Любко Дереш - Намерение!
– Да пацан обкуренный в дупель! – выкрикивают где-то далеко парни (крики сквозь вату). – Воды! Дайте воды!..
Только не воду! Йопэрэсэтэ, только не на шею!
Не могу пошевелиться, тело гудит ледяным огнем. Сейчас я ого как далеко – несмотря на то что пребываю на таком волнующем расстоянии от Корицы. На меня льют холодную воду. По коже проносится нестерпимая дрожь, с меня смывают избыточный заряд. О, становится и в самом деле лучше!
8Я поднялся, поблагодарил Корицу (не удержался, чтобы не пожать ей руку – это всегда чудесно, свежее девичье прикосновение). Поблагодарил ее друзей, поблагодарил гитариста, который, помимо прочих своих преимуществ, пах хорошим мужским одеколоном. Все приветливо помахали мне руками.
И я пошел, а Корица не пошла, хотя, может быть, мне еще не было так хорошо, чтобы двигаться без помощи. Не пошла – не понеслась за мной для подстраховки, чтоб поддержать мою голову, если кровь хлынет из носа, или чтоб помассировать простату, если вся кровь прихлынет туда.
Ну и не надо, сам размассирую.Я ушел у глухую ночь, в росчерки молний.
Подумалось, что никто из них так никогда и не узнает, ни кто я, ни откуда. У них своя дружба, своя любовь, объятия, поцелуи, гитара и запах хорошего мужского одеколона. Я был никто, и за спиной моей не было никого и ничего, что отягощало бы или тянуло назад. Впереди меня ждала только смерть. Я был несущественным – как тут, так и где бы то ни было. Какое странное облегчение.
Еще пару секунд я чувствовал на себе внимание Корицы и нескольких других. А потом они снова стали петь и про меня забыли.
А тьма окутала меня.
9Я вышел за город. В поле дул холодный ветер. Наверное, за Хоботным дождь. Ветер веял с той стороны, где сверкало. Ветер пах влажной пылью. Я спешил – слишком уж жутко было в этих полях, да еще и ночью. Ветер катил во тьме невидимые сгустки. Когда они оказывались рядом, подступала потная паника. Ветер откатывал их в сторону – и мне становилось легче.
Молнии рвались где-то в небе, не касаясь земли. Тучи мелькали бело-коричневым, точно вспышки вырывались из-под отяжелевших, пропитанных сукровицей бинтов.
Я чувствовал себя совершенно удаленным после того выпадения на площади. Чем дальше отходил от человечьих строений, тем плотнее окутывал меня ночной ураган. Сама ночь, казалось, стала летучей и пригибала ковром сурепку и гречку. Меня начало заносить. Оператор в голове крутанул камерой так, что я чуть не грохнулся об землю. Теряю стабильность, мир расползается.
(дует ветер, сдирает капюшон, меня разворачивает лицом к Времени Грядущему)
Пытаюсь найти опору в двигательном аппарате, в костях, в сухожилиях, а там опоры нет, все разлетается на мелкие брызги, может, опора где-то в голове, но все, к чему прикасается мое внимание, проваливается внутрь себя, молнии лишь усиливают эффект, цепляюсь за что-то внутри головы, но все проскальзывает между тем, чем ты хотел зацепиться, гремит гром, и те «пальцы», которыми я пытался закрепиться, тоже разлетаются под давлением скользкости, даже глаза, взгляд рассыпается мириадами световых песчинок, на любую из которых невозможно посмотреть в упор, ибо ты весь разлетаешься, и
красное
в глаза дует красный ветер. Хочу прикрыть их рукой, но не могу. Пробую двигаться. Удается с огромными усилиями. Я продвигаюсь прямой линией, как по монорельсу. Тело – тяжелая нечувствительная глыба. Мысли статичные и стеклянистые. Я вижу несущийся красный ветер. Это не поддается описанию. Это выше моих слов. Да даже выше моих глаз. Это вроде реющего бескрайнего красного полотнища, текучего и летящего – живой красный ветер. Он делает мой контур наэлектризованным. Тело то стягивается в одну точку, то снова разворачивается наподобие знамени, по которому дубасит красный ветер. Я не оставляю усилий и двигаюсь дальше, строго по прямой. Не могу шевельнуть головой, не могу моргнуть глазами. Ветер давит на глаза. Повышенная гравитация.
Зрению возвращается возможность различать. Похоже на почву под ногами (у меня нет ног, я и земля – одно). Твердая базальтовая плоскость. Ассоциации – что-то вулканическое. Древнее и простое. Нет, не древнее. Простое – да, но не древнее, а что-то более неуютное. Вневременное. Время не ощущается. «Вместо него красный ветер», – говорит в ухо призрачный голос. Но этого я уже не понимаю.
Низкие вибрации катятся по земной коре. Хочу опустить взгляд – снова неудача. Взгляд – четко вперед. Каменистая плоскость под ногами мерцает в текучем ветре. Внезапно в перспективе что-то отслаивается, и я понимаю, что в действительности вглядываюсь в дальнюю даль. Красный ветер теперь пролетает и сквозь мои глаза. Им становится легче, часть напряжения спадает. Сотрясение повторяется. Тут я отрываюсь от земли и словно становлюсь частицей потока, легкий и прозрачный. Теперь я вижу неземную картину – из-за горизонта выкатывается гигантское яйцо-писанка, размером с планету. Она разрисована коломыйским орнаментом, и она, несомненно, живая. Масштаб, который задала писанка, просто забивает взгляд. Писанку гонит красный ветер, под которым она катится и подскакивает, словно невесомая. Появляется еще одна писанка.
Неожиданно мой горизонт расширяется, и я вижу целый фронт писанок, катящихся под натиском Красного Ветра. «ЭТО НЕРЕСТ!!!» – мысль ошарашивает своей уверенностью. Нет никаких сомнений, это – нерест. Я начинаю смеяться, меня распирает от смеха, но вместо обычного хохота слышу оглушительные металлические реверберации. Меня начинает
10трепать. Дрыгаю ногами и бьюсь оземь. Что называется, «нашла коза на кабель». Меня колотит, а я ржу.
Постепенно слух проясняется. Наконец доходит: я лежу под ливнем. Судороги, как и смех, стихают. Льет дождь, я лежу посреди полевой дороги, в выбоине, затопленной водой. Поверхность лужи кипит от массированной атаки капель. Встаю на карачки, струи хлещут по спине, заливают лицо. Впечатление – не передать. Пацаны, это пиздец!!
Ливень гудит стеной. Смывает с меня грязь, лепит одежду к телу. Дикими глазами таращусь на поле вокруг. Внизу дороги темнеет лесок. Хоботное. Еле волоча ноги, тащусь к селу.
11Проснулся поутру как ни в чем не бывало. Тело пело от восторга, и я буквально выпорхнул из спальника и пропорхал так целый день. Я был гейзером вдохновения и оптимизма. К вечеру, правда, от такого экстаза чувствовал себя эмоционально опустошенным, но физический тонус оставался поразительно высоким. Из глаз словно вымыли по куску пластилина: они просто сияли изнутри хрустальным блеском. Да и вообще – казалось, я могу дышать глазами так же легко, как носом или ртом. То же самое было со всем телом, а особенно – со спиной.
После целого дня работы по дому (набралось помаленьку) я все еще был на таком подъеме, что хотелось танцевать. Пошел к себе в комнату. В ничем не нарушаемой тишине устроил причудливый балет с растяжками, размахиванием конечностями и пластикой, как в фильмах про Шаолинь.
12Как шахматист видит взаимовлияние всех без исключения фигур на доске, так и я представлял жизнь набором фигур-впечатлений, сопряженных обстоятельствами времени и места. Каждое новое воспоминание, что приходило ко мне, становилось чем-то большим, чем просто впечатление. Оно, словно новая фигура, творило новый расклад сил в игре. Ничего не меняя, оно изменяло значение остальных фигур моего «я» – всех без исключения [5] .
Припоминаете про «всегда все бывает в первый раз»? Красное – это то, что случилось впервые. Новая фигура, которую вывел противник. Мой внутренний шахматист никак не мог вписать ее в существовавшую расстановку сил. Это требовало чересчур глубокой работы по переосмыслению самой партии, в которую мы играли с этим огромным, таинственным миром. Но, черт побери, если уж я играю всерьез, то должен присматриваться к действиям противника!
13Когда первый шок миновал, я понял, насколько сильно красное вдохновило меня. Что-то во мне словно прорвалось, и я наконец-то позволил себе поверить, что опыт красного не был сном или маревом. Ведь сон – это когда ложишься в кровать… расслабляешься… а не бум-бах-тарарах – наэлектризованное чужеземное перевозбуждение, которое рвет пределы. Каждая клеточка моего тела запомнила потустороннее и уж никак не блаженное пребывание в чужеродной среде.
Был и шок, был и стресс. Но что-то во мне отделилось и вышло на волю. Возможно, мой подсознательный гроссмейстер увидел, как можно по-новому толковать правила игры? Появилось причудливое, поглощающее ощущение – что-то промежуточное между хмельной радостью и холодным ужасом. Словно начали оправдываться самые смелые мои догадки про то, что такое память, что такое пространство, время… что такое «я».
Я утратил покой. Казалось, еще рывок – и я оторвусь от земли. Дойду до определенной принципиальной границы, за которой самое сокровенное мира сего станет явным.
