Антония Байетт - Детская книга
– Только если он сам это позволит. Фрау Коломбино, вы вовсе не богиня судьбы, а всего лишь молодая женщина, совершившая одну-две ошибки. Если бы вы были замужем, вы могли бы вернуться с ребенком к себе в музей…
– Я не знаю, хочу ли вернуться…
– Или построить жизнь где-нибудь еще. Я хотел бы предложить себя… предложить вам себя как подходящего австрийского мужа.
– Но вы…
– Я знаю, это очень странно. Я предлагаю себя, потому что живу на поверхности. Я не захочу жениться так, как женятся люди, – по… страсти или по… социальным соображениям. Я больше всего хочу по-прежнему жить легко, на поверхности. Но я буду рад дать вам… свое имя как прикрытие.
Тут с Флоренцией произошло нечто ужасное. Ей явилось видение: Габриэль Гольдвассер, подобный своему тезке-архангелу, шествует по водам Лаго-Маджоре, рассыпая свет с солнечных волос. Она поняла, что ей не следует выходить за него замуж – не потому, что он ее не любит, но потому, что она может полюбить его. А он был со странностями, с секретами, в которые не хотел заглядывать.
– А что бы вы стали делать, – спросила она, повинуясь опасному порыву, – если бы я вышла за вас замуж, а потом полюбила вас?
– Не думаю, что так случится, – ответил он. – Вы слишком умны. Вы знаете, что мы с вами любим друг друга… необычной? – необычной любовью, и это все. Это вполне достаточная причина для брака. Я нуждаюсь в том, чтобы вам помочь.
Флоренция зарыдала. Габриэль погладил ее по голове. Ребенок во чреве растопырил лягушачьи пальчики и ножки-палочки, сунул крохотный большой палец в незаконченный призрачный рот и принялся сосать.
* * *Кейн снова приехал в Аскону, и дочь открыла ему план Габриэля.
– Я буду фрау Гольдвассер. Тогда я смогу вернуться домой.
– А что же это даст герру Гольдвассеру? Ему нужны деньги?
– Нет-нет, ему ничего не нужно, именно поэтому я ему доверяю. Он говорит, что ему нужно жить на поверхности. Понимаешь, папа, он как монах, как Дон Кихот.
– Дон Кихот был кем угодно, только не монахом.
– Не сбивай меня. Ты всегда так. Я знаю, что это звучит безумием, но мне кажется, что это возможный выход. Что, по-твоему, будет с ребенком дальше? Я не могу вечно валяться тут на шезлонгах, попивая соки.
– Я думал, что ты захочешь его отдать. Флоренция, только не сердись, не сердись. Я всегда думал, что решение за тобой. Но я думал, что ты решишь именно так.
– Папа, я не смогла бы отдать ребенка, приехать домой и смотреть, как вы с Имогеной нянчите своего. Нет, не смогла бы. А теперь… теперь я могу думать о том, как жить дальше…
* * *Проспер Кейн познакомился с Габриэлем Гольдвассером, и тот ему понравился. Да иначе и быть не могло, хотя военный был подтянут и прям, а австриец – космат и похож на медведя. Проспер гордился умением читать чужие характеры. Перед ним был честный человек, предлагавший решение мучительной проблемы. Фрау Гольдвассер и ее ребенок могли вернуться в Южный Кенсингтон, и Проспер мог о них заботиться. Он занялся организацией. Венчание не могло состояться в католической деревне; Проспер нашел швейцарскую протестантскую церковь в альпийской долине и снял комнаты в гостинице «Белая роза». Свадьбу получилось даже в какой-то степени отпраздновать. В это время у Флоренции гостила Гризельда в компании Чарльза – Карла, Зюскинда и братьев Штерн. Из всех них только Гризельда знала тайну Флоренции: остальные думали, что она лечится от нервного истощения, вызванного чрезмерно усердной учебой в Кембридже. Флоренция была в кремовом льняном костюме – жакет и юбка, – розовой шелковой блузке и льняной шляпе со строгой лентой цвета румянца. Жених был неузнаваем в старомодном фраке и сложно завязанном сером шелковом галстухе. Шафером стал Иоахим, а подружкой невесты – Гризельда. В последний момент оказалось, что нет кольца. Флоренция отдала кольцо матери Габриэлю, а тот Иоахиму, который сделал комплимент элегантности кольца. Невозмутимый пастор обвенчал их. Проспер вручил дочь Габриэлю, который снова надел ей на палец кольцо и поцеловал ее. Гризельда расплакалась. Все приятной компанией пообедали в «Белой розе». Гризельда говорила с Гольдвассером по-немецки. Его описания клиники и психиатров смешили ее, но отчасти и пугали. Что делает Флоренция? Что происходит?
Флоренция сказала, что ничего не происходит. Габриэль решил ей помочь. Теперь она респектабельная замужняя дама.
Гризельда много чего могла бы сказать в ответ, но промолчала. Флоренция расслабилась и улыбалась; а ведь она не расслаблялась и ни разу не улыбнулась с тех пор, как Дороти ее осмотрела. Гризельде хотелось бы знать, что на самом деле чувствует Габриэль Гольдвассер. Может, он тайно влюблен во Флоренцию? Он, кажется, был мягок и дружелюбен. Всегда готов помочь. Улыбчив. Вольфганг Штерн сказал, что больные часто влюбляются в своих сиделок. Но сиделки все же обычно женщины.
42
В октябре 1908 года галерея Ледбеттер на Сент-Джеймс-стрит, в районе Пикадилли, устроила выставку керамики Филипа Уоррена. Филип трудился, как Вулкан, все лето; одна за другой идеи всплывали у него в голове и обретали форму под пальцами. Обжиги шли чередой и оказывались успешными. Имогена и Проспер приезжали в гости, заходили в мастерскую, некогда принадлежавшую Бенедикту Фладду, и смотрели на работы Филипа. Имогена сказала, что им нужно пространство побольше «Серебряного орешка», а Проспер сказал, что Филип, кажется, сравнялся мастерством со своим учителем. В следующий раз Проспер привез Маркуса Ледбеттера, владельца галереи, и тот сказал, что люди должны видеть эти работы.
На открытие пригласили всех. В число «всех» вошли воюющие фракции из Музея Виктории и Альберта, обитатели «Жабьей просеки» и Пэрчейз-хауза, Уэллвуды с Портман-сквер, Штейнинг, чета Скиннер и Элси. Филип сказал Имогене, что Элси наверняка постесняется прийти, но они обязаны ее пригласить, иначе это будет неправильно. Он пригласил и дам из Винчелси и Дандженесса. Элси сшила себе платье из остатков темно-синего грогрона и приделала кружевной воротничок, найденный в лавке в Рае. Кружево было старинное, затейливое, на вид раз в двадцать дороже того, что Элси за него заплатила. Она прикрепила новую розу из синего шелка на простую шляпу и выглядела элегантно. Когда она вошла в галерею, задрапированную белым шелком, обставленную черными лаковыми полками и витринами, Филип не сразу узнал сестру и счел ее необычно интересной дамой. Придя в себя, он собирался было сказать ей об этом, но оказалось, что она уже беседует с Чарльзом – Карлом Уэллвудом. Они смеялись. Герант Фладд суетился вокруг матери, хрупкой на вид, но прекрасной. Гризельда и Имогена смотрели на него с любопытством и жалостью, желая узнать, как он справился с тем, что его так загадочно и внезапно отвергли. Герант был очень элегантно одет и пил много шампанского. Должно быть, он преуспевал в Сити.
Даже Дороти Уэллвуд пришла. Ее мать, красивая, в темно-красном бархатном платье, сказала ей:
– Вон Том, опять прячется по углам. Пожалуйста, пойди к нему и заставь его разговаривать с людьми. Раньше он был такой обаятельный.
Дороти хотела ответить резкостью, но потом решила, что на самом деле хочет поговорить с братом. У него был очаровательно растерянный вид. Том глотал шампанское, словно лимонад.
– Том, пойдем посмотрим на горшки. Это ведь все твоя заслуга. Если бы ты не нашел Филипа, когда он прятался в Музее, ничего этого не было бы.
Том сказал, что, по его мнению, Филип так или иначе нашел бы путь. Филип знал, чего хочет.
Они пошли по залу, разглядывая керамику.
Горшки стояли группами. В самом центре – чаши, вазы, высокие бутылочные формы с абстрактными глазурованными рисунками; многие у донышка были тускло-красные, как расплавленная лава, потом взрывались чернотой цвета сажи, а сверху бушевало что-то вроде тонкой полоски моря, тускло-синего, со стилизованными белыми гребнями пены, взмывающими и опадающими. Другие сосуды были покрыты тончайшими, сложными узорами, которые неслись, карабкались, бросались врассыпную, как силы, что гонят стеклянистые завитки бушующего моря. Зеленые, серые, серебряные тона – как иглы воздуха, пронизывающего темные глубины. Дороти хотела что-то сказать Тому, но, повернувшись, обнаружила, что он исчез, а стоящий рядом человек оказался Филипом.
– Эти – для Фладда, – сказал Филип. – В память о нем. Некоторые формы – его.
– Да, – ответила Дороти.
– А вон те – мои собственные.
Вторая группа сосудов была покрыта серебряными и золотыми глазурями или люстром, пронизанным золотом и серебром. На них сплетались, образуя сетку, карабкающиеся и ползущие получеловеческие фигуры – не мелкие демоны Глостерского канделябра и не крохотные сатиры жьенской майолики, но деловитые существа: иные – ярко-синие, с лягушачьими пальчиками, иные – черные, иные – сливочно-белые, встряхивающие белой гривой. Дороти в жизни не видела ничего похожего.
