Евгений Городецкий - АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА
Алла выдала ему петрографический справочник, за которым он и пришел, угостила «Столичными» со Знаком качества; они прошли в глубь помещения и уселись на подоконник вполоборота друг к другу.
– Как жись? – спросила Алла, дружелюбно оглядывая Заблоцкого удлиненными косметикой карими глазами. – Побледнел, осунулся… Перживашь?
– Ни в одном глазу, – ответил Заблоцкий и вдруг неожиданно для самого себя спросил: – Слушай, мать, а не поможешь ли ты мне комнату найти?
– Комнату? – Алла задумалась. – Комнату… Ты у какой-то бабуси живешь? Что, отказ? Девиц небось приводить начал?.. Погоди, дай сообразить. Комнату, комнату… И чтоб хозяйка не старше тридцати? – Она засмеялась, ловко стряхнула пепел в открытую форточку. – Алька, а хочешь, я тебя женю? Двухкомнатная секция, все удобства, телефон, и хозяйка оч-чень даже ничего, знойная брюнетка…
– Как-нибудь в другой раз. И потом – телефон, брунэтка – нет, это не для меня. Мне бы что попроще.
– Попроще, но с удобствами?
– Можно даже, чтоб удобства во дворе. Я не гордый.
– Ладно, Алька, я подумаю.
– Подумай, мать, подумай… А что у тебя? Как твой клиент?
– Я уже и не знаю, кто у кого в клиентах ходит… Как, как… Никак! На прошлой неделе были в кинематографе, завтра поход в филармонию. Так и живем.
– Напряженной духовной жизнью. Ну, молодцы, продолжайте в том же духе… Так ты подумаешь?
– Подумаю, Алька, подумаю. Беги, родной.
На втором этаже Заблоцкий увидел Василия Петровича Конькова, который, руки за спину, прогуливался неподалеку от их комнаты и кого-то ждал, судя по всему. Заблоцкий на ходу кивнул ему, мимолетно порадовавшись, что не поддался настырным его уговорам, а сам продолжал думать о предстоящих делах. Коньков его окликнул:
– О-у Алексей!.. Ты сверху, снизу? Харитона Трофимовича не встречал? Где он ходит… Кстати, у меня к тебе один разговор. Ты после работы домой?
– У меня сегодня продленный день, домой поздно пойду.
– Что так?
– Пора о карьере позаботиться.
– Ого, слышу голос не мальчика, но мужа… Что ж, удачи!
Коньков одобрительно кивнул, сделал ручкой и удалился. «Не Харитона, а меня он ждал, – осенило Заблоцкого. – А что ему еще надо?»
До конца рабочего дня оставалось минут двадцать, начинать новый цикл не имело смысла. Заблоцкий зарядил пустые кассеты, развел на завтра проявитель. Что еще сделать? Он заложил в салазки держателя один из шлифов Конькова, включил свет. Да, классический микроклин, отлично видны пертитовые вростки, и вообще фотогеничный шлиф. Будет доволен.
Как колокол громкого боя, врубился электрический звонок в коридоре. Мертвых мог поднять этот оглушительный будильниковый трезвон, вздрогнули даже те, кто его ждал. Вздрогнули и кинулись со стульев, как с низкого старта, сея теплый ветер, взмахивая портфелями, папками, хозяйственными сумками, взвихривая пыль на лестничных заворотах, дробно топоча каблуками, достигли первого этажа вестибюля, дверь подержалась открытой, пока все выскакивали ошпаренно на улицу, потом хлопнула – и стало тихо-тихо…
Какое же это благо – оказаться одному в комнате, в рабочем кабинете, на рабочем месте, но без дорогих сослуживиц, без изнурительной их болтовни… Даже Зоя Ивановна в этом смысле не исключение, особенно по понедельникам, – намолчится за два дня в своих хоромах с малолетней Галкой. А уж коль шефиня заводит разговор, то Эмма Анатольевна и Валя, конечно же, спешат ее поддержать и до того разойдутся, что Зоя Ивановна давно в микроскоп уткнулась, а эти все стрекочут, все стрекочут, и оборвать их шефине уже неудобно – сама начала…
А ты так и не научился думать на людях, не умеешь отключаться, тебе подавай отдельный кабинет с видом на тихую зеленую улицу, а еще лучше – стол с настольной лампой, чтоб бросала круг света только на бумаги и книги, а все остальное – в полумраке… Замашки, прямо скажем, академические, откуда только? Хотя сейчас и в Академии мало кто располагает отдельным кабинетом. Современная наука – дело коллективное.
Заблоцкий хозяйничал на столе Зои Ивановны: привинчивал к микроскопу и регулировал столик Федорова, раскладывал шлифы, сдвинул книги, чтобы освободить место для коробки с набором иммерсионных жидкостей – определять, так определять!
Едва он укрепил шлиф между двух полусфер и начал вращать его, как в коридоре за дверью брякнуло ведро и вошла с тряпкой в руке Анна Макаровна – пожилая уборщица. Не удостоив Заблоцкого взглядом, она прошла к окну и начала уборку: наклоняясь к столу, фукала несколько раз, сдувая пыль, обмахивала тряпкой свободное от бумаг пространство и переходила к следующему столу.
Чтобы не мешать, Заблоцкий отошел к двери, а Анна Макаровна пофукивала, помахивала тряпкой и мстительно бормотала себе под нос:
– Антилигенция… Вчера ушла – нарочно ведро тряпкой прикрыла. Седни прихожу – тряпка валяется, ведро оплевано, веник оплеван, окурков понабросали… Буду в товарищеский суд подавать. Безобразия какие…
Потом она шваброй протерла паркетный пол и удалилась, понесла свое раздражение на «антилигенцию» дальше, а Заблоцкий вернулся к микроскопу.
Когда он последний раз работал со столиком Федорова? В апреле, восемь месяцев назад. Всего восемь месяцев, а столько за это время произошло: завалил предзащиту, съездил на Север; разошелся с женой; сменил профессию… Иному на целую жизнь хватит. А вот работать со столиком Федорова не разучился. Руки сами помнят, что где расположено, что надо повернуть, что подвинуть… Не творческая работа, если разобраться, черновая, не требующая особой квалификации. Единственное, что здесь необходимо, – добросовестность. В геологии вообще многое на добросовестности зиждется. Взять хотя бы площадные поиски, как было, например, у Князева. Отрабатываешь участок, покрытый четвертичными, знаешь, что по маршруту ничего кроме болот и ледниковых гряд не встретишь, уверен в этом, – и все-таки идешь…
Шагов по коридору Заблоцкий не услышал, зато пошевеливание ключа в замке услышал сразу – такой у них замок был, что не с первого раза ключом снаружи отпирался, а если ставить на «собачку», рассохшаяся дверь приотворялась. «Кого это несет?» – с досадой подумал он, не оборачиваясь, – может быть, его занятой вид отпугнет визитера.
– В дверях стоял наездник молодой, – продекламировал знакомый голос, и Заблоцкий обернулся, не веря своим ушам. В дверях стоял Коньков.
Глаза его не сверкали, как молнии, а лучились доброжелательностью, он весь ею лучился. Подошел, присел на краешек Валиного стола, оглядел с приятной полуулыбкой комнату, будто был здесь впервые, покачал носком добротного коричневого полуботинка.
– Трудимся, значит?
Заблоцкий оставил этот вопрос без внимания, сосредоточенно вводил в микроскоп кварцевую пластинку и следил, как изменяется окраска минералов. Коньков, однако, и не ожидал ответа.
– Ты знаешь, Алексей, если бы мы находились в капстране и я был бы твоим шефом, я бы немедленно уволил тебя, застав за таким занятием. Немедленно.
Не отрываясь от микроскопа, Заблоцкий все же чуть шевельнулся, давая тем самым понять, что хоть и занят, но слушает.
– Хочешь знать, почему? – продолжал Коньков. – Изволь. Потому, что ты занимаешься неквалифицированным трудом, тратишь время и силы на работу, которую с таким же успехом может выполнить рядовой инженер.
– Но я и есть рядовой инженер, – сдержанно сказал Заблоцкий; единственное его спасение – холодная сдержанность, иначе Конькова не вытурить.
– В данном случае я имею в виду не должность, а квалификацию. Петрограф твоего класса мог бы найти себе занятие поинтересней.
– А мне, может, это интересно, – сказал Заблоцкий, выводя на крест нитей нужное зерно. – Может, это мое хобби… У вас есть хобби, Василий Петрович?
– Хобби не должно быть связано с работой, дорогуша. А если связано, – значит, уже не хобби.
– А у меня вот связано. Мое хобби – моя работа. Я горю на работе, разве не заметно? Жареным пахнет – чувствуете? Это я горю на медленном огне науки. Я тире передовик. Мне Зоя Ивановна медаль обещает за мое рвение.
Коньков смиренно выслушал эту тираду, и когда Заблоцкий снова уткнулся в микроскоп, сказал:
– Алексей, а я ведь к тебе не просто так. Как ты выражаешься, я тире по делу. Можешь мне уделить пять минут?
– Как вы выражаетесь, извольте, – Заблоцкий поставил микроскоп вертикально, достал из кармана мятую «Шипку».
– У меня «БТ». – Коньков протянул пачку дорогих сигарет.
– Спасибо, я тире свои.
Коньков протянул Заблоцкому газовую зажигалку со свистящим узким язычком голубого пламени, прикурил сам, почти не затягиваясь, усмешливо спросил:
– Зоя Ивановна тебя не наругает?
– Я скажу, что это вы накурили… Так в чем дело, Василий Петрович?
Козе понятно, что дело, с которым пришел Коньков, сведется к просьбе и что это будет за просьба – тоже понятно. И Заблоцкий с любопытством и некоей долей злорадства уставился Конькову в лицо: с какой миной он будет просить, как воспримет отказ. Но не заметил он на дородном лице Василия Петровича ни тени смущения, ни намека на заискивание, предложение свое тот изложил просто, конкретно и уважительно – деловой человек обращается к деловому человеку. А суть заключалась в следующем: Заблоцкий в нерабочее время (или в рабочее, если удастся) делает для темы Конькова несколько серий микрофотографий, а за это сотрудница Конькова, инженер-петрограф, производит для Заблоцкого измерения на Федоровском столике.
