Бениамин Таммуз - Реквием по Наоману
В 1974 году перешли к букве «бет» не потому, что все в букве «алеф» было ими изучено и выправлено, а потому что собрали и расположили весь материал по букве «алеф», но во многих случаях наставили вопросительные знаки: так, или этак, или иначе? И все по степени востребованности слова, согласно системе, созданной Биберкраутом.
В зимние дни они работали в большой комнате на первом этаже, а летом занимались правкой на столах в «руине», А чтобы стопки листков не разлетались на ветру, прижимали их камнями, названий которых, опять же, не знали.
Сидели они вдвоем в этой «руинах», сердца их полны были сомнений. На первый взгляд все вокруг хорошо и прекрасно. Деревца цветут, трава зелена, по обочинам светятся цветы красным, желтым, белым. Поднимает Биберкраут глаза от бумаг и видит перед собой два кипариса по обе стороны римского саркофага.
– Каково имя этого дерева на нашем языке? – бросает он вопрос Белле-Яффе.
Она смотрит и говорит:
– Брош.
Знает, что ошибается, но говорит языком народа, это именно одна из ролей, которую дал ей Биберкраут в рамках их работы.
– Брош? – брызжет Биберкраут гневом. – Откуда тебе известно? Единственно, что мы знаем – название этого дерева, к примеру, на английском – cypress. Посмотрим-ка, что нам вещают наши словарные мудрецы.
С ловкостью мастера хватают его пальцы иврито-английский словарь Алкалая, и он читает: «Брош, брошим, броши – cypress, pine».
– Итак, – победно трубит он, – уже сейчас нам ясно по Алкалаю, что «брош» это cypress или, быть может, pine. Теперь обратимся к другому мудрецу. Например, что возвестит нам великое светило – англо-ивритский словарь Мегиддо, касаясь слова cypress?
И снова пальцы его стремительно листают страницы и находят: «Таасор, бук (игольное дерево) – cypress».
– Ты видишь, – он мечет искры. – Теперь cypress уже бук. Выходит, что «брош» и «таасор» – кипарис и бук – одно и то же, согласно Алкалаю и Мегиддо. Но этим комедия еще не завершилась. Поглядим, что говорит Алкалай о буке.
И тотчас обнаруживается позор разных словарей. У Алкалая написано просто: «Таасор, таасорим – teashur».
– Ага, – торжествует Биберкраут, – теперь ты видишь, куда заводит его мудрость? Но в данном случае он прямолинеен и просто говорит: не знаю. Итак, какое же дерево несет имя «брош» – cypress, pine или teashur, Господи Боже мой? А ты, Белла-Яффа торопишься сказать нам, что перед нами дерево по имени «брош». Так вот, просто, без проверки. «Кипарис, явор и бук вместе» – пишется в ТАНАХе. Мы еще не проверили, что говорят эти мудрецы о яворе. Могу вообразить. Так вот, ложь властвует во всем и нет выхода.
Белла-Яффа торопливо ищет в словаре Алкалая и находит: «Явор (тедар) – elm tree (?)».
Показывает Биберкрауту.
– Перед нами более успешный случай, – говорит Биберкраут, – автор во всяком случае признается в своем незнании и ставит знак вопроса. Ну, вернемся к нашим трудам.
Не каждый день они работали над словарем. Временами на Биберкраута нападала страсть кочевья, хватал рюкзак и уходил странствовать между холмами на целый день. Беллу-Яффу охватывал страх, что с ним может случиться то, что уже было несколько лет назад и не было рядом никого, кто бы мог ему помочь. Погруженная в работу над словарем, она подчинялась четким законам дисциплины, черпая силы из личности Ионаса-Иошуа. И не только логика исходила от него, но и сила иная, чересчур утомляющая, требовательная, беспокойная, сверх того, что могла выдержать Белла-Яффа. Но без его присутствия у нее давно был бы нервный срыв. В это она особенно стала верить в последнее время. И не раз к вечеру, если он опаздывал, она чувствовала, что если он в этот миг не вернется, – конец всему. Но Биберкраут всегда возвращался, полный энергии и новых сил, без которых, кто знает, вряд ли мог продолжать дело своей жизни.
После такого дня страха и ожидания, Белла-Яффа уходила в свою комнату успокоенная, но страшно усталая и потому была не в силах заснуть. Лежала с закрытыми глазами, и на грани то ли сна, то ли бдения приходили скорее видения, чем сновидения, ибо она, по сути, бодрствовала. Были это какие-то ускользающие картины, этакие преддверья сновидений. Но стоило ей на миг понять эти галлюцинации, как они тут же таяли и исчезали. Она пыталась всяческими уловками уловить хотя бы хвосты этих видений, ибо то, что в них возникало, было ей очень важно, но ей это не удавалось.
В этих преддверьях сновидения видела она себя со стороны – выходящей в ночь и спускающейся дорогой по склону холма, и тут же, по другую сторону шоссе, возникала иная страна, в которой люди ждали ее. Когда видение исчезало, она пыталась вспомнить, кто эти люди, но не могла. Только помнила, что в руках у каждого из них горела свеча.
Когда видение вернулось, и Белла-Яффа пересекла шоссе, и оказалась среди них, они ее не заметили, быть может, потому, что в руке ее не было горящей свечи.
Однажды ночью она обнаружила себя среди этих людей, ища знакомые лица, несмотря на то, что все они были ей давно знакомы. И тут услышала, как один говорит другому:
– Это Белла-Яффа, которая знает все вопросы, но ни одного ответа.
И вся эта масса тотчас начала торопливо скрываться и таять, и она осталась одна и издала испуганный вопль, и продолжала стонать и упрашивать, чтобы вернулись и объяснили ей, что имел в виду говоривший о ней.
В одну из ночей Белла-Яффа увидела Эфраима Абрамсона, скачущего на коне между холмами и явно показывающего ей знаки присоединиться к нему. Тут же возник еще один всадник, но это была женщина. Приблизившись, она увидела, что это Белла-Яффа. Посмотрела Белла-Яффа галлюцинирующая на Беллу-Яффу на коне и увидела, что это она. Протянул Эфраим Абрамсон руку и провел ею по лицу Беллы-Яффы, сидящей на коне, и галлюцинирующая Белла-Яффа сказала ему:
– Откуда ты знаешь, что Белла-Яффа это Белла-Яффа? Может здесь необходим знак вопроса?
– Браво! – раздался вдруг голос Биберкраута. – Возьми-ка один из местных камней и брось его в деда Эфраима.
Схватила Белла-Яффа камень, швырнула его и уже знала, что разбила череп Биберкрауту, знала, ибо давно хотела это сделать.
Утром она рассказала Биберкрауту свой сон, и он выслушал ее, не сказав ни слова, но позднее пошел к выходу из дома и стал набирать номер телефона.
– Что ты делаешь? – спросила Белла-Яффа, которая шла за ним по пятам на цыпочках.
– Я думаю, что надо сообщить Ури… Быть может, тебе нужен врач, – сказал пойманный ею врасплох Биберкраут.
– Положи трубку, – сказала Белла-Яффа, – все это между тобой и мной, и врач тут ни при чем. Всего-то нас двое, чего нам спорить. Пошли, сядем и продолжим наши труды.
Биберкраут подчинился, но когда двинулся в сторону руин, Белла-Яффа не пошла с ним, а замерла на месте у входа в дом, не сводя с него глаз.
В полдень Ионас-Иошуа Биберкраут исчез, и Белла-Яффа поднялась в комнату лежащего в постели Герцля и рассказала ему, что Биберкраут ушел в поход между холмами и вернется только к вечеру. Герцль сделал слабый жест рукой и закрыл глаза. Усталость не оставляла его, и он дремал все время, днем и ночью. Белла-Яффа поправила одеяло у его ног и тайком вышла из комнаты.
В кухне старая арабка очищала овощи, а старый араб во дворе выпалывал травы между цветами. Остановилась рядом с ним Белла-Яффа, смотрит. Разогнул старый араб спину, улыбнулся и сказал:
– Работа, нет ей конца. Только у человека кончается жизнь. Вот, выпалываю я травы каждый год и думаю: на этот раз я в корне уничтожил их. Но они лишь углубляют корни в землю и ждут. Я занимаюсь тем или этим, лето проходит, и вот они снова здесь, проклятые. Смеются над нами. Неправду ли я сказал, госпожа Белла?
– А названия этих трав ты знаешь? – спросила Белла-Яффа.
– На нашем языке называют их инджил.
– Ты в этом уверен?
– В чем уверен? – не понял старый араб.
– Ты уверен, что на арабском название этих трав – инджил?
– Да не все ли равно, как их зовут? – рассмеялся старик. – Эти травы ломали мне спину пятьдесят лет, и если даже нет у них названия, будь они прокляты. Порождение сатаны, в этом я уверен.
Белла-Яффа повернулась и пошла в «руины». Горы бумаг громоздились там на двух столах, и на каждой – камень. Сняла их осторожно Белла-Яффа и положила в ряд, один за другим, на пол. Затем собрала все бумаги в одну охапку и бросила в железную бочку, куда по водосточной трубе стекали дождевые воды. Теперь бочка была пустой и заржавевшей. Затем она поднялась в комнату Ионаса-Иошуа, сгребла все словари и тоже швырнула в бочку вместе с пособиями и рукописями, связанными с буквой «алеф». После всего этого позвала старого араба и приказала ему поджечь эти бумаги.
Взглянул старик на бочку, забитую бумагой доверху и сказал:
– Такое количество огонь не схватит, ибо и огню нужен воздух для дыхания. Если ты не против, я возьму все это дерьмо в другое место, где мы сжигаем выполотые сухие травы, инджил этот самый, около забора.
– Ладно, – сказала Белла-Яффа, – я полагаюсь на тебя. Но сейчас же берись за дело.
