Бениамин Таммуз - Реквием по Наоману
Взглянул старик на бочку, забитую бумагой доверху и сказал:
– Такое количество огонь не схватит, ибо и огню нужен воздух для дыхания. Если ты не против, я возьму все это дерьмо в другое место, где мы сжигаем выполотые сухие травы, инджил этот самый, около забора.
– Ладно, – сказала Белла-Яффа, – я полагаюсь на тебя. Но сейчас же берись за дело.
– К вашим услугам, госпожа, – сказал старик и пошел за тачкой.
Спустя некоторое время взметнулось оранжевое пламя на краю двора и столб дыма взошел в летнем замершем воздухе к небу. Запах пожара дошел до ноздрей Герцля, он застонал и добрался до окна поглядеть на костер.
Белла-Яффа увидела его из «руин» и помахала ему приветственно рукой. Герцль тоже махнул рукой в ответ и вернулся в постель.
В поздний час после полудня пришла Белла-Яффа в кухню, взяла коробок спичек и вложила в карман платья. Не было у нее терпения дожидаться темноты, и она сошла на шоссе, пересекла его и двинулась вглубь долины, к месту, куда приходят люди с горящими свечами. Если не найдет их там, сказала она себе, ночью вернется на обочину шоссе, на место, где они собираются и стоят.
Уже начало темнеть, когда проехал на ослике йеменский еврей из мошава напротив, возвращаясь домой, и Белла-Яффа встала ему на пути, помахала рукой и приказала остановиться.
– Слушай, – сказала ему, – они убили ножами брата Биберкраута, отрезали ему член и воткнули ему в рот.
– Кто? – испугался йеменец. – Кого? Где это было?
– Арабы, – сказала Белла-Яффа, – потому что он не знал ни одного названия.
– Где ты живешь, госпожа? – спросил крестьянин-йеменец. – Где твой дом? Если ты хочешь, я посажу тебя на ослика и довезу до твоего дома.
– Я иду в свой дом, – сказала Белла-Яффа. – Нааман ждет меня там. И нет у меня нужды в осле. Я предпочитаю коня.
– Коня? – спросил йеменец и тут вспомнил, что дома ждет его уйма работы, а женщина эта незнакомая нарядно одета, несомненно есть у нее близкие, которые явятся и вернут ее домой. Ударил он ослика и поскакал дальше.
Уже совсем в темноте она взобралась на вершину холма, откуда был ей виден летний дом. Она скорчилась на земле, стала вырывать молодые ростки, сухие травы и складывать их в кучу. Когда она показалась ей достаточной, вытащила спички и зажгла ее. Захотят найти меня, сказала она себе, отыщут по огню. Когда пламя разгорелось, с треском разбрасывая икры, Белла-Яффа начала спускаться с холма и пошла в глубь виноградников.
С наступлением темноты приехал Ури на машине, и с ним Биберкраут. Ури тотчас вошел в дом, а Биберкраут двинулся к «руинам», затем – в свою комнату. Увидев, что бумаги и словари исчезли, начал кричать. Супруги арабы рассказали Ури то, что знали, а Герцль сообщил, что видел костер на вершине холма, напротив дома, и советует сначала пойти именно туда. Вместе со старым арабом Ури поднялся на вершину холма, обнаружили погасший совсем недавно костер, но Беллу-Яффу не нашли, тут же вернулись в дом и вызвали по телефону полицию.
Людей с горящими свечами Белла-Яффа не встретила, но Эфраима Абрамсона видела несколько раз вдалеке скачущим верхом на коне вслед за убегающими. Затем увидела группу мертвых военных, огорченно выстроившихся между виноградниками, и сказала им, что не стоит огорчаться, потому что Биберкраут вскоре вернется к работе над словарем, и все коды будут расшифрованы, и не будет места сказать, что жертвы были напрасны. Хотя про себя уверена не была, говорит ли она правду. Во всяком случае, нет сомнения, что инджил на иврите «явлит», сорная трава, пырей, и если Биберкраут заупрямится, можно будет швырнуть в него камень, даже если нет у этого камня названия. Как сказал старый араб: «Какое мне дело до его названия? Главное, что он ломает мне спину».
Одинокий человек встретился ей по дороге, поцеловал ей руку. Белла-Яффа выпрямилась и сказала ему:
– Ты сейчас выйдешь в путь и не вернешься, пока не найдешь Наамана. Когда увидишь его, скажи ему: Белла-Яффа готова.
Человек поклонился ей и вышел в путь.
Белла-Яффа долго глядела ему вслед, и когда он совсем исчез из поля зрения, помахала ему рукой, то ли прощаясь, то ли давая знак вернуться. И тогда сказала она:
– Любимый.
С удивлением прислушалась она к новому слову. Взволнованна была его силой и приятностью.
– Любимый, – повторила она. Слово было верным и прекрасным.
– Как же я этого не знала?
– Любимый, – нырял ее голос, тонкий и словно бы размытый, поверх сухих скалистых склонов. – Вот, я нашла тебя, и ты прыгаешь по холмам, куда ты исчезаешь? Я здесь, прошу тебя, вернись… Слова мои – любовь… Клянусь тебе, я спала, но была бдительна, прислушивалась, прадед мой, дядя, брат мой строили себе дома, а у нас нет дома, были у меня лишь слова для стихотворения, тобой призванные, стихи воспевали тебя, солдаты твои достались нам в наследство, разделились дороги и разошлись. Рубаха – для кожи моей, униформа – для плоти твоей. Бездетны мы по сей день. Но более такими не будем, к тебе я иду, и больше не одинока. Положи голову твою мне на плечо, погрузись в дрему любви, вернись с кровавых полей, я с тобой, невеста, хранимая для тебя с начала времен, записанная тебе, витаю над тобой, стой, прекрати убегать, нет у меня сил витать, схвати меня, задержи силой. Ангелы зовут меня, не дай мне быть их жертвой, разорви приговор, пока я еще стою на земле, господин мой, друг сердечный, сильный, спасающий, милосердный, не расслабляйся, смотри, смотри, не отрывай от меня взгляда. Нааман подтвердит, он брат мой.
Одинокий человек глядел на нее издалека, лицо его был печально и тускло, как прах. Ветер подхватил его и он рассыпался, как мякина.
Пала Белла-Яффа на землю и тьма накрыла ее, умоляя не упорствовать. Она пыталась всеми силами не поддаваться соблазну, но силы ей изменили.
Очнувшись, увидела на поле два больших камня, лежащие друг против друга, и сидела на них Белла-Яффа напротив Беллы-Яффы и спрашивала:
– Полагаешь ли ты, что люди со свечами пройдут здесь?
Ответила Белла-Яффа:
– Я полагаю, что они нас ищут, и надо нам встать и пойти к шосссе.
– Я очень устала, – сказала Белла-Яффа, – и не хотела бы, чтобы они видели меня уставшей. Я хочу соединиться с дорогими мне людьми веселой и бодрой.
– Ты уверена, что они разрешат мне остаться с ними? – спросила Белла-Яффа.
– Они тебя обнимут и поцелуют в знак своей приязни, – ответила Белла-Яффа.
И встала тогда Белла-Яффа на ноги, извлекла спички из кармана платья, зажгла свечу и перешла шоссе.
Тут же увидела их и поняла, что на этот раз разрешили они ей быть одной из них, ибо не выстроились на этот раз неживым замершим строем, а шли с нескошенного края поля, каждый со свечой в руке, шли прямо в ее сторону. На этот раз они не просто заметили ее, а искали ее. Вот, они убыстряют шаги, приблизились, похожие один на другого ростом и одеждой, словно члены одной семьи, высеченные из одной первобытной породы, семьи, которая знала ее с давних пор.
Это были мужчины, подобные ростом и выражением лиц на того, кто поцеловал ей руку. Глаза Беллы-Яффы искали Наамана, и она ощупала лицо каждого из приблизившихся во тьме, чтобы отыскать лицо Наамана.
Люди вели себя с ней мягко и бережно. Подхватили ее под локти и повели через поле.
– Ты возвращаешься домой, – сказал ей один из них.
– Знаю, – сказала Белла-Яффа, – разрешишь мне поцеловать тебя, брат мой?
И шагая между ними, она наклонялась вправо и влево, коснулась губами щеки одного из них, и слезы ее увлажнили ее и его щеку.
– Еще немного, и ты будешь дома, – сказал ей человек. – Отдохни и забудь обо всем.
– Я не хочу забывать, – сказала Белла-Яффа, – отныне я хочу быть с вами. Вы не оставите больше меня?
– Нет, нет, – поторопился ответить человек, – мы тебя больше не оставим.
Когда полицейские вошли во двор летнего дома и передали Беллу-Яффу в руки Ури, она сказала брату:
– Вот, и ты тут, дорогой мой, и дед Эфраим сейчас явится верхом на коне, и все эти люди, все мы будем отныне вместе, как это было всегда, и уже никогда не расстанемся.
В окне верхнего этажа стоял Герцль Абрамсон и следил за тем, что происходит, затем, волоча ноги, вернулся в постель, накрыл голову одеялом и отвернулся к стене.
Разбушевавшегося Биберкраута, который требовал вернуть ему немедленно его бумаги, увезли оттуда в полицейской машине, после этого уложили Беллу-Яффу в постель, сделали ей укол, и она погрузился в глубокий и долгий сон без всяких сновидений.
