Владимир Гусев - Дни
— Две… недели?!
— А что, мама? Бывает и месяц. Вам повезло. Все пойдет хорошо — выпишем через десять дней.
— Две… недели…
Отходит мать; отходит, обдумывая, слегка во сне.
Словно ее ударили деревянным молотком по голове — и теперь она «будет обдумывать».
Падать, не падать.
Чуть заболел животик у ее «ребенка» (так ныне любят говорить о детях!) — у ее сына Шурочки; вроде «температурка»; вроде тошнит немного; ну, вызвали врача; и вот, две недели.
Впрочем, другая мамаша — в принципе, видно, разбитная, но ныне хмурая и простая, — настроена по-иному; может, говорит, вы его еще и подержите, а то у меня…
Алексей отходит — бог ее знает, что там у нее; всё?
Алексей подходит.
Слушает еще одна женщина.
Надо спрашивать сразу, как врач ответит; не переждешь.
— Маша, Осенина, — ловит он взор врача.
Жена молча придвигается.
— Вы отец?
— Да.
— Мама здесь?
— Да… да…
«О, ччерт».
— Ну, что́ Маша Осенина. Она проснулась. Кормили ее.
Он так сказал «проснулась», что жена сразу взвыла:
— Проснулась?! Так это?!.
— Да, эта операция у детей идет под общим наркозом.
— Проснулась… и на том спасибо…
— Погоди!.. Что за аппендицит?
Врач секунду устало-угрюмо смотрит на Алексея: говорить ли.
Знает он этот взор.
Говори.
— Аппендицит гангренозно-перфоративный. Не знаю, понимаете ли вы? — четко говорит врач, глядя на Алексея.
— Да, кажется, — чуть подумав, говорит Алексей, угрюмо глядя сверху на сидящего у стола хирурга.
Мгновенная задержка внимания — взглядов; двое мужиков…
— То есть могло попасть и в полость; промыли. Но надо ждать… Поздно привезли.
— Так попало в полость… иль не попало?
— Не знаем; не должно. Настоящий перфорации нет. Но дырочка на отростке… была. Еле видная; но была. Могло и попасть. Будем ждать. Думаю… а впрочем, не будем пока загадывать.
— Ухудшения нет сегодня? — все же не забыл спросить Алексей.
— Ухудшения нет. Но это… так сразу и не бывает. Будем следить.
— Передачи?
— Ну, передачи. Обычное. Вон там написано. Соблюдайте примерно. А там наши — там разберут, что давать, чего не давать.
Они говорили — им было неловко; два «интеллектуала» — и как бы встретились не по тому поводу.
Он отошел; они сошлись за толпой.
— В общем, дело швах, — сказала она как-то выпито-безнадежно.
— Не вижу шваха, — «сурово» отвечал он.
Оказавшись дома, он как раз и решил звонить.
Но кому?!
Первая вспомнилась редакторша: подруга старая, и виделись лишь вчера; да и любила она говорить: мол, тому врача и тому врача; и москвичка старая — связи; и своих-то детей лечила; и — и.
Он набрал номер.
Взяла трубку именно она; повезло.
— А! Алеша! Что? Решил там что-нибудь изменить — в тех фразах?
— Да нет… тут…
Мучительное это — «переключаться» из рабочего, светского — в… в…
— А что такое?
— Тут Маша… попала в больницу.
Невольно ожидаемая, неизбежная пауза.
— Как? Машенька?
Знакомое уменьшительное имя, теперь встающее со стороны и из некоей черной и серой бездны, на краю которой все застыло, жестко толкнуло в сердце.
— Ну, да.
— А что? Что такое?
Трудно объяснить — но уже с этого вопроса Алексей ощутил странное чувство вины перед этой старой подругой; будто он нарушил договор, что ли.
«Не тот ритм отношений», — вспомнил он чье-то (свое же?).
— Да аппендицит, но тяжелый. Почти с прободением, а то и с прободением.
Говоря эти слова почти «спокойным» тоном, он с невольной досадой чувствовал, как на фоне чего-то серьезного он все же втягивается в ложные оттенки отношений, которые не приведут к добру.
Вдруг он вспомнил, что старая подруга не любит его жену — хотя бы и за то, что… да за что все старые подруги не любят жен. А эта — умная, истеричная, избалованная чрезмерно благополучными детством и юностью, — эта особенно; а его жену — более других.
Вдруг он вспомнил ее чересчур сюсюкающие интонации при виде Маши.
Вдруг он вспомнил — и зачем он все это вспомнил?
Почему оно вспомнилось?
У той несчастная любовь; любимый не захотел разбить ее солидного семейства; и остается — и остается лишь говорить: «Я не захотела»; и сам Алексей, еще до того на миг любимый ею и отстранивший — не захотевший не только любить, но и просто «привлечь» ее в некий прихотливый, капризный момент в те дальние времена; Алексею было не до нее, а такие не в восторге, когда не до них; как она изводила его потом!
И — главное — все это в ее голосе ныне; где-то в паузах — в последних и скрытых его вибрациях.
…Не человек жесток; природа жестока.
Будем так считать.
Алексей с отвращением слышал, как и в собственном его голосе звучит фальшь; как он слишком веско говорит слова, которые могут произвести светское впечатление — «прободение» и «тяжелый»; как то реальное его отчаяние, которое стоит за этим звонком, выглядит стыдливо и неловко.
«А Ирина?» — вдруг серо прошло в душе; некая смутная и чужая тревога.
— Какой ужас, — помолчав, как-то холодно сказала подруга. — Надо что-то делать. (О формулы!) В какой она клинике?
«Я бы так же «сдержанно-четко» спросил о человеке, к которому не питаю симпатии и для которого ничего не хочу сделать», — холодно-пронзительно, — с прозрением родителя, суетящегося над бедой своего кровного детища, — подумал Алексей.
— Так вот. Вы, может, знаете хирурга, который мог бы позвонить тому хирургу. Это на Полянке, — вяло-холодным голосом продолжал Алексей.
— Я никого не знаю («У меня ничего нет» — в обращении к нищему), а знает — знаете кто? Вера Поливасская. У нее хорошие врачи, знакомые… вы ведь знакомы с Верой?
— Да.
И он и подруга помнили, что Вера — подруга подруги, но не Алексея; для него это лишь шапошное.
— Алеша, вы немедленно ей позвоните. Просто немедленно. Если надо — сошлитесь на меня. Ну, не падайте духом. Вы же пишущий человек. Вам несчастья даже полезны. («Ай… а-ай», — только и сказал про себя Алексей.) Держитесь. А как статья? я это нарочно спрашиваю; вам не надо падать духом. Вам надо работать.
«Болтай», — холодно подумал Алексей, говоря:
— Ну, спасибо.
— Позвоните Вере. Она вас помнит, хорошо к вам относится. Если надо, сошлитесь на меня.
«И даже сейчас у меня не станет силы сказать впрямую: «Чего же ты, подруга, сама-то не позвонишь?» — вяло думал Алексей.
— Позвоните, — повторила она.
— Да, да.
— Всего доброго.
Коротко и композиционно.
«Нечего делать, надо звонить Вере».
Он набрал; длинные гудки.
Он в безнадежности набрал еще раз — телефон сработал.
«Бывает».
Эти оголтелые, черные телефоны.
Лак и пластмасса.
Сменить бы.
— Вера? Вы извините, это звонит Алексей Осенин. Вы помните?
Пауза.
— Да, Алеша.
Голос — известно какой; даром не звонят столь не близко знакомые; ждет просьбы и думает — какая она?
— Я звонил нашей общей знакомой. Ну да, ну да. Тут дело… Тут моя д-о-очь в больнице. («Эх, с неким приступом бы, а не сразу. И где мое «изящество»?) Так вот, она говорит, у вас знакомые хирурги… Я понимаю, это неудобно, но…
Тяжкая пауза висела.
На том, как говорится, конце провода явно дослушивали и обдумывали ответную формулу.
— Может быть, у вас есть кому позвонить?
— Алеша, у меня есть хирург, но вы его тоже знаете. Вам лучше самому ему позвонить. Это Петя Карлин. Вы ведь знаете его?
— Карлин? Да-а-а… кажется…
— Ну, вы ведь его знаете. Помните, вы вместе выступали на той конференции. У него был доклад — «Гносеологические аспекты современной анестезии». Он еще подходил к вам.
— Да… я… а телефон?
— Да у вас есть его телефон. Вы же при мне писали.
— Это… тогда?
— Ну да… тогда. Действуйте, не мешкайте. Он любит, чтобы ему сами звонили, а не по знакомству. Он малый понимающий и интеллигентный.
— Ну спасибо вам. До свидания.
— До свиданья, действуйте. Не падайте духом. Всего вам доброго.
Всю жизнь его призывали не падать духом.
Он положил трубку и невольно опустил руку и голову; жены не было, она «побежала» на рынок — за чем-то, что разрешалось по той таблице.
Он полистал книжку; нет. Нету. Да и что за Карлин? Практически незнакомый «тип». Алексей с биологическим отвращением относился к принципу — «по знакомству»; может, и этот Карлин такой? Но все же Алексей понимал, что известный хирург не станет слушать человека с улицы; Москва велика, и детей много, и даже если бы некий врач и пытался откликнуться на все отчаянные звонки — он все равно не смог бы. Т. е. и не обвинишь даже. Вот и Вера эта; он помнил ее, «москвичку до мозга костей». В этот комплекс входит строгость и ограничение. Звонит человек не моего круга связей; всё. На каждый чох не наздравствуешься, всех детей не пожалеешь. Кстати, истинно коренные москвички нередко бывают мягче; в них нет скованности, они тут свои.
