Бениамин Таммуз - Реквием по Наоману
– Я покажу им, – обещал он родителям. – Я выдам им на их же языке, если они только захотят меня слушать.
Овед советовал ему вести себя сдержанно, раскаиваться и в конце концов отказаться и свести на нет все это дело. Но Ури сказал:
– Отец, положись на меня.
Целый день понадобился Ури чтобы отработать пункты для своей речи, которая, по сути, должна была стать первой из многочисленных, которые он произнесет в своей жизни, когда станет одним из юристов в стране, офицером высокого ранга в резерве, руководителем строительной компании, которая в будущем построит укрепления вдоль Суэцкого канала и в пустыне Синай.
И вот что сказал Ури, юноша двадцати двух, профессорам Линденбауму, Киршу, Бар-Нево, Бар-Циону и Элишеве Порат-Смирновски, членам педагогического совета:
– Уважаемые профессора, дамы и господа, я стою перед вами, обвиняемый лишь в одном – в списывании материала на экзамене. В этом обвинении я бы признался сразу же и по собственной воле. Но на самом деле вы предъявляете мне три обвинения, и я отвергаю второе и третье. Второе обвинение состоит в том, что я посредине занятий оставил университетский курс на юридическом отделении и пошел играть в футбол. Господа, я не пошел играть в футбол. Я пошел сражаться с врагом, и не потому, что я так решил, а потому, что так решило правительство. Я мог доказывать: я учусь, я студент, оставьте меня в покое. Но я этого не сказал, а встал и пошел…
– Никто вас не обвинил в том, что вы пошли в армию, – попытался прервать его профессор Линденбаум.
– Еще как обвинили! – повысил голос Ури. – Есть у меня доказательства. Вы обвиняете меня, и значит, по ваше му мнению, я совершил преступление. Не пошел бы я в армию, вы бы меня не обвинили, ибо не было бы мне нужды списывать, или вы думаете, что для меня это было большое удовольствие? Списывал я, потому что очень хочу продолжить учебу, потому что из-за войны не было у меня достаточно времени как следует подготовиться к экзамену.
– Я, – сказал профессор Бар-Нево, – только из-за этой фальшивой логики не дал бы вам возможности быть юристом. Ведь вы сейчас стоите перед нами и выставляете нас на посмешище примитивным маневром софистической спекуляции.
– С этим я не собираюсь спорить, – сказал Ури с облегчением.
– Но перейду к третьему обвинению, и оно наиболее тяжкое. Третье обвинение, которое вы мне предъявляете, заключается в том, что я осмеливаюсь оспаривать ваше мировозрение. И тут, господа, разрешите мне несколько расширить объяснение, чтобы не было никакого непонимания. Великое правило положено нашими праотцами, которые постановили: возлагают на общественность только тот декрет, который большинство может выполнить, и это правило, господа, вами начисто забыто. Не только вами, сидящими здесь на педагогическом совете, но правило это не взято в счет всем вашим поколением. По сути, в этом – провал всего сионизма.
– Минуточку, – воскликнула профессор Элишева Порат-Смир-новски, – уважаемые господа, вы слышите куда этот молодой человек клонит? Я говорила вам, что тут у нас происходит фронтальное столкновение. Сердце мое чуяло и знало, что чуяло. Извините меня, господин Бен-Цион, за то, что я вас перебила. Вы можете продолжать. Я лишь прошу, чтобы все было записано в протокол слово в слово. Пожалуйста, продолжайте господин Бен-Цион.
– Пожалуйста, – сказал Ури, – я буду говорить медленно-медленно, чтобы все было записано. Итак, я сказал о провале всего сионизма. Что я имел в виду? Я имел в виду, что в Одессе, Катовицах или в Базеле сидели умные евреи и думали, что следует наконец сделать что-то хорошее для народа Израиля. Невозможно, чтобы он продолжал жить в галуте, в несчастье, униженный и преследуемый. Обратите внимание на то, как он выглядит: бледный, незагорелый, сутулый, худой, занимается всяческим сутенерством и сватовством, все его пинают и плюют на него. И ведь несправедливо, ибо, посмотрите, какой это чудесный народ: у него ведь есть профессор Эйнштейн…
– Профессор Эйнштейн жил на сорок лет позже. – Не выдержал профессор Линденбаум и кинул реплику с места.
– Хорошо, не профессор Эйнштейн, так РАМБАМ, – согласился Ури. – РАМБАМ, насколько я знаю, был до конференции в Катовицах. Итак, среди евреев множество гениев, и просто талантов, и Ротшильдов, и виленских гаонов, и всяческие скрипачи и пианисты. Потому несправедливо, что народ этот так унижают и позорят. Колесо судьбы следует повернуть обратно. Берем телегу Истории и тянем вожжи сильно-сильно, пока кони не сделают поворот на сто восемьдесят градусов. В автомобиле это называют задним ходом, и если назад, так до конца. Если до сих пор мы были бледными, теперь будем загорелыми, как бедуины, если до сих пор были сутулыми, теперь будем ходить с распрямленной спиной, да так, что с трудом сохраним равновесие, чтобы не оступиться и не упасть назад. Если до сих пор мы были паразитами, теперь будет у нас такая продуктивность, что Стаханов покажется ничтожным в сравнении с нами. И если до сих пор мы вынуждены были чуть обманывать, быть хитроватыми, то теперь будем такими праведниками, что только в одном единственном месте в мире можно будет найти таких – в раю. Среди живых даже не пытайтесь искать таких праведников. Другими словами: в Катовицах и Базеле решили убить всех евреев, ибо рай в мире ином, истинном, как вам известно. Только там, а не на земле.
И вот сейчас я подхожу к самому главному. На общественность эту, которую зовут сионистами или жителями государства Израиль, возложили тяжесть, которую большинство выдержать не может. Невозможно, чтобы весь народ стал жителями рая, праведниками и святыми. Нет такого в мире. Мы всего лишь кровь и плоть. Следует оставить хотя бы небольшую трещинку для малых грехов. Если такую трещинку не оставляют, давление становится таким невероятным, что происходит взрыв. Даже в колесах машин есть небольшой клапан, да и в любой паровой машине. При высоком давлении клапан открывается, и выпускает немного воздуха. Не страшно. Но вы, господа, не оставили никакой трещинки, никакого клапана. Требования ваши тотальны: светоч другим народам, ибо из Сиона вышла Тора, кибуцы должны быть примером всем социалистам и коммунистам в мире; в институте Вейцмана вот-вот докажут, что можно производить нефть из апельсинов, ибо если мы не создадим какое-то сногсшибательное изобретение, означает, что мы потерпели сокрушительную неудачу. И каждый гражданин Израиля должен быть этаким маленьким Моше-рабейну. Или хотя бы сыном пророков. Господа, от этого дела у нас будут лишь одни беды. Человек – это девяносто процентов воды, а остальное – органические вещества, распадающиеся на минералы и металлы, дайте ему жить по законам, которые его сотворили. Не нагружайте на эту скотину больше, чем она может выдержать, если не хотите, чтобы она подохла или начала буянить. И я говорю вам, что она начнет буянить. Вместо праведников будет у нас государство, полное малых нарушителей закона, затем нарушителей больших, и в конце концов настоящих преступников. Почему я говорю обо всем этом? Где здесь связь с тем, во имя чего меня сюда пригласили? Итак, связь проще простой: не давите. Начните сейчас же вырабатывать закон в университетах, согласно которому каждый студент, который вынужден был идти в армию посредине учебного года, получит некие льготы на экзаменах, и пусть возьмут в счет ту жертву, которую он вынужден принести.
И если вы, профессора, сделаете так, с вас возьмут пример и правительство, и Кнессет. И когда они займутся новым законодательством, вспомнят, что мы достаточно загорели, выпрямились и притворялись праведниками и святыми. Сейчас пришло время быть немного просто людьми. С этого места я предостерегаю и говорю: если пойдете головой напролом, в стену, если будете притворяться, что народ Израиля предназначен для судьбы, какую ни один народ не сумел осуществить, то все это наше дело распадется. Я даже могу расслышать скрежеты и скрипы перед падением лавины. Я кончил.
Председатель профессор Порат-Смирновски спросила членов педагогического совета, желает ли кто-либо из них что-то сказать, но они молчали и только пожимали плечами.
– Господа, – пыталась она растормошить их, – считаете ли вы, что мы не должны были приглашать господина Бен-Циона на заседание?
– Этого я не говорил, – взял профессор Бар-Цион на себя миссию ответить. – Я не готов сказать, что меня убедили в чем-то, и не полагаю, не дай Бог, что следует рекомендовать профессору Линденбауму отменить свое решение. Но думаю, мы правильно сделали, что выслушали этого молодого человека. Если мы и не нашли в его словах ничего нового в теории логики, я уверен, что извлекли из его слов весьма не радостные вещи, касающиеся молодого поколения, если вообще господин Бен-Цион его представляет. Я не отрицаю, что некоторые из его замечаний не лишены определенной остроты. И искренности, я бы сказал. Может, искренности нелицеприятной. Или, скажем, нелицеприятной правды. Но он указал на вещи, от которых невозможно отмахнуться.
