Абрам Терц - Голос из хора
Обзор книги Абрам Терц - Голос из хора
Терц Абрам (Синявский Андрей Донатович)
Голос из хора
Абрам Терц
(Андрей Донатович Синявский)
(1925-1997)
ГОЛОС ИЗ ХОРА
Моей жене Марии посвящаю эту книгу,
составленную едва ли не полностью
из моих писем к ней за годы заключения.
1966-1971
...Книга, которая ходит вперед и назад, наступает и отступает, то придвигается вплотную к читателю, то убегает от него и течет, как река, омывая новые страны, так что, когда мы по ней плывем, у нас начинает кружиться голова от избытка впечатлений, которые при всем том текут достаточно медленно, предоставляя спокойную возможность обозревать их и провожать глазами, книга, имеющая множество сюжетов при одном стволе, которая растет, как дерево, обнимая пространство целостной массой листвы и воздуха, - как легкие изображают собой перевернутую форму дерева способная дышать, раздаваясь вширь почти до бесконечности и тут же сжимаясь до точки, смысл которой непостижим, как душа в ее последнем зерне.
I
- Я буду говорить прямо, потому что жизнь коротка.
...Вообще интересно, как человек ищет лазейку, чтобы существовать. И ставит себе вопрос: а что если попробовать жить от противного? когда невозможно? когда самая мысль гасится усталостью и равнодушием ко всему? И вот тут-то, на этой голой точке, встать и начать!
Здесь всё немного фантастично - и лица, и вещи. Всё немного "воображаемый мир". Токи ожиданий (конца - срока, жизни, света) сообщают мельчайшим фактам необычную возбужденность. Солнце низко над горизонтом, и поэтому тени длиннее.
Я вдруг убедился, какую роль для художника играет живая натура, доколе она не просто объект изображения, но метафора и дыхание его внутреннего мира. Для художника великое дело найти свою натуру. Ему всегда нехватает действительности, и он вынужден выдумывать. Когда же волей случая или силой судьбы ему подвертывается жизнь, отвечающая его мыслям, он счастлив. Он смотрит на эту страну и говорит "моя", точно она предназначена единственно для его созерцания. Смотреть на нее и радоваться приметам, родственным его распростертой, рвущейся навстречу душе, доставляет такое же полное наслаждение, как сочинение тобой же запроектированной картины. Ты узнаешь себя в окружающем и чувствуешь, как в эти минуты жизнь достигает силы и насыщенности искусства. И нет нужды - сумеешь ли ты воплотить свое открытие. Оно дано тебе во владение, и этого достаточно. Так Пушкин впервые встретился с Бессарабией и наблюдал еще не написанных, но уже готовых цыган. Так Лермонтов застыл на века перед панорамой Кавказа.
...Был и нету тебя. Ты только форма. Содержание - не ты, не твое. Запомни, ты только форма!
Они не живут - они экзистируют.
(Заключенные в лагере)
- Смотри: луна в окне - как живая!
Если жизнь пуста и скудна, одежда сера, то на этом бескрасочном фоне лицу предоставлено право повышенной изобразительности. Ему отводится место - восполнить недостающие звенья и ответствовать за человека. И вот лицо становится откровенно утрированным. Почему у городских, у приличных в общем-то лиц появляется невнятность? Контуры затерты, стушеваны неопределен-ным жирком - при наличии характера, костюма и положения. Но в старости или в тюрьме, там, где ничего не оставлено, страдание прорезало лица, и они высунуты на зрителя: нос торчит, как копье, и глаза мечут бисер, и рот оскален, за неимением стандартной улыбки, в нескрываемой жадности - быть. Лицо несет честь последнего представительства.
Старик читает справочник по элементарной математике. Сынок прислал соседу. Ничего не понимает. Какие-то синусы-косинусы. Все равно читает. От корки до корки: сынок прислал!
(Это - к душе вещей. Если бы ты сюда кому-нибудь прислала задачник по геометрии, я, наверное, не утерпел бы и тоже взял - посмотреть. Соприкосновение с лицом важнее содержимого книги.)
- В нашей теплой компании каждый остался жив чисто случайно и помнил потом об этом и рассказывал об этом всю жизнь.
- Кто жрет, а кто спит - у каждого своя способность.
- Нас было шесть камер - убийц.
- Если спросит Господь, что самое худшее-лучшее было в жизни. Худшее выберу четыре эпизода. А лучшее - скажу: анаша.
- Вот это нас и губит, что мы думаем, что уйдем.
(О преступлениях)
- Время двигалось к оправке.
(Эпос)
- Воны смеюцця с руського чоловека!
- У меня организм атрофирован.
- Съешьте конфету, чтобы сладко было во рту.
... У меня все интересное, что происходит внутри и вокруг, имеет тайную сноску рассказать тебе, и я настолько привык все это сносить с тобою, что такое направление предметов к тебе и дает им смысл.
Когда меня спрашивают, что такое искусство, я начинаю тихо смеяться от удивления перед его непомерностью и своей неспособностью выразить, в чем же заключается все-таки его непрестанно меняющееся и притягивающее, как свет, содержание. Господи, всю жизнь я потратил только на то, чтобы раскусить его смысл, и вот в итоге ничего не умею и не знаю, как об этом сказать. Я говорю: "возможно", "наверное", "будем надеяться", "не есть ли оно то или то", и тотчас теряюсь в неразгаданности задачи. Поэтому так убивают определения присяжных эстетиков, в точности знающих, что оно такое (как будто это кому-нибудь удавалось, как будто это можно узнать!). Искусство всегда более-менее импровизированная молитва. Попробуйте поймать этот дым.
Все время кажется, что есть на свете какая-то книга, которую надо непременно прочесть, да только все никак не найду - какая?..
Отчего человек испытывает удовольствие?
Запорошенный пылью дорожною,
Я вернусь на себя не похож...
С какой страстью это поется! Точно нам хочется быть на себя непохожими и узнать - хотя бы так - чудо Преображения. Весь театр отсюда, все наряды: а я - не я.
Хочется тоже быть несчастным.
А у нас ни родных, ни знакомых,
И посылки нам некому слать...
Да и взять известную песню: "Теперь я горький сиротина ". Он не тройкой тешился, а тем, что - сиротина.
Приятно страшное.
- И умру я страшной смертью - от огня...
Это сказано с пафосом. С дрожью в голосе от благоговения перед торжественностью взятой ноты, обетованной судьбы...
Мне жить осталось мало
Четырнадцать часов.
Хожу по одиночке,
Хожу я взад-вперед.
И вот встает из мрака
Любимая моя
Вся блузка окровавлена
И запах кровяной.
- Скажи мне, детка славная,
Скажи мне, что с тобой?
- - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- Скорей, не жди погони,
Пришла я за тобой!
Там за стенами кони
И сумрак голубой.
Это как в балладах Жуковского. Я почему-то вспомнил "Ленору".
Не грусти, милая. Волей судьбы мы перенесены в тот светлозеленый, романтический период юности, когда объясняются в чувствах пылкими письмами, клянутся в дружбе навеки, делятся планами жизни и вздыхают над фотографиями. У нас не было этой увертюры, и вот она сыграна где-то в середине действия, немного невпопад, на старости лет - для восполнения пропуска. Она позволяет все начать сначала и с толком с расстановкой пройти эти первые шаги, которые обычно пробегают, не оглядываясь, не думая о прошлом. А у нас есть на что оглянуться и на кого посмот-реть, прибавив к прошлому трепетную надежду и робость бесстыдно, навзрыд произнесенного первого слова: - Возлюбленная!
6 мая 1966.
Воспоминание. Во чреве китовом. Лестницы, снасти, мачты, палуба корабля, почему-то внутри корабля, железный трюм, железные внутренности, полутьма, кажущаяся мраком в первый момент, память: "где-то в кино видал", расставленные ноги на палубе, вытянутая, настороженная шея, взмах руки, проходите, азбука жестов, заменяющая голоса, тишина, торжественное спокойствие клиники, больницы, медицинская часть - поэтому тишина. Палата. Приемный покой. Раздевайся. В тишине ненатуральное, цокающее щебетание птиц.
Снасти. Стропила. Пловучий дом отдыха. Лубянская тюрьма.
Человек попадает в "ситуацию искусства" подобно тому, как, родясь, попадают в "ситуацию жизни". Тогда для него всё - искусство, под каждым листком - и дом и стол. Говорят: "- Он что-то видит" (потому что художник). А что он видит? Только одно: что всё полно искусством.
Я один кругом на свете,
Без подпорок и корней,
Без родных сестер и братьев,
Без отцов и матерей.
Тут вся сила во множественном числе. Безграмотность и неправильность речи, отклонения в жаргон, в диалект смещают слово - в поле слуха. Случается, и беспризорная сказка звучит реально, несмотря на заезжий сюжет злой мачехи или чужого отца. Восьмилетний ребенок слышит, как отчим матери:
- Или он - или я!
- Не беспокойся, Степа, через неделю мы его похороним.
Тогда он убегает из дому, и начинается жизнь. "Наблюдается социальная запущенность и патологическое развитие личности " (из психиатрической экспертизы).
Когда ничего другого нет под руками, искусство начинает рассказывать о себе и на этом сюжете развязывает язык. Существовали поэты только о том и писавшие, что они - поэты. Искусство, как женщина, вертится перед зеркалом и смотрится на себя в ожидании гостя. Бывает, весь век оно так и сидит - в девках, но это уже не имеет значения.
