Элиа Казан - Сделка
— Ты будешь ходатайствовать от моего имени?
— Сарказм пропускаю. Да. Мы в кризисе. Сейчас или никогда. Ты перешагнул черту!
— А ты ее установил?
— Пришлось мне, коль ты не сделал этого сам. Флоренс слишком хороша, чтобы быть еще и жесткой. Кто-то ведь должен!
В этот момент к дому подъехал автомобиль. С неожиданной резвостью Артур подскочил к окну и посмотрел наружу. В его рывке было что-то суетливое, нервное.
— Эллен, — сказал он. — Я говорил ей не приезжать сюда.
— Ты — ей?
— Да. От имени Флоренс.
Он повернулся ко мне и заговорил с убежденностью, к которой я уже привык за это утро.
— Теперь я прошу тебя отнестись к моей просьбе самым внимательным образом. По поручению моего клиента…
— Ха-ха!
— …не пускай Эллен к себе. Флоренс простит тебе все, только не дальнейшее ее совращение.
— Артур! Брысь с кресла и вон из этого дома!
— Тебе не позволяется видеться с Эллен! — сказал он. — Вплоть до получения разрешения от Флоренс. Ты разрушил моральные устои дочери до основания…
Я побежал наверх. Быстро надев шорты и рубашку, застегнул молнию на ширинке. Затем подбежал к окну. Хьюгтон бежал по двору к автомобилю. В раскрытое окно автомашины Артур влез почти целиком, изображая, какого он высокого роста, а старик «шевроле» — такой низкий. И начал что-то втолковывать Эллен.
Я рывком открыл окно. Оно выходило на кровлю покатой крыши. Я ступил на черепицу и закричал: «Эллен! Эллен!»
Она заметила меня, толкнула дверь машины, отбросив Артура, и побежала в дом, махая рукой. «Папка!» — закричала она. Ее голос был испуган и радостен.
Хьюгтон сказал ей что-то обличительное.
Она резко оборвала его.
Артур постоял несколько секунд, прямой как столб. Затем поднял глаза на меня, печально улыбнулся, сожалея о чем-то, помахал на прощание. Уверен, что он много чего наобещал Флоренс. Я помахал в ответ. Он сел в свою машину и уехал.
Я спустился вниз, к Эллен.
Глава двадцать вторая
Стереотипы меняются. Представление о юном друге Эллен, сложившееся в моей голове, было таким: воинственный и злопамятный. А он оказался мальчиком с мягким голосом и нежно очерченным овалом лица, с глазами, непередаваемо искрящимися. Когда он ощутил, что у меня неприятности, он инстинктивно стал делать все, что в его силах, чтобы смягчить их.
«Шевроле» Ральфа Скотта стоил ему 75 долларов. И хотя он повозился над ним, дело стоило этой старой развалюхи, купленной на свалке недалеко от его дома в Риверсхэде, Лонг-Айленд. Я спросил его, зачем утруждать себя вождением такого драндулета по улицам города. Он ответил, что не хочет яриться от бессилия, что не раз бывало, когда белый таксист проезжает мимо.
Ральф был вызывающе элегантен, будто последнее, что мог ожидать от него враг, — его стиль в одежде и безукоризненность манер. Или доброта — последнее, что какой-нибудь белый мог ожидать от него.
В одежде он был аристократ. На нем были мягкие замшевые брюки и мягкие высокие ботинки из натуральной кожи, получившие название «пустынных». Рубашка была из светло-коричневого вельвета. Общий эффект, производимый одеждой: уважение и доверие. Этот юноша в чем-то где-то одержал крупную победу. Может, он просто переборол себя и решил никого больше не ненавидеть. До сих пор изумляюсь, как негритянский мальчик двадцати лет от роду мог быть таким.
Эллен ему нравилась. Но и с ней тоже в нем не ощущалось приниженности. А большая гордость, судя по манерам. Он, казалось, больше давал, чем брал. И если от него не исходили волны недоверия, то не исходило и нечто обратное. Нужда в том, чтобы тебя любили. Казалось, я ему тоже в общем понравился — но не в той конвульсивной манере, с какой современные молодые люди встречают тех, кто им нравится или не нравится.
Эллен обожала его.
Своим видом Ральф явно дал мне понять, что будет рад моей компании, что доволен возможностью подвезти меня до госпиталя и потом даже подождать меня там. Но не более.
Покинув у госпиталя машину Ральфа, я чувствовал себя гораздо лучше. Я еще более улучшил настроение, пройдя через приемную, поднявшись на шестой этаж на лифте и прошествовав по коридору к палате отца. Комната была пуста, окна — раскрыты. Я вспомнил слова отца: когда кто-то ночью умирает, то палату проветривают.
Я спросил сестру по этажу, где мистер Арнесс. Она сказала, что он в операционной. Затем спросила, кто я. Я ответил, и ее лицо изменилось, она запретила мне идти к отцу. Я ушел к лифту. Оператор не только объяснил мне, где операционная, но и довез до места.
На девятом этаже дежурный хирург сообщил, что с отцом все в порядке. Операция прошла нормально. И еще он сказал мне уходить и не приходить больше.
— Мы получили инструкции, — сказал он.
— От кого?
— От семьи.
— Но я и есть семья!
— Таков был приказ, — ответил врач. — Пожалуйста, не создавайте себе трудностей.
— Я этим не занимаюсь, — сказал я. — Это вы их создаете. Я хочу увидеть отца. Я беспокоюсь о его здоровье.
— Здоровье в порядке. В сломанную кость бедра установлена спица. Сейчас он отдыхает, и его не будут тревожить несколько дней. Звонить можете в любое время — вам сообщат, как он. А по поводу визитов…
— А мне плевать на ваши приказы…
— Берни, — сказал врач.
Появился дюжий санитар и подтолкнул меня к лифту.
— Убери лапы! — предупредил я.
— Идите, мистер, — сказал Берни.
Я выдернул левую руку из его зацепа, а правой смазал ему по скуле. Проследив полет санитара, я вспомнил друга Эллен. Ральфа Скотта провоцировали всю жизнь и гораздо серьезнее, но он не прибегал к кулакам.
Подбежал еще один санитар и помог Берни встать.
Я решил последовать примеру Ральфа Скотта. Наклонился и пробормотал что-то примирительное. (Позднее и эта сцена стала частью свидетельских показаний. Говорилось: я сбил с ног санитара, затем улыбнулся и поклонился.)
Двое ребят в белых халатах подхватили меня под руки и втащили в лифт. Моя улыбка нас не примирила, и даже мой поклон не остановил их. Они вышвырнули меня из здания и приказали дежурному у двери не пускать более этого типа.
Мне же было смешно, и все из-за неожиданного решения не ненавидеть моих врагов и вести себя, как Ральф Скотт. Единственный раз в жизни, когда я захотел вести себя, как Р. Скотт, рядом был сам Р. Скотт.
— Что эти ребята с вами сделали? — спросил он.
— Они выполнили свой долг, — сказал я. — Я поднял шум на девятом этаже.
— Как дедушка? — спросила Эллен.
— Отдыхает после операции. Ему вставили спицу в бедро. Эллен, а кто отдал приказ, чтобы меня не пускали к отцу?
— Мама и Глория.
— В чем же я провинился перед отцом?
— Ох, папка! — вздохнула она, будто я смутил ее. — Ты ведь сам знаешь.
Я понял, что и Эллен думает о моем поведении в совершенно определенном смысле.
— Ты думаешь, Эллен, я вел себя странно?
— Па, — ответила она, — неужели надо говорить об этом при Ральфе?
— Принести вам кофе? — предложил Ральф.
— Будь добр, — сказал я.
— А какой вам?
— Черный, почти…
— Хорошо, сахар и сливки я принесу тоже.
— Хочу сказать тебе, юноша, — сказал я, — что восхищаюсь тобой!
— Спасибо, — холодно ответил он. Может, и была в его голосе доля благодарности, но в принципе было и равнодушие. Улыбнулся он очень мягко, щадяще, наверно, через какое-то время и я стану таким, подумал я.
— Пап! — сказала Эллен, когда Ральф ушел. — Должна сказать тебе, мама думает…
Внезапно ее глаза наполнили слезы.
— Извини, — пропищала она. — Мама… думает, что ты не можешь отвечать за свои поступки. И она… ты ведь знаешь ее, она думает, что надо что-то делать.
— Что?
— Она думает, что…
Я решил облегчить ей задачу.
— Артур думает, что меня надо изолировать и предоставить условия для отдыха. Может, он и прав.
— Пап, соглашайся! — всхлипнула она.
Я достиг следующей ступени — отказа дочери. Меня потрясло, что ее мнение и Артура совпадают. Неужели я так далеко зашел?
— Неужели я так далеко зашел? — спросил я.
— Папка, дорогой, ты так вел себя недавно, что, может, тебе действительно надо отдохнуть. Только… мне не нравится Артур, просто я тоже так думаю. Ральф говорит, что инстинкт — это предрассудок, но мне плевать. Каждый раз, когда я захожу к маме в комнату, Артур что-то нашептывает ей. Мама говорит, что он желает тебе только…
— Что?
— Я не знаю. — Она выглядела испуганной.
— Надо сходить к ней, — сказал я.
— Так будет лучше. Тебе надо пойти к ним и, как Одиссею, убить всех их из лука, всех стрелой в сердце. И этого прилизанного юриста в первую очередь. А еще сегодня приехал психоаналитик. Мне кажется, она и ему нравится. Там и еще кто-то крутится. Ох, папка, сходи к ним!
