Собрание сочинений - Сандгрен Лидия

– Представь, если она скажет «нет», – говорил Мартин.

– Тогда ты хотя бы будешь это знать. И прекратишь задаваться вопросами.

– Я не знаю, хочу ли я знать.

– Подожди-ка, – Густав поднял сигарету, призывая к вниманию, – почему-то мне кажется, что где-то я этот разговор уже слышал.

Мартин показал средний палец.

– А что бы сделал Сартр?

– Он бы, наверное, двинул напролом, несмотря на то, что был косоглазым и толстым.

– Слабый сам себя делает слабым, герой сам себя делает героем, у слабого всегда есть возможность не быть слабым, а у героя всегда есть возможностью не быть героем, – произнёс Густав. Мартин когда-то озаглавил так своё эссе о свободе воли.

– Да, но…

– Сделай это, и всё.

– Я сделаю это завтра.

– Почему не сейчас?

– Но уже почти десять. Нельзя звонить в десять вечера.

– Помнится, Бритте ты звонил когда угодно и просил купить сигареты, молоко и всё прочее.

– О боже, Бритта. Это же совсем другое.

– Думаешь?

– Она цитировала Витгенштейна на немецком. Во всяком случае, мне кажется, что это был Витгенштейн.

– Ты же говорил, что после Бритты хочешь какое-то время побыть один. Точнее, «свободным», помнится, именно этот термин ты использовал.

– Я свободен.

– Пару недель как.

– Слушай, прошло минимум два месяца. Плюс такими вещами нельзя управлять. Они случаются, и всё. И нужно признать факт. И это может быть совсем некстати. Мироздание не заботится о том, чтобы ты влюбился в подходящее время.

– Конечно, о’кей.

– Она учится на двух факультетах. Я говорил это? Также изучает немецкий.

– И кем она станет?

– Что?

– Ну, с этим немецким и историей? Нацистом?

– Очень остроумно. Хотя если серьёзно, я сам не знаю.

– Там уже горит, – Густав показал на сковороду, сделал затяжку и прислонился спиной к оконной раме.

На следующий день он сидел на кухне и держал в потной руке телефонную трубку. Набрал первые четыре цифры, но быстро нажал на рычаг, когда в дверях появилась подруга Андерса Нина. По какой-то причине он не рассказал ей о забавном знакомстве с Сесилией сразу, а сейчас уже не смог бы сделать это нейтрально. Она раскусила бы его за секунду.

Кивнув Мартину, она открыла холодильник и начала рассматривать его содержимое так, как будто там действительно было из чего выбирать. Потом взяла бутылку пива и долго рылась в шкафчиках в поисках открывашки. Нина встречается с Сесилией каждый день. Сидит рядом с ней на лекциях, болтает в коридорах, видит её профиль, очерченный солнечным светом в пыльном от мела воздухе…

– Как учёба? – спросил он.

Нина подёрнула одним плечом, возможно, ей не хватило энергии, чтобы пожать обоими.

– Так себе.

– А как преподаватели?

– Компания старых хрычей. С точки зрения марксизма – полный отстой.

– Но… – Он хотел сказать, что раньше старые хрычи были знамениты как раз тем, что пихали Маркса куда ни попадя, но тут, к счастью, появился Андерс с мокрыми после душа волосами, что ещё больше усилило его сходство с шотландцем, жившим в семнадцатом веке.

– В философии то же самое, – сказал вместо этого Мартин. – Очень плохие преподы.

На следующий день он взял клочок с номером и направился к телефонной будке на углу.

На этот раз он набрал все цифры и уже с первым сигналом почувствовал, как его сознание устремляется вверх к потолку будки, а живот тянется вниз к бетонному полу в пятнах жевательных резинок. Второй сигнал, третий. И ничего, кроме отчаяния, не осталось.

Позже вечером, уже лёжа в кровати, он вздрогнул от охвативших его подозрений. Вдруг она случайно записала неправильный номер? Или он не разобрал её почерк?

Он накинул халат и вышел в кухню, где на полке лежал замусоленный телефонный каталог. Потными пальцами он долистал до В.

ВИКНЕР СЕСИЛИЯ, КАСТЕЛЛЬГАТАН, 11.

Номер был правильным.

Он вернулся к себе и снова лёг в кровать.

* * *

Новых попыток позвонить Мартин не предпринимал, убедив себя, что лучшей альтернативой станет случайная встреча. И всеми силами наращивал её вероятность, высматривал Сесилию в библиотеке. Ходил мимо исторического факультета. Сидел до закрытия в «Мостерс». («Привет, – сказал Густав и помахал рукой, – ты кого-то ждёшь?») Однажды даже организовал себе дело на Кастелльгатан, всячески избегая при этом смотреть на её подъезд, а потом был рад, что не встретил её именно там.

Но Сесилия, вероятно, находилась в библиотеке, пока он сидел в кафе, и дома, пока он искал её в школе, потому что в апреле они не увиделись даже мельком.

Поворотный момент наступил как-то за завтраком в субботу. Мартин мучился похмельем после бессмысленной вечеринки с однокурсниками и больше всего хотел выпить кофе в одиночестве. Но, увы, Андерс с подругой затеяли бурную дискуссию о судьбах левого движения. Все попытки привлечь Мартина увенчивались односложным мычанием, пока Нина не сказала, смахнув со лба свою косую чёлку:

– Мартин, а ты сегодня вечером куда-нибудь собираешься?

– Ну, сегодня у одного приятеля вечеринка. – Мартин смотрел в кофейную чашку, как будто надеялся прочесть там инструкцию. – Но я пока не знаю. Это в Лонгедраге. А мне надо много выучить.

– У Хенке?

– Ты тоже его знаешь?

– Его все знают.

– Вы тоже идёте?

Нина и Андерс сначала устроили небольшую любовную перепалку в духе нет-давай-как-хочешь-ты, Нина «пошла бы», а Андерс «предпочёл бы тихий домашний вечер». Мартин намазывал печёночный паштет на хлеб и пытался выудить из банки последний кружочек огурца.

– Но если для тебя это так важно, то, конечно, иди, – сказал Андерс.

– Да не нужен мне этот твой фартук, – бросила Нина.

– Да нет, я хочу сказать…

– Моя однокурсница тоже идёт, я могу пойти с ней.

Мартин уронил вилку.

– Это та с наскальными рисунками? – спросил он. О фанатке наскальной живописи Нина рассказывала, по каким-то причинам та её раздражала.

– Нет, другая. Вы, кстати, читали, что пассивное курение совсем не безвредно?

Когда Мартин и Густав сели в трамвай, направлявшийся в западную часть города, было уже поздно. Людской поток сократился, подсчитывал Мартин-математик, держась за кожаную петлю и раскачиваясь в такт движению. В общем, если надо ехать, то они доедут. Или они не Мартин Берг & Густав Беккер. Собственно, именно Густав Беккер, выйдя из трамвая без двадцати двенадцать, побрёл, петляя по улице в поисках нужного дома. Вытащил карманный фонарик. Пересохшее горло, жар в животе. Если бы майской ночью 1984 года по Гётеборгу шлялся Караваджо с полароидом на шее, всё бы выглядело так. Щёлк. Густав стоит под фонарём, молочно-белая кожа, глаза как тёмные колодцы. Щёлк. Мартин Берг закуривает сигарету. Воротник его джинсовой куртки поднят, ночной свет делит его лицо на две части – светлую и теневую.

– Эй, оставь, не пей всё, – смеётся Густав.

В доме горел свет и было полно народу, оставалось просто войти и погрузиться во всеобщее веселье, здороваться со знакомыми, найти пару бокалов, смешать в них грог и начать наблюдение.

За болтовнёй они не заметили, как попали в гостиную. По физическим законам праздника, она сейчас должна пройти мимо него. По пути из одной комнаты в другую. Если не… Её здесь нет. И не будет. Она где-то в другом месте. Её друг рассеянно гладит её волосы и говорит:

– Разве ты не собиралась на какую-то вечеринку?

– Ой, да, – отвечает она, – я забыла.

У Мартина упало сердце. Он пил грог с водкой и слушал Густава, который рассказывал о подъёмных кранах. Слова звучали где-то вдалеке, он как будто слышал их по детскому самодельному телефону из двух связанных ниткой банок, помещённых в разные комнаты.

– Меня интересует один вопрос: как они там писают? У них там наверху в кабине есть маленький туалет? Или им приходится спускаться вниз? Или они терпят? И сколько часов можно так терпеть? Это же… как это называется… проблема организации труда?