Кэтрин Уэбб - Незаконнорожденная
– Не вам над нами потешаться! – взревел Джонатан, оказавшись достаточно близко к стене, чтобы его могли слышать.
Забрызганный кровью, взмокший от пота, он стоял над телами погибших и чувствовал, как в тех, кто остался в живых, просыпается звериное нутро. Их кровь закипала от смеха врагов, и в них пробуждалось дикое бешенство; и тогда они переставали быть просто людьми, становясь одновременно и животными, и героями. Только благодаря этому атака не захлебнулась. Солдаты неудержимо рвались к стенам, стремясь поскорее попасть в город, и мощной рекой вливались в пробитые бреши. После двухчасового штурма, во время которого полегло пять тысяч англичан, участь Бадахоса была решена.
Волков спустили с поводка, и теперь их ничто не могло удержать. Эти солдаты были квинтэссенцией всего, что они видели и перенесли, всего, что сделали и выстрадали. Это были полулюди-полузвери, помешанные на мести, лишенные жалости и порядочности. Они насиловали женщин, и не по одному разу. Детей, еще не научившихся ходить, пинали ногами забавы ради и приканчивали штыками. Мужчин мучили, убивали, разрубали на куски, будь то французы или местные жители. Они грабили лавки, оскверняли церкви, разоряли дома, а потом набрасывались друг на друга и дрались до смерти за кусок еды или бутылку вина. Или за право изнасиловать женщину прежде, чем та умрет, и после этого. Офицеры потеряли всякую надежду держать солдат в подчинении. Они не решались даже на попытку это сделать из страха, что их самих разорвут на куски, потому что солдаты были пьяны от выпитого вина и от пролитой крови.
Около двенадцати часов Джонатан просто слонялся по улицам, не обращая внимания на то, что творилось вокруг. Потом он нашел темный погреб, совершенно пустой, лег на грязный пол и немного поспал. Ему снилось, что тело перестало ему принадлежать. Джонатан превратился в бесплотного невидимого призрака и плывет над Бадахосом. Лишь проснувшись и встав с пола, он обратил внимание на боль в ноге и на то, что она едва выдерживает вес тела. Оказалось, что острый кусок дерева пробил его голень насквозь. Там, где тот вышел из тела, виднелись черная запекшаяся кровь и серые осколки кости. Впрочем, это не вызвало у Джонатана никаких эмоций, и он побрел дальше по улицам, на которых продолжали бесчинствовать пьяные солдаты. Наступил мглистый рассвет, но погром продолжался. Солдаты ходили группами, отбившись от своих командиров. Джонатан ни с кем не заговаривал и ни во что не вмешивался. Он не осмеливался, поскольку его вмешательство означало бы, что он замечает происходящее, а видеть подобное – то же, что потерять самого себя навсегда.
Через какое-то время его отыскал капитан Саттон и подвел к пятерым солдатам из его роты, которые сбились в кучку, чтобы кто-нибудь не ограбил их самих.
– Хвала Богу за то, что вы живы, майор! – воскликнул капитан. – Я боялся самого худшего. Если кто и может помочь мне восстановить здесь хоть какой-то порядок, то это вы, сэр. – Потом капитан Саттон наложил шину на раненую ногу Джонатана, использовав лоскуты, оторванные от собственного мундира. – Но сперва я должен отвести вас к хирургам. Пойдемте, – сказал он.
– Нет! – воскликнул Джонатан.
Он знал, что значит оказаться у хирургов. В памяти Джонатана всплыли вонь рома, рвотных масс и вываливающихся внутренностей. Его воображению предстала куча отрезанных конечностей, сваленных под окном монастыря в Талавере, рядом с которым врачи установили свои столы. И черные ночные бабочки, вьющиеся вокруг фонарей. Боль в ноге то усиливалась, то ослабевала, и его начинало лихорадить, но он не был готов сдаться на милость хирургам.
– Нет! – вскричал он снова. – Я могу стоять и ходить. Давайте сперва покончим с этим безумием.
– Вы уверены, сэр? – с сомнением спросил капитан Саттон, но Джонатан решительно встал, использовав в качестве костыля брошенный кем-то мушкет.
Разговор с другом помог Джонатану вернуться к реальности, хотя и против его желания. Несмотря на мучавшие его приступы тошноты, они с капитаном осторожно пробирались по улицам мимо еще дымящихся развалин домов, разнимали дерущихся и отдавали приказы, которые иногда выполнялись, но чаще нет. Помогали уйти из жизни солдатам и горожанам, которых намеренно оставили на улице умирать в страшных мучениях без всякой надежды на спасение. В одном месте они вытащили солдата из бочки с бренди, хотя тут же стало ясно, что он уже захлебнулся и распекать его нет никакой надобности. В другом месте им пришлось стрелять из пистолетов, чтобы разогнать группу солдат, которые передрались, как сороки, из-за позолоченных побрякушек, украденных в соседней церкви. Шли часы, и сердце Джонатана сжималось все сильнее. Он не просто знал, а был совершенно уверен, что ни один из этих людей не сохранит свою душу прежней. Они либо утратят ее навсегда, либо черная гниль проникнет в ее самые дальние уголки. Более того, ему начинало казаться, что это уже произошло.
Потом внимание Джонатана и Саттона привлекли душераздирающие вопли. Кричала женщина. В Бадахосе многие женщины громко рыдали, или молились, или теряли сознание, или молча терпели надругательства. Но эта женщина кричала с таким неистовством, с таким исступлением, что Джонатан содрогнулся от этих звуков. Ему не хотелось стать свидетелем тех мучений, которые заставили их исторгнуть. Но его солдаты с мрачными лицами уже бросились к церкви, откуда они доносились. Женщина лежала в самом конце прохода, у возвышения, на котором стоял алтарь. Церковь была совсем маленькой. Через круглое окно в виде розы, в котором чудесным образом сохранились цветные стекла, вливался свет голубого и золотистого оттенков, освещая сцену насилия. Человек десять английских солдат окружили лежащую. По всей видимости, каждый уже успел воспользоваться ее беспомощным положением. С несчастной сорвали одежду, и вся нижняя часть тела была у нее в крови, и все равно она не оставляла попыток встать. Но каждый раз, когда она приподнималась, ее опрокидывали на пол ударом сапога. Когда Джонатан приблизился, один из солдат взобрался на женщину и снова стал ее насиловать. Она закричала с такой отчаянной яростью, что у Джонатана побежали мурашки по коже.
– Хватит! – взревел он, направляя пистолет на негодяя, сидевшего на ней, приспустив бриджи. – Немедленно прекратите. Это приказ!
На какой-то миг все лица повернулись к нему. На них был написан испуг. Повисла тишина, и бешено бившееся сердце Джонатана уже наполнилось надеждой, что его послушаются. Но потом солдат, который, похоже, был вожаком, здоровенный верзила с коротко остриженными волосами и рябым лицом, прорычал:
– Поцелуйте меня в задницу, сэр. Мы заплатили кровью за право повеселиться.
За его спиной Джонатан видел лицо женщины, которое на миг озарилось надеждой, тут же сменившейся отчаянием.
– Приказываю оставить ее в покое, – проговорил Джонатан, чувствуя, как начинает дрожать пистолет в руке.
В этот миг ему стало ясно: его авторитет командира стремительно падает, и этому не в силах помешать даже стоявшие рядом капитан Саттон и солдаты, оставшиеся под его началом. Он выстрелил в вожака, но пуля попала тому в плечо, причинив минимальный ущерб. Насильники и те, кто пришел с Джонатаном, набросились друг на друга, как злейшие враги, а не как товарищи по оружию, которыми были совсем недавно. Команда Джонатана и капитана Саттона оказалась в меньшинстве, но их дело было правое, и поначалу могло показаться, что это кое-что значит. Однако вскоре выяснилось, что обидчики женщины настроены весьма решительно. Один из них, размахивая охотничьим ножом, уже гнался по проходу между скамьями за своим противником, юношей лет семнадцати. Отступили и остальные. Капитан Саттон побежал следом за ними, пытаясь остановить малодушных. Джонатан остался один, и ему пришлось вступить в схватку с вожаком, тем самым солдатом, в которого он стрелял. Они пошли друг на друга с голыми руками и стали бороться. У Джонатана была искалечена нога, зато у верзилы болело плечо, и из раны хлестала кровь, стекавшая на мундиры обоих. Он был очень силен, но успел много выпить, а за деликатным сложением Джонатана скрывались железные мускулы. Вожак схватил его за шею и принялся душить, но Джонатану удалось просунуть большой палец в рану на плече до самой пули, впившейся в кость, вызвав невыносимую боль. Верзила взревел и отшвырнул от себя Джонатана с такой силой, что тот упал на колени. Перед ним на полу валялся чей-то мушкет с примкнутым штыком, измазанным кровью. Вставая, Джонатан схватил мушкет и, размахнувшись, изо всех сил ударил прикладом в рябое лицо обидчика. Раздался глухой стук, сопровождающийся треском ломающейся кости. Мужчина упал как подкошенный и больше не шевелился. Настала внезапная тишина, отозвавшаяся звоном в ушах Джонатана. Ему показалось, будто отравленная кровь закипает в его жилах. Когда он повернулся, чтобы уйти, у него за спиной раздался какой-то звук, взывающий к немедленному действию. Чьи-то руки ухватили его за локоть, и он, развернувшись, нанес молниеносный удар штыком. Лишь после этого Джонатан увидел перед собой лицо изнасилованной испанки и понял, что стал убийцей.
