.
– Вы размышляли о нашем с вами разговоре? – спрашивает она.
Майкл надеялся пропустить индивидуальное занятие, но Джиллиан пришла за ним в палату.
Он теребит кожу вокруг ногтя.
Джиллиан поднимает бровь.
Он дергает заусенец.
Джиллиан скрещивает ноги, затем распрямляет их. Поправляет платок.
– Немного.
Она явно ждет от него продолжения. Но зачем? Все это болтовня, думает он. Нигде больше я не видел, чтобы люди так много болтали. Групповые сеансы еще ничего. Иногда даже он немного разговаривает на них, если об этом просит психотерапевт или если его спровоцирует чье-то высказывание, но обычно он помалкивает. А многие – да почти все – пациенты болтают друг с другом утром, днем и вечером, и даже, по всей видимости, по ночам. За завтраком, обедом и ужином, за просмотром телепрограмм, за настольными играми… Чешут языками, бла-бла-бла, без остановки. Такой-то делал то, а другой – это, моя мать плохо ко мне относилась, у меня загулял парень, мой сын негодяй, босс хочет меня уволить, лекарства не действуют, обещаю, я не разболеюсь, а можно мне почитать после вас журнал, вам нужно что-нибудь съесть, я привык выпивать по бутылке водки в день… Как дятлы окаянные, стучат и стучат по дереву. Поэтому при любой возможности Майкл уходит к себе в палату, лежит на кровати и смотрит телевизор. Почти как дома.
