Карлос Оливейра - Современная португальская повесть
Как-то зимой мне до смерти надоело разбираться в сложной паутине людских отношений, и я бежал на взморье. В это время года мне без особого труда удалось снять дом (скажем, домишко) в районе, почти не освоенном туристами, между Азеньяс-до-Мар и Магойто. С собой я набрал кучу книг для перевода. Там я, по крайней мере, был хозяином своей «антисовести». В глазах общества я выглядел дурно воспитанным. Я переживал стадию тщеславного отчуждения от человечества. Не имея состояния, расставшись с многими занятиями, где по неспособности, где из-за отвращения к бюрократизму, сдобренному тупостью, я укрылся в призрачном убежище культа моей собственной личности, как это случается со всеми неудачниками, разочарованными в жизни. Я без труда произносил: «будьте добры», «спасибо», «добрый день», «спокойной ночи», «ради бога», «пожалуйста», но этими словами мое общение с людьми и ограничивалось. По-моему, такое отношение раздражает кого угодно больше, чем откровенная враждебность.
Иногда приходилось слушать и делать вид, что сочувствуешь, например, в лавке доны Леополдины. Она лишилась мужа. Бедняжка! Я искренне говорю «бедняжка», мне действительно ее жаль, но всякие другие слова были бы неуместны, я ведь не знал покойного. Для нее кончилась любовь, вдовьи слезы горьки, — но что я ей могу предложить, кроме сочувственного молчания?
Здесь меня не любят. В окне одного из домов я часто вижу девушку. Она улыбается мне. А я разучился улыбаться. Я переживаю этап «выщелачивания», ничего более. Земля под ногами кажется зыбкой, даже когда я иду по скалистой тропе. Это пройдет. Должно пройти. Не глядя в зеркало, я знаю, что желт, как лист, тронутый первыми холодами. И меня не влекут местные красотки, что собираются лунными вечерами поболтать у фонтана.
Зато, когда мне осточертевают переводы, я спускаюсь в ущелье Аркан, прыгаю с камня на камень по крутым тропкам Агуды, вступаю в борьбу с четырехметровыми океанскими валами, увенчанными пенными гребнями, с чертовым течением, что тянет в открытое море, — тут я не боюсь ничего.
Под конец осени здесь на божий свет выползают заплесневелые старушонки с задубевшим лицом и такими руками, будто они рисуют углем и пишут маслом (это от возни с овощами). Говорят, есть тут несчастная девушка, которую мать запирает на ключ и оставляет без еды, если она перекинется словом с кем не следует. Но поет вода. И сосны в туман тоже поют. И колокола поют. И первые дожди. Девушку не спрячешь в четырех стенах, как улитку в собственной раковине, придавив камнем.
Девушка тоже разучилась улыбаться, как и я.
Иногда я пытаюсь, и, должен признаться, довольно неуклюже, рассказать крестьянам, что творится в мире, кто такой был Гитлер, кто у нас был на его стороне. Мне не противоречат, не возражают, даже понимающе кивают головой, но по-настоящему верят только сеньору виконту (местному помещику) да сеньору школьному инспектору, издавна признанным авторитетам, которые не гнушаются пропустить в местной лавке стаканчик после сьесты…
* * *Я вышел из моего летаргического сна, когда меня пригласили репетитором французского языка к нерадивому мальчишке по имени Рафаэл Динис, который на уроках в школе давил мух, а на переменах мирно дремал.
Несмотря на отсутствующий взгляд, постоянные переспрашивания, сердитое и упрямое молчание, Рафаэл стал делать неожиданно быстрые успехи. Иногда он останавливался на половине упражнения и тер лоб с каким-то озабоченным видом, пока я не окликал его, повысив голос: «Рафаэл!» Тогда он приходил в себя, словно возвращаясь откуда-то издалека, и заканчивал обратный перевод, который мы тут же сверяли, и он всегда бывал верен.
Я занимался с ним почти ежедневно по часу за весьма умеренную плату. Постоять за себя в денежных делах я не умел никогда.
Рафаэл часто убивал мелких животных — мышей, ящериц, змей, даже ласок. И наводил страх на других детей, даже самых отчаянных. Он швырял в них камнями, растягивая при этом в улыбке свой вечно открытый рот.
— Почему тебе нравится причинять другим зло, Рафаэл? — спросил я его однажды.
— Да ну к черту!
— Не хочешь сказать?
В улыбке, похожей на гримасу химеры, он обнажил все свои гнилые зубы и, прищурив глаз, сказал:
— Мне нравится… потому что мне это запрещают!
Понемногу я становился своим человеком в семье моего ученика. Сеньор Динис был аптекарем, дона Антония занималась только религией, грушевым вареньем и воспитанием детей в духе высокой морали. Сестре Рафаэля, Жасинте, шел восемнадцатый год, она выглядела взрослой женщиной, но сохранила девчоночьи длинные прямые ноги, которым не стоялось на месте. А глаза ее, блестящие и любопытные, так и сверлили меня. В первый день масленицы разразилась гроза. Мы с Жасинтой, укрывшись старомодным зонтиком, добежали до сарая. Она протестовала тихим гортанным голосом, но на мои поцелуи отвечала, а я просунул руки под платье и гладил ее упругое трепещущее тело, как вдруг, подняв глаза, остолбенел от ужаса: на балке сарая висел Рафаэл!!! Язык вывалился, фиолетовое лицо щерилось сардоническим оскалом. Мы с Жасинтой крепко вцепились друг в друга, Жасинта рыдала, я молчал.
Отчего? Что толкнуло его в петлю?
Психиатры утверждают, что кончают с собой только психопаты.
* * *Если бы в самой природе моего «я», в квинтэссенции моего существа не было запрограммировано отвращение к нравоучительным сентенциям, я посоветовал бы любому рабу собственных привычек сбросить с себя все, раздеться донага где-нибудь подальше от места своего обитания и хорошенько рассмотреть себя в таком виде со стороны. Мошенник, как правило, не бросает мошенничать, после того как ему доказали, что он мошенник. Или возьмем наших министров; почти каждый из них имеет репутацию дурака, даже если таковым не является (или не был раньше), и это понятно: его заставили надеть шутовской наряд. Любой человек средних способностей, повторяя по долгу службы день за днем одни и те же глупости, начинает в конце концов принимать их всерьез. Женщина, привыкшая к рабской покорности, освободиться от нее может лишь вдали от тех, кто внушил ей рабские взгляды.
Положение, место человека в жизни в значительной мере определяют отношение к нему окружающих. Так, с врачом заводят разговор о медицине, шлюхе говорят непристойности. По этой причине да и по многим другим лучший способ возрождения личности — выход из привычного круга, отъезд.
А как же кто остается? Мы покидаем их навсегда? Или же нечто, связывающее нас с ними, мы берем с собой?
Как-то, не зная, куда девать нескончаемый уик-энд, мы с другом-художником нацепили рюкзаки и отправились на полудикие прибрежные скалы и пляжи Алентежо, где вдруг наткнулись на неправдоподобно райский уголок с огромными агавами в цвету, причудливыми замками из песчаника, пышной пеной прибоя и ласковым теплым ветром, который дул словно из далекого прошлого. Здесь разбили палатку две девчонки в одинаковых бикини цвета океанской волны в послеобеденный штиль.
Художник начал рассказывать нам, какую он напишет картину. Я притворился, будто не догадываюсь, что эти феи — танцовщицы из ревю А-Бе-Се или от Максима… Мы смеялись, бегали наперегонки по жесткому и чистому песку, болтали что попало, пили всеми порами тела морскую свежесть, поскольку лимонад был на исходе. Последнюю бутылку мы с наслаждением распили из горлышка; это был, так сказать, первый коллективный поцелуй. Потом Соню ущипнул лангуст, очень больно, и я ее утешал. Мы укрылись в тенистом гроте и набросились на бутерброды; а вскоре обнаружили, что нас неодолимо влечет друг к другу. Крест-накрест написали наши имена на песке, после чего молча слились в объятии. Потом пошли к Западному гроту смотреть закат, на обратном пути тесней прижимались друг к другу: стало холодать.
Честно скажу, когда я снова встретил ее (в программе А-Бе-Се, если не ошибаюсь) в кругу подруг из кордебалета, где она говорила то же, что и все они, так же кокетничала, так же хлопала подруг по заду, — я упал с небес на землю. На пляже всю жизнь не проживешь.
Девушка была ни при чем, все дело во мне.
* * *Объявления в газетах, каких много.
ПРОДАЮТСЯ ПОМЕЩЕНИЯПлощадь Чили
Улица Перейра Каррильо, 5 (угол ул. Алвес Торго). Помещения для конторы общей площадью около 200 кв. м. Просторные комнаты, две ванные. Отделка «люкс».
Бенфика
Улица Франсиско Баиа, 12. 5 смежн. комн., итальянская кухня, 2 ванные, туалет, прихожие, центр, отопл., hall, застекленная терраса, веранды, алюминиевые оконные рамы. Отделка «люкс». Цена — 880 конто.
Бенфика
(Недалеко от проспекта Гомес Перейра). Ул. Нина Маркес Перейра, участок 4. 5 смежных комнат, кухня, туалет, 2 стенных шкафа, hall, 2 ванные, застекленная терраса, посудомойка «иноке» с электрообогревом. Хорошая отделка. Цена — 1150 конто.
