Стивен Вулф - История Кометы. Как собака спасла мне жизнь
Разгуливать с Кометой было все равно, что ходить в компании рок-звезды. Люди таращились на нас, показывали пальцами, застывали в удивлении, а затем подходили и задавали те же вопросы, какие я сам задавал Мэгги: «Что это за порода?.. Она постоянно такая невозмутимая?» Не всегда хотелось останавливаться и заводить разговор, но борзая вскоре усвоила, что мои слова: «Поздоровайся, Комета», – подобны объявлению пажа, что Королева дозволяет подданным приветствовать ее. Она поворачивалась с наигранным нежеланием выслушивать комплименты, которые так и сыпались на нее.
– Какая она спокойная!
– Шерсть как кроличья шубка!
– Очень изящная!
– А глазки-то какие красивые!
Собака поглощала их, словно печеночное печенье.
Когда потеплело, в городе прибавилось автомобилей. Считается, что туристы всегда желанные гости, но многие владельцы магазинов по-крестьянски реагировали на новые толпы гостей: если дождь идет, слишком сыро; если дождя нет, слишком сухо. Когда после зимнего затишья появляются туристы, уж слишком их много и слишком неожиданно они приезжают. Терпимость становится такой же редкостью, как настоящие кактусы-сагуаро в долине Монумент (не верьте вестернам – они там не растут).
Зная о раздражении в обществе, я еще несколько недель упражнялся с Кометой на улице, прежде чем решиться привести ее в местный магазин. Я остановил выбор на художественной галерее, выходящей на главную шумную городскую улицу. И любовался статуэткой юной девушки навахо, когда услышал кашель. А повернувшись, столкнулся взглядом с круглолицым, аккуратно одетым мужчиной средних лет.
– С собаками сюда нельзя.
Начинается…
Я занял оборону, и мой противник, поняв, что меня не так-то просто выставить, покраснел как рак. Рядом с ним на полу стояла картина, и она буквально вибрировала от его прикосновения.
– Прошу прощения, я не собирался нарушать правила, – произнес я, – но Комета проходит курс обучения, чтобы работать служебной собакой.
Свои слова я подтвердил эффектным жестом в сторону борзой. Комета же повела себя странно: насторожила уши, в глазах блеснул вызов. Она не спеша направилась к картине и, нагло ткнувшись мокрым носом в стекло, оставила размытый автограф.
– Никаких собак! Запрещено! Вам что-нибудь двоим непонятно? – Насмешливая улыбка совсем не смягчала его лицо, которое теперь приобрело синюшный цвет.
– Отчего же. Все понятно. – Я не повышал голоса. – Понятно, что генеральный прокурор США не посчитает, что незнание вами законов достаточное основание для вашего оправдания. – Я повернулся и поковылял прочь, но у двери остановился и показал на своего обидчика палкой. – Даю вам пару дней на то, чтобы переговорить с адвокатом, а затем вернусь принять извинения.
На улице я принялся ругать Комету:
– Не стыдно тебе? Если бы не ты, я мог бы остаться и целый день проговорить с приятным человеком.
И в раздражении представлял фантастическую картину: продавец яростно пытается стереть липкую отметину Кометы, разбивает стекло, режет себе артерию, падает на пол, и сверху его накрывает картина. Мы сели в машину и, отъехав от мест скопления туристов, стали искать на городских улицах местечко поприветливее. Вскоре мне приглянулась галерея, расположенная в современном здании из стекла и бетона. Она манила большой, широкой лестницей, которая с середины первого этажа вела на яркий и красочный второй.
Нас тепло приветствовала моложавая блондинка. Ее обращение отличалось от того, что нам недавно пришлось пережить, и от моего гнева не осталось и следа.
– Здравствуйте! – Я протянул руку. – Меня зовут Вулф. А это Комета.
– А я Линда Голдштейн. Рада познакомиться. – Она наклонилась и, заглянув борзой в глаза, серьезно сказала: – И тебе тоже очень рада, Комета.
– Вы не выставляете людей, если приходят к вам с собаками?
– Формально хозяин не разрешает приводить сюда животных, но если собака хорошо воспитана, проблем не возникает. Особенно с такими собаками, которые обучены помогать людям. – Линда покосилась на жилетку Кометы.
Уж не провалился ли я в какую-то дыру во времени?
– Вам бы преподать урок коллегам из других заведений. – У меня не выходило из памяти, как нас встретил господин в предыдущей художественной галерее. – Через два дня я собираюсь вернуться туда, и, поверьте, встречу совершенно иной прием.
– Вы пришли осмотреть какую-то определенную экспозицию? – поинтересовалась Линда.
Если бы она знала, как мало я знал о том, что творится в области искусства на юго-западе. А в галерею заглянул, решив, что это хорошая возможность потренировать Комету.
– Я настолько несведущ в области искусства, что не представляю, что бы мне хотелось увидеть. И вот завернул посмотреть, что у вас здесь выставлено.
Когда Фредди навещала меня, то обязательно интересовалась искусством юго-запада. Однажды она показала особенно запомнившийся мне портрет коренного американца. И теперь я удивился, заметив на втором этаже галереи тот же портрет. Техника живописи была одновременно реалистической и словно бы неземной, насыщенные краски будто играли на поверхности холста. Молодой индеец с обнаженной грудью смотрел прямо на зрителя, его кожа блестела, лицо открытое, я бы сказал, современное. Он был изображен на белом фоне, где в глубине висела луна. Простой головной убор – всего два пера, – гармонично сочетаясь с луной, зрительно уравновешивал всю композицию. Плечи индейца покрывали татуировки – круглые символы племени. Вероятно, из-за точного, почти мистического соединения визуальных элементов картины или выражения лица изображенного на ней молодого человека – открытого и в то же время недоступного – я не мог оторвать взгляда от портрета.
– Что вы об этом думаете? – спросила Линда, подойдя ко мне сзади. Но я был настолько увлечен, что даже не обернулся. – Имя художника Бен Райт, – продолжила она. – В нем есть кровь чероки. Тема его работ – древние культуры кроу, шайенов, лакота и других.
Тот, кто родился в Айове и жил в Небраске, не употребляет выражений: «возвышенный, трогательный, захватывающий». Особенно прилюдно. «Прекрасно!» – это все, на что я был способен.
Я не был игроком на рынке приобретения предметов искусства, но тот день стал началом увлекательного познания этого мира. В мои последующие визиты Линда сообщила мне основные сведения о начинающих и именитых художниках, посвятила в азы искусства от мебели до бронзы и написанных акриловой краской картин. Комета, как заправский менеджер, встречала других посетителей, но держалась вежливо на расстоянии, пока я не разрешал ей поздороваться. Лестница галереи превратилась в нашу тренажерную площадку. Борзая мужественно поддерживала меня, оставаясь рядом, и ее поведение резко отличалось от прежней беготни вверх и вниз по ступеням. К счастью, она больше не проявляла интереса к предметам искусства. Извинения, которые пробормотал нам служитель и хозяин первой галереи, когда мы снова явились туда, видимо, излечили Комету от желания выставлять себя критиком-искусствоведом. Мне же было приятно сознавать, что моя помощница может отстаивать свою точку зрения, пусть и своим, особенным, только ей присущим способом.
9
Февраль – май 2001 года. Аризона
Всю зиму я прилагал усилия, чтобы обучить Комету. Поняв, в чем заключается задача, она охотно принимала на себя новые обязанности. Я натренировал ее хватать меня спереди, когда я садился в кресло или вставал. Если требовалось, она поддерживала меня во время прогулки. Терпеливо ждала перед автоматическими дверями, чтобы у меня было время пройти. Если спазмы валили меня на пол, наклонялась, давая возможность взять ее за ошейник, и тогда тянула, помогая подняться на колени и встать.
Перед началом обучения Кометы я наблюдал за ее играми с набивными игрушками, которые она собрала во время наших походов по магазинам. Собака, как кошка, терзала их передними лапами, тянула по полу, отвешивала тяжелые шлепки, а затем высоко подбрасывала вверх, чтобы поймать, накрепко вцепившись зубами. Эту ее сноровку я и использовал, когда учил открывать двери. Сначала Комета хватала пастью привязанную к ручке двери игрушку и, потянув вниз, открывала замок, но затем усвоила, что проще нажимать на ручку передней лапой, как делают люди.
Увидев, с какой легкостью Комета раздирает набивные игрушки, я решил, что ее нужно научить умерять натиск. Поскольку грейхаунды, или английские борзые, высокие и худощавые, многие, заблуждаясь, считают, будто они слабые. У них необыкновенно подвижная спина, и поэтому они умеют сворачиваться калачиком (опять-таки как кошки) и во время сна занимают меньше места, чем большинство собак крупных пород. Но их кошачья грациозность – обман зрения. Английские борзые не только высокие, но большие и сильные собаки. Люди с удивлением замечают, насколько велики их следы – больше, чем у ретриверов и лабрадоров. А отсутствие жира или телесной массы они компенсируют наличием жилистого, мощного, скорого на реакцию мышечного волокна. У них такой запас прочности от позвоночника до мускулатуры задних ног, что позволяет во время любого махового шага отрываться от земли всеми четырьмя лапами, когда они поджаты и вытянуты. У английских борзых сердце больше, а процент быстро сокращающихся мышц выше, чем у других пород. И благодаря такому двойному действию их аллюр самый быстрый из всех собак. Все это означает, что в породе борзых нет ничего изысканного или чисто декоративного, включая шею, которая, как я успел заметить, бьет мягкую игрушку с такой силой, что та стремительно летит через комнату, пока не встречает солидного препятствия.
