Любко Дереш - Намерение!
Хотя в кабинете моего деда было канапе, я решил поселиться там, где до меня не жил еще никто. Я обнаружил, что спартанский стиль жизни делает меня дисциплинированным. А дисциплина делает меня спокойным и сильным.
Выбеленные стены, трехстворчатое окно без карниза (ни штор, ни занавесок), расстеленный вдоль стены спальник идеально соответствовали моим эстетическим запросам.
2
У меня было много свободного времени. Мыть посуду – работа небольшая. Поэтому с утра, после тренировки, я обычно находил часика три-четыре для сосредоточения. Сидел у себя на коврике, тренировал глубокое дыхание. В звонкой тишине бабушкиного дома я медленно, шаг за шагом, перематывал в голове бесконечные пленки памяти. Упорядочивал их, каталогизировал. Одним словом, возобновил исследования.
Я продолжал ежедневно отрабатывать удары, которым меня научил Василь – но уже не потому, что готовился к армии, а потому, что это стало частью моей жизни. Чем больше я тренировал тело, тем лучше были продвижения в деле памяти. Кислород входил в самые закрытые участки тела, пробуждая воспоминания, что прятались, склеенные, в тесных щелях моего времени.
3
Порой говорят: всегда все бывает в первый раз. На минуту остановитесь. Вслушайтесь в эту фразу. Она – про посвящение в неизвестное, которое и есть суть бытия, опыт опытов.
Случай с клеенкой тоже был посвящением, первым опытом в своем роде. На каком-то глубинном уровне еще тогда я ощутил – у вещей есть оборотная сторона, таинственная и страшная. Но раз она такая беспокоящая, лучше ее не замечать. Так я запретил себе смотреть на вещи по-иному. Припомнив это, с позиции себя теперешнего я видел себя-«до» и себя-«после» этого решения. Наши решения – это своего рода магия. Ведь как еще назвать то, что способно изменять мир? До момента, пока клеенка не напугала меня до полусмерти, я не был связан никакими обещаниями. Я мог без слов разговаривать с камнями – и они отвечали мне. Я знал тайну и видел свет.
После того как я (пусть и мало понимая, что делаю) дал обещание больше никогда не видеть «бабаек», их просто не стало. Я забыл об их существовании и, главное, забыл о самом обещании.
К слову, немало моих друзей в том же возрасте вот точно так же рассказывали, будто видели «черта». Некоторые при этом так пугались, что бабушкам приходилось водить их к ворожеям, чтобы их выкатали яйцом. А еще вспомнился наш лагерь «взрослых» – тех четырехлетних пацанят с нашей улицы, которые уже отреклись от иного, темного зрения, – и лагерь «маленьких», которые продолжали бояться подвалов, рассказывали, как видели «духов» или встречали во сне львиноголовых ангелов с изумрудными глазами. На уровне эмоций, а не слов, на уровне чувства, а не понимания каждый должен был принять личное решение, войти ли в компанию «незрячих», зато «взрослых». Это решение так и формулировалось: «хочу не видеть». Но мы об этом забыли.
Я заметил, что работа с памятью навевает транс. Кажется, ты заново переживаешь все события, некоторые даже слишком ярко.
Так, я припомнил свое решение после ужаса с «бабайкой» – и отменил его, сказав противоположное: «Хочу видеть, КАК ВСЕ НА САМОМ ДЕЛЕ».
Возможно, это и запустило остальные процессы.
4Жизнь вне города гипнотизирует. В однообразии дней начало казаться, что вокруг – каждый раз тот же самый день, только в другом ракурсе. Я просыпался, и днесь мой насущный казался мне днем вчерашним, а вчерашний – сегодняшним. Время свернулось в бублик.
Я заблудился, прочно заблудился в суточных циклах нашей планеты, не находя больше объективных доказательств того, что именно было до, а что случилось после. Хронология давалась что ни день, то труднее. Путались причина и следствие. Появился гул.
Наблюдая за бабушкой, я видел на ее месте себя. Рано или поздно, но и мне тоже суждено приблизиться к магической линии смерти. К линии, за которой заканчивается вера, а начинается опыт неведомого. Мне представлялся образ человека с завязанными глазами, приближающегося к пропасти. Вдвоем с бабулей мы медленно, вдох за вдохом, делали шаги по направлению к смерти.
5Как-то я сидел рядом с бабушкой, это было уже после обеда. Бабушка молчала. Ее дух угомонился. Всех бесов памяти мы общими усилиями отпустили.
Сидели вдвоем, пили чай. Я вспомнил, что оставил на плите греться воду для мытья посуды. Пошел на кухню, снял кастрюлю, но тут меня смутила какая-то неадекватность. Я брал кастрюлю за ручки кухонным полотенцем, чтобы не обжечься. Когда я невольно отметил это, то снова кольнуло страшное впечатление, будто я что-то делаю не так. А действительно ли для снимания корыт используют полотенца? Да и вправду ли кастрюли ставят на плиты? И правильно ли я сделал, что налил кастрюлю в воду? Или это уже я в натуре сморозил?
Вах! Я схватился за голову, ибо несколько тяжких секунд отчетливо улавливал блики шизофрении. Неадекватность. Ощущение, будто все, что я делаю, – это какая-то гипногогическая, хитро вывернутая бредятина. Вдруг стало не хватать критериев, на которые можно опереться. Я оперся о стол, ощутил приступ слабости и присел на пол. Кажется, понемногу отпус…
Ох, опять! Я замотал головой. Поднялся, разогнул спину, надавил ладонями на глаза. Надо поскорее выйти на свежий воздух. Слишком уж много на кухне всего, что вызывает у меня тяжелое непонимание.
Пока обувался, несколько раз проверял себя, действительно ли делаю то, что нужно – то есть в самом ли деле надеваю ботинок на ногу и впрямь ли он предназначен именно для этого. Надо мной нависало ощущение какой-то несусветной иллюзии, обмана зрения – казалось, что вот-вот – и я выясню, что надел я на правую ногу левый шкар, а на левую – правый. Или вовсе обнаружу на ногах рабочие рукавицы, а на голове дуршлаг вместо картуза.
Проникнутый этими диссонансами, я не придумал ничего лучшего, чем прогуляться в город, пошлендрать по гидропарку.
6Ходу до Тернополя полевой дорогой меньше часа. Я забрел на городскую околицу, где строились респектабельные коттеджи. Пересек жилые массивы и вышел к озеру. В самом центре Тернополя находится большое озеро. Для меня этот факт оставался чистейшим курьезом: «Озеро? Посреди города? Ну-ну!» Стояла хмурая погода, на западе громоздились серебристосиние тучи странных форм. Последние несколько дней всё как-то собирались тучи, а под вечер еще и погромыхивало.
У озера ко мне вернулось нормальное мышление. Не привлекая лишнего внимания, я фланировал вдоль набережной. Любовался свинцовыми водами, нюхал западный ветер. Меня отпустило, и теперь закидоны с ботинками и кастрюлями я охотно приписывал разбушевавшейся фантазии. Глазел на юные влюбленные парочки, гулявшие рядом, держась за руки. Казалось, в Тернополе влюбляются одни неформалы – и исключительно в неформалок. Причем в Тернополе они казались исключительно соблазнительными. Может, это предгрозье творило такое со мной? Я слегка погрустил и повздыхал – так, для атмосферы. Подумал краешком уха, что было бы нехило с какой-нибудь из них пере… это самое… перепердолиться.
Повернул по направлению к драмтеатру. Театр в Тернополе напоминает романтическую фантазию на тему карбюраторного завода. Мраморный фасад с колоннами, украшенный массивными декоративными шарами.
А на крыше, в компании женщин-слесарей, стоит чугунный работяга, вознесший над головою карбюраторный венок, словно лавровый фильтр.Уже смеркалось, и я зашкандыбал назад, в поля. У театра собрался молодняк. Играли на гитаре. Надорванный голос выпевал: «Май гьИл, май гьИл, доунт лА-ай ту-у ми-и, тэл ми уее-Е дид ю сли-ип ласт нАйт».
Словно кипятку плеснули мне за шиворот. Я остановился и стал слушать. Не голосом пел самородок, а сердцем, сердцем рыдал.
Я вздохнул. Гитарист бренькнул завершающий аккорд, и все дружно захлопали в ладоши. Заговорили вразнобой, и круг стал не таким тесным. Люди расступились, и вдруг девчонки, которые были в самом центре компании, заметили мой одинокий силуэт. Они что-то восклицали и махали мне руками, чтобы шел к ним.
Я и забыл, с какой легкостью осуществляются мои желания.
«Энд гиз бади нэуе уоз фаунд», – провыл чувак и бренькнул завершающий аккорд. Все дружно захлопали. Но не успел я врубиться, что это за накладка пленки, как диссонанс набросился и поглотил меня.
7Ее звали Корица. Как нежно, правда? Сам придумал, едва глаза открыл. Корица – сырники с ванилью. Корица – кофе с кардамоном. Такая сладкая девчонка по имени Корица. И хотя позволить ей привести себя в сознание бесперспективно в плане знакомства, перед натиском судьбы я оказался бессилен. И так оказался на руках Корицы. Там было тепло и уютно. Если бы она еще смогла меня убаюкать, я был бы на восьмом небе покоя (семь – число лидерства и экстаза, восемь – покоя и гармонии). Я любуюсь ее влажными губками, Корица что-то говорит.
