Бениамин Таммуз - Реквием по Наоману
Ури пытался узнать о дяде от матери или деда. Те отделывались общими фразами о том, что дядя Авраам человек нервный, но очень талантливый, и так вот, походя, сколотил состояние за границей своими делами в области моды. Почему он оставил Израиль и уехал так далеко? Ну, тут дело сложное. В каждой семье есть такое странное существо.
Пока во время одного из визитов, когда Эйби Кордо приехал на месяц и сократил его до двух дней, не сказал ему Ури:
– Дядя Авраам, давай хоть раз посидим, и ты расскажешь мне обо всех твоих приключениях.
Обещал ему Эйби Кордо посидеть вечером, но в тот же вечер он уже сидел в самолете. Прощаясь с Ури, он сказал ему:
– Я пришлю тебе копию моего меморандума полиции, и ты узнаешь обо всем.
Через неделю пришло Ури по почте письмо, и в нем писалось:
«Здравствуй, Ури!
Выполняю, как обычно, свое обещание. Я не из тех, кто обещает и не выполняет.
Прочти внимательно мой меморандум, и при встрече скажешь мне свое мнение.
Твой Кордо».«Меморандум
К сведению начальника полиции Иерусалима.
Копии министру юстиции и главе правительства.
Я, Авраам Кордоверо, выступающий ныне под именем Эйби Кордо, восьмое поколение в стране со стороны отца, и второе – со стороны матери, в целях положить конец слухам и лживым наветам, которые навели на меня разные лжецы и сволочи, декларирую, что все, написанное мною здесь, чистая правда – и в общем, и в деталях.
Со стороны отца наша семья ведет свою родословную от семьи царя Давида. Доказательства подтверждались письменными документами, которые я хранил в моей квартире, будучи женатым. Все они сгорели во время пожара. Квартиру поджег Биби Туржеман, имевший связь с моей женой, что известно вам из материалов суда. Там, на суде, у меня был нервный припадок: я нанес телесные повреждения жене, и она умерла.
На том суде моя семья взяла адвоката и заплатила ему уйму денег, чтобы он доказал, что я сумасшедший, вопреки моему желанию и истинным фактам. Судья, который тоже был родственником моей матери, принял доводы адвоката, и меня послали на принудительное лечение в психиатрическую больницу, где я немного пробыл и вышел на волю.
И по сей день я говорю вам, что я тогда не сошел с ума. Ибо если я был бы сумасшедшим, мог бы я потом учиться в университете и получить диплом с отличием? Как может еврей-сумасшедший получить от гоев, в большинстве своем антисемитов, диплом с отличием?
По этим причинам и из страха, что мои родственники, жена и еще некоторые будут мне мстить, я покинул страну. И с того дня они возводят на меня поклеп, наладили связи с полицией и говорят им, что я шпионю в пользу наших врагов и за иностранные деньги. Все это невероятная ложь. Есть лишь одна правда, и вот факты:
1. Капитал я сделал, используя свое образование, таланты и труд.
2. Нет у меня никаких денег от наших врагов, лишь поступления от моего бизнеса в Париже, Лондоне и Мюнхене.
3. Я владею несколькими фабриками и магазинами.
4. У меня есть адвокат, к которому следует обращаться по всем вопросам, – мэтр Буссон, известный во всей Европе.
5. Требую не преследовать меня, когда я приезжаю в страну с визитом доброй воли и ни с чем другим.
6. Не нарушать моих прав, записанных в трех отдельных фирмах.
7. Я не совершал никаких преступлений, и все мои счета открыты соответствующим ведомствам моим адвокатом мэтром Буссоном.
В итоге я требую защиты полиции, какая полагается любому гражданину, а я также гражданин с израильским паспортом, который всегда действителен и заверен нашими консулами за границей. Нет никакой причины вести за мной слежку и подслушивать мои телефонные разговоры или строить фальшивые лица, клятвенно уверяя, что никто меня не преследует вообще и это всё абсолютная ложь.
После подведения итога в отношении всех вышеизложенных проблем, коснусь в общем вопроса – почему я живу в галуте, когда вернусь в Израиль насовсем и почему поменял своем имя Авраам Кордоверо на Эйби Кордо.
Начнем с конца: я сефардский еврей, чистый, без примеси, и я видел в детстве ашкеназских евреев, приезжавших со всех сторон света, захватывающих позиции, грубо расталкивающих всех локтями и загоняющих нас в угол. И все они носили галутские фамилии, звучащие на жаргоне – Рабинович и Шмендрикович. И что они делают с этими именами? Рабинович становится Рабиным, а Шмендрикович – генералом. И я подумал про себя, если они захватывают над нами власть, так я – в галуте. А если я в галуте, то изменю имя, в направлении, обратном Рабиновичу, с ивритского на иностранный.
И если они здесь – я там. В настоящем галуте. Вот причина изменения имени и одна из причин отъезда за границу.
Когда я вернусь в страну? Вот моя декларация под клятвой. Дело чести и правды: когда ашкеназы придержат свои грубые локти, и станут меньшинством и снова начнут нас уважать и вести себя скромно, как подобает эмигрантам и беженцам. В тот день, когда начальник полиции Иерусалима будет из наших, а в Кнессете наш премьер-министр, а в армии наш начальник генштаба – я буду уверен, что мне не грозит никакая опасность, и вернусь в отчий дом и в мое отечество. Все же время, когда она захвачена вами, я жду за границей. Время от времени я приезжаю увидеть своими глазами, произошли ли какие-либо изменения.
С великим уважением,
Э. Кордо, израильский гражданин с иностранным гражданством, согласно закону».
Завершив армейскую службу, Ури пошел изучать юриспруденцию, как и отец, но в тот же год вынужден был прекратить учебу, ибо в 1956 грянула еще одна война, и все офицеры были мобилизованы. Война была короткой, и все же, когда Ури вернулся к учебе, он узнал, что трое его одноклассников погибли, и об этом Ури сказал так:
– Жизнь – это не страховая компания, и если хотят государство, следует платить по счету. Случайно я остался в живых, но Пурим происходит не каждый день, раз на раз не приходится. Не нравится тебе? Привет. Нечего делать.
В конце того года случилось нечто неприятное.
Ури решил, что война не причина терять год учебы, и заупрямился сдавать экзамены в срок. Отец сказал ему, что будет трудно, и мать сказала, что не горит, и ничего он не потеряет, учась еще один год в университете. Но Ури был уверен в себе и к тому же подготовил шпаргалки, растолкал их в разные места одежды и пошел на экзамен. И почти преуспел, как остальные, но был пойман экзаменатором, профессором Линденбаумом в тот момент, когда вытащил шпаргалку и начал списывать. Профессор Линденбаум взвешивал свое решение и даже в какой-то миг думал не реагировать, ибо Ури был хорошим студентом, офицером, которого сорвали со студенческой скамьи в связи с войной, и это, в общем, извинительная причина. Но тут же изменил свое мнение, ибо дело было всерьез неприятным и непростительным. Ведь Ури собирался быть адвокатом и, может, со временем, даже судьей в Израиле. И если это так, простить невозможно.
– Господин Бен-Цион, – сказал профессор Линденбаум, – с большим сожалением я должен вам сообщить, что не принимаю вашу работу. Придется вам сдавать экзамен вторично, в следующем году.
Ури не пытался спорить, но пошел к подполковнику, знакомому отца, рассказал, что случилось и попросил воздействовать на Линденбаума.
– Объясните ему, – сказал Ури, – что у меня хорошие оценки по предварительным работам, и если бы не война, я бы с большой легкостью прошел этот экзамен. Так что, меня следует наказать потому, что я пошел на войну? Уклонившиеся от службы получат дипломы, а мы будем есть дерьмо?
Подполковник рассказал об этом другому офицеру, и хотя это было весьма неприятно, попытались они позвонить Линденбауму и привести ему доводы Ури, добавив и свое:
– Не приняв у него экзамен, вы наказываете офицера. Какое впечатление это произведет на армию? Разве вам не понятно, что тут речь идет о воинской морали? Следует оказывать поддержку молодым в их исполнении долга, а не пробуждать в них желание уклоняться от него.
При этих словах старого Линденбаума чуть не хватил удар Он решительно стоял на своем и собрал педагогический совет.
Профессор Кирш сказал:
– Я не верю своим ушам.
Профессор Бар-Нево сказал:
– Если будут давить, предлагаю вам уйти в отставку и сообщить об этом в прессе.
Профессор Бар-Цион сказал:
– Что это? Вернулись дни Дрейфуса? Армия и ее честь будут выше правды?
Профессор Элишева Порат-Смирновски сказала:
– Я предлагаю вызвать Ури Бен-Циона. Пусть предстанет перед нами и скажет нам в лицо, что просит утвердить его работу после того, как был пойман списывающим. Я хочу услышать, что он скажет в свое оправдание. Дискуссия должна быть открытой, если мы действительно хотим узнать, что происходит с ивритской молодежью. Может быть, и вправду пришло нам время уйти на пенсию? Я прошу пригласить Ури Бен-Циона на педагогический совет.
Услышал об этом Ури и почувствовал, как кишки переворачиваются в животе.
