Адам Джонсон - Сын повелителя сирот
Была середина дня. За окном светило яркое солнце, не приносящее тепла. Командир Га и дети сидели вместе, втроем наблюдая за Сан Мун, которая неустанно бродила по дому, то и дело беря в руки различные предметы и внимательно рассматривая их. Пес, ходивший за ней следом, нюхал все, к чему прикасалась женщина, – зеркальце, маленький зонтик, чайник на кухне. До приезда американцев оставался день, всего лишь день до побега, но дети об этом не знали.
– Что с ней? – спросил мальчик. – Что она ищет?
– Обычно она ведет себя так перед началом съемок в новом фильме, – сказала девочка. – Она будет играть в новом фильме?
– Вроде того, – ответил им Га.
Сан Мун подошла к ним.
В руке она держала раскрашенную вручную доску для игры в чанги. В ее глазах читался вопрос: Как я все это брошу? Он сказал ей, что с собой брать ничего нельзя, потому что любая вещь, которую они возьмут на память, может их выдать.
– Это – доска моего отца, – объяснила она. – Это единственная память о нем.
Он покачал головой. Как объяснить ей, что лучше оставить все здесь, что в том или ином предмете действительно сохраняется частичка человека – с фотографией можно разговаривать, кольцо целовать, а играя на губной гармошке, слышать чей-то далекий голос. Но фотографии могут потеряться. Кольцо может украсть вор, сняв его прямо с твоего пальца, пока ты спишь в своем бараке. Га видел одного старика, потерявшего волю к жизни, он стал чахнуть прямо на глазах после того, как охранник отобрал у него медальон. Нет, нужно сделать так, чтобы никому не удалось отнять у вас близкого человека. Он должен стать вашей неотъемлемой частью, вроде татуировки, которой никто не сможет вас лишить.
– Ничего, кроме одежды, которую я надену на себя? – спросила Сан Мун.
Внезапно лицо у нее просветлело. Она повернулась и быстро направилась к шифоньеру. Открыв дверцу, она стала осматривать свои чосоноты, висевшие на отдельных крючках. Яркие лучи заходящего солнца, освещавшие спальню, вдохнули жизнь в наряды Сан Мун.
– Какой же мне выбрать? – спросила она его, перебирая их рукой. – Этот я надевала в фильме «Лишенное матери отечество», где играла жену политика. Но я не могу уехать отсюда в этом наряде. Не могу остаться этой женой навсегда. – Сан Мун оглядела простой чосонот с белыми чогори и чхима, расписанный светлым растительным рисунком. – А этот чосонот из «Истинной дочери народа». Я не могу приехать в Америку одетой, как крестьянская девушка. – Она прошлась рукой по всем своим нарядам – из «Падения диктаторов», «Разлученных тиранов», из фильма «Выше знамена!».
– Это все – платья из твоих фильмов?
Она кивнула.
– Вообще-то они должны храниться в костюмерной. Но я сильно привыкаю к ним, пока снимаюсь.
– А своих нарядов у тебя нет? – спросил он.
– Мне не нужны свои, – ответила она. – У меня есть эти.
– А какие же платья ты носила до того, как начала сниматься в кино?
Она взглянула на него.
– О, никак не могу решить, – вздохнула она, закрывая глаза. – Оставлю это на потом.
– Нет, – возразил он. – Надень вот это.
Она вытащила из шкафа выбранный им серебристый чосонот и приложила его к себе.
– «Слава славе», – произнесла она. – Ты хочешь, чтобы я выглядела, как оперная певица?
– Этот фильм – рассказ о любви, – ответил он.
– И трагедии.
– И трагедии, – согласился он. – Великий Руководитель был бы не прочь увидеть тебя в наряде оперной звезды, правда? Ведь так ты отдала бы дань уважения его второй страсти – опере?
Услышав это, Сан Мун сморщила нос:
– Он нашел для меня оперную певицу, чтобы та помогала мне готовиться к роли, но она была просто невыносима.
– Что с ней произошло?
Сан Мун пожала плечами:
– Она просто исчезла.
– Куда исчезла?
– Наверное, отправилась туда, куда уходят все люди. Однажды она просто не пришла на съемки.
Он прикоснулся к серебристому чосоноту.
– Ты наденешь вот это платье, – решил Га.
* * *Остаток дня они провели за уборкой урожая в саду, после чего затеяли пир из сырых овощей. Они заварили цветочный чай и сделали салат из огурца с красной капустой, добавив в него уксуса с подслащенной водой. Сорванную девочкой дыню они разбили о камень так, чтобы она разломилась вдоль. Сан Мун зажгла свечу. Свой последний домашний ужин они начали с очищенной фасоли, посыпанной крупной солью. Затем попробовали угощение мальчика – четырех пойманных им певчих птичек. Он сам разделывал их тушки и вялил мясо на солнце, приправив его семенами красного перца.
Мальчик начал рассказывать историю, которую передавали по радио, о работяге, который нашел якобы драгоценный камень. Вместо того чтобы поделиться находкой со своим бригадиром, он проглотил камень в надежде оставить его себе.
– Эту историю слышали все, – сказала его сестра. – Оказалось, что это был не драгоценный камень, а простая стекляшка.
– Пожалуйста, – попросила Сан Мун. – Давайте послушаем историю со счастливым концом.
– Хотите, я расскажу о том, как голубь полетел навстречу пуле империалистов и спас жизнь…, – предложила девочка.
Но Сан Мун остановила ее.
Казалось, дети знали только те истории, которые передавали по радио. Когда Командир Га был молодым, голодным сиротам приходилось «кормить» друг друга только рассказами о войне.
– Я мог бы рассказать о собачке из Пхеньяна, которую отправили в космос, но уверен, что все вы слышали эту историю, – произнес он небрежным тоном.
Девочка нерешительно посмотрела на брата, потом перевела взгляд на мать и пожала плечами.
– Да, конечно, – согласилась она. – Эту историю слышали все.
Мальчик тоже сделал вид, будто знает, о чем там идет речь.
– Да, это старая история, – добавил он.
– Дайте-ка мне вспомнить, как она начинается, – сказал Га. – Собрались лучшие ученые и построили гигантскую ракету. На ее корпусе они нарисовали синюю звезду и красный круг Корейской Народно-Демократической Республики. Затем они заправили ракету специальным топливом и выкатили ее на пусковую площадку. Ракета должна была полететь вверх. Если бы у ученых все получилось, они бы попытались построить еще одну ракету, которая смогла бы вернуться на Землю. Но ни у кого из них не хватало смелости забраться в ракету и сесть за ее штурвал, даже несмотря на грядущую славу мученика.
Тут Га прервал свой рассказ. Он отхлебнул чаю и посмотрел на детей, которые не могли понять, чтó именно прославляется в этой истории.
Девочка неторопливо произнесла:
– Вот тогда-то они и решили отправить в космос собаку.
– Правильно, – улыбнулся Га. – Я же говорил, что вы знаете эту историю. Но где же они нашли собаку?
За столом снова воцарилось молчание.
– В зоопарке, – наконец нашелся мальчик.
– Конечно, – ответил Га. – Как я мог забыть? А как выглядел этот пес?
– Он был серым, – сказала девочка.
– Серым с коричневым, – поправил мальчик.
– С белыми лапами, – добавила девочка. – И с длинным тонким хвостом. Его выбрали потому, что он был тощим и мог влезть в ракету.
– Он ел только перезрелые помидоры, – произнес мальчик. – Злой смотритель зоопарка кормил его только мятыми помидорами.
Сан Мун улыбнулась, видя, как дети заинтересовались сказкой.
– А ночью пес смотрел на Луну, – подсказала она.
– Луна была его единственной подругой, – продолжала девочка.
– Пес выл и выл на Луну, – произнес мальчик, – но так и не дождался от нее ответа.
– Да, хорошая история, хоть и старая, – заметил Командир Га, улыбаясь. – И пес согласился забраться в ракету и полететь в космос…
– Чтобы быть ближе к своей подружке – Луне, – досказала девочка.
– Да, чтобы быть ближе к своей подружке-Луне, – согласился Га. – Но знал ли пес, что он больше никогда не вернется на Землю?
В глазах мальчика мелькнуло отчаяние.
– Ему вообще ничего не сказали, – предположил он.
В знак согласия с тем, насколько это было несправедливо, Га кивнул:
– Насколько я помню, ученые разрешили псу взять с собой только одну вещь.
– Палку? – спросил мальчик.
– Нет, – возразила девочка. – Он взял свою чашку.
Они стали перечислять все предметы, которые пес мог бы взять с собой в космос, а Га их подбадривал.
– Пес принес белку, – предположил мальчик. – Чтобы в полете ему не было одиноко.
– Он решил взять с собой целый сад, – возразила девочка. – Чтобы не голодать.
Дети все никак не могли остановиться – мячик, веревку, парашют, флейту, на которой пес мог бы играть своими лапами.
Га остановил их жестом руки; над столом повисла тишина.
