Любко Дереш - Намерение!
Память резко гаснет, и я уже не могу припомнить, что было дальше.
Когда я вышел из воспоминания, у меня скрутило живот. Несколько раз сжало грудь и даже горло, но сразу же отпустило. Меня проняла гнетущая тревога, какой я давно уже не ощущал. Это беспокойство того рода, когда не уверен полностью, выключил ты ли газ на кухне, закрутил ли кран, не натворил ли беды. Неопределенность, ощущение незащищенности.
Впервые за весь период работы с памятью во мне появился страх, что все это время я двигался в неправильном направлении, а теперь зашел слишком далеко, чтобы исправить ситуацию. Зашел слишком далеко…
18Ближе к ночи я вообще не мог найти себе места. Что-то меня беспокоило, не давало спокойно усидеть на месте. Хотел было поговорить с бабушкой, чтобы отвлечься, но она как раз приняла снотворные таблетки. Думал и сам сделать то же самое, но не решился.
Уже совсем стемнело, когда я вышел во двор подышать воздухом. Тоже не помогло. Начал ускоряться пульс. Короткие приступы паники и нарезка воспоминаний из жизни, которой я не жил:
– из тенистого переулка выхожу на яркое солнце, на улицу, где ходят трамваи… Я вспомнил – это улица Дорошенко. Сознание понижено, чувствую тупую боль в низу живота, где-то на уровне мочевого пузыря. Бородатый парень еврейской внешности обращается ко мне по имени и дальше говорит по-русски, с московским акцентом. Говорит, чтоб я не слонялся, разинув рот, а шел в магазин, помогал мыть окна.
– я внутри магазина, пол выложен красивыми серыми изразцами. На серых, уже другого оттенка, чем изразцы, стенах – большие художественные фотографии Львова. Я узнаю почти все места. В интерьере магазина преобладают два цвета – серый и красный. Хорошо. Легонький хмель в голове, но в целом ясность, подъем.
– люди, много людей. Мне становится плохо, потому что я понимаю, что знаю о каждом человеке все, я снова вижу гладь их памяти, снова просверкивает зеркальной тьмой глубина. Слишком много людей, слишком много чувств (тяжелые эмоции, нечистоты), меня трясет.Бросило в холодный пот. Протер лицо руками. На дворе стемнело, а мне стало еще хуже. Ощущение – как при отравлении. Дрожат мускулы на ногах, держусь очень неуверенно. Попробовал подышать глубоко, как на уроке физкультуры, но стало так страшно, что я присел посреди двора и только и смог, что выдавить жалкое: «Мама!» Что-то резануло в животе, и на секунду в глазах потемнело.
«Ну, все, – похолодел я. – Сейчас откину копыта!»
Скрутило кишки, и я, едва не обосравшись, трусцой побежал в туалет, одновременно смеясь и размазывая слезы. Едва успел спустить штаны, присел, отмечая, как отдаляется мир.
Оно приближается. Тяжелым клубком в горло вонзилось сердце. Бляха, я ж умираю!
Внезапно понимаю, что счет пошел не на минуты – на секунды. В судорогах кишечных спазм думаю: «Неужели я помру так просто? Прямо в уборной, засиженной мухами? Неужели я помру, выпуская из себе струю жидкого кала, жидкого оттого, что переел зеленых яблок, которые грыз, нисколечко не подозревая, что на следующий день, выдрискивая их из нутра, я УМРУ?»
НЕУЖЕЛИ Я УМРУ ВОТ ТАК?
Я сижу со спущенными штанами на очке, и нет уже силы даже прикрыть дверцу уборной, меня трясет лихорадка, из тела выливается смердящая инфекционная жидкость, а я не могу поверить в то, что я умираю вот просто так, просто так — без предупреждений, без прикрас, почему никто мне не сказал, что я подохну в загаженном отхожем месте, с теплым дерьмом на ягодицах, без крохи достоинства, почему не предупредили, суки, что все закончится так быстро? Почему не сказали, что смерть – это так грязно, не в сиянии и славе, а среди говна и ссак? Почему промолчали, папа и мама?
Холод входит в тело. Я не могу вдохнуть. Ноги брыкаются, – дайте вздохнуть, – я падаю, тело бьется в спазмах, нечем наполнить легкие – втягиваю воздух, а он бумажный, – дайте вздохнуть, фашисты… В темноте белеют обмазанные известью деревья, но я не нахожу у них ни сочувствия, ни поддержки,
ну еще хоть глоток…Глава VI В «Открытом кафе». Гагарин
1
– Забыл, как дышать? – спрашивает какой-то мужчина.
Я синею. Двигаю ртом, как рыба на берегу, грудь парализована, горло сдавлено, живот твердый, как бетон. Моя спина выгибается от напряжения дугой.
– Напрягись еще! Выдави это из себя! Давай, назад дороги нет! – мужчина массирует мне задубевшие мускулы шеи. Я стою мостиком на затылке и пятках, руки торчат скорченными пальцами, как сухие корни.
Меня выгибает еще сильнее, кажется, сейчас либо мускулы оторвутся от костей, либо кости рассыплются в прах. ВСПЛЕСК! Горячие волны прокатываются по телу, и в легкие с хрипом влетает воздух. Я размякаю, словно стекаю весь на пол невесомой жидкостью. Как легко мне, Господи, как легко, как горячо! Я словно соткан из пламени.
Мужчина помогает мне подняться:
– Ну как? Вспомнил?
Даже не вдумавшись, отрицательно мотаю головой. С опозданием до меня доходит смысл вопроса: «Вспомнил, кто я?»
– Помнишь, как меня звать?
Я абсолютно расслаблен:
– Помню. Ты – Юра.
– А перед этим что было, помнишь?
Я абсолютно расслаблен:
– Не помню.
– Постарайся.
– Не помню. О боже! Я не помню!..
– Тихо-тихо, лежи, – Юра укладывает меня на пол. – Припомни, что было двадцать секунд тому.
Я думаю, но мыслей нет. Около меня перевернутая табуретка. Стол. Светит несколько ламп с необычными жестяными абажурами. Лестница ведет вниз, к барной стойке.
И тут, аллилуйя, аллилуйя, я вспомнил!
– Я вспомнил. Мы сидели с тобой за этим столом. Правильно?
Юра молчит, смотрит на меня сквозь свои затемненные сиреневые очки.
– Сидели за столом и разговаривали. Я рассказывал тебе про память. А потом ты что-то показал мне, и я упал с табуретки.
Юра усмехается:
– Где мы сейчас?
– Во Львове. В «Открытом кафе».
– Какой сейчас год?
– Две тысячи третий.
– А как меня кличут, хоть помнишь?
– Помню. Гагарин.
Юра дал мне прикурить сигарету. Мы и перед этим курили немало: на квадратном красном столе стояла переполненная фильтрами пепельница. Играла спокойная музыка; наверное, то был Стинг. Юра молчал. У меня в голове фонила тишина.
– Отдохни малость. Возобнови в памяти последовательность событий, – посоветовал Гагарин. – Это тебя соберет. А потом я тебе кое-что покажу.
Я кивнул. Жар тела понемногу уходил, я начинал успокаиваться. Никотиновый дым словно придавал мне формы. Я попробовал углубиться в воспоминания. С чего начать? Наверное, с того, каким образом я попал в «Открытое».
Как подсказывала память, приехав тем летом во Львов, я сразу достиг цели – а я искал работу. Меня поджидало теплое местечко в книжном магазине-кафе, каковой должен был открыться со дня на день.
Новейшее заведение зарегистрировалось как ПП «Открытое». Его название мотивировалось тем, что «Открытое кафе» оказалось едва ли не единственной кафешкой (а книжной лавкой точно единственной), работающей в режиме нон-стоп.
В кафе среди прочего персонала я познакомился с Юрой, a. k. a DJ GAGARIN. Тогда же появилась та девушка, с именем, прости господи, как во сне пьяного лемка. Расскажу о ней.
2Я заметил ее еще на открытии кафе, это было начало июня 2003-го.
Последовательность моих реакций на увиденное была такой. Сперва – мгновенное выделение ее фигурки из толпы и бесспорный интерес к чему-то незаурядному и яркому. Это была довольно высокая стройная девушка, одетая в широкую плисовую юбку на подтяжках и какую-то легкомысленную маечку. На шее у нее был тяжелый образец мониста в народном стиле, которое показалось мне смешным и неуместным. Девушка ходила среди гостей и снимала все на цифровой фотоаппарат.
Вдруг я интуитивно сообразил, что на самом-то деле она одета исключительно модно (хотя раньше я к шмоткам, тем более к девчачьим, внимательно не приглядывался). А тут сразу бросалось в глаза, что за этим наплевательством и эклектикой стоит прекрасно продуманная стратегия – что все это качественно, стильно, смело и со вкусом. Короче, perfect.
Поэтому первая реакция – короткий миг эстетического удовлетворения. И как раз в этот миг девушка взглянула на меня! Я по-хамски не отвел взгляд, и ей это, кажется, понравилось. По крайней мере, после этого мы еще несколько раз, не сговариваясь, переглянулись. А потом девушка почему-то зарделась, стала дурачиться, тягать каких-то подружек за рукав и фотографировать их, прячась за объективом. «Дуреха», – подумал я раздраженно. И это была вторая реакция.* * *Для поглощенного собой Львова презентация русскоязычного книжного магазина была событием едва ли не скандальным. Московский инвестор, известный филолог с характерной фамилией Ицкович, открыл в самом сердце галицкого пьемонта – на центральной улице княжьего города! за 200 метров от памятника Шевченко! – книжную лавку-кафе, где собирался продавать исключительно – мамочка! – русскую – ой-ой-ой! – литературу – ужас! – филологического – ай! наших бьют! – направления! Мама, прячься! Умри, Бандера! Русификация наступает!
