Эдгар Вулгаков - Течение времени
– Алешенька, спасибо. Это я от твоих строгих вопросов разволновалась, теперь мне уже хорошо. Я засыпаю, дорогой.
Он на цыпочках вышел из комнаты и, закрыв дверь, сел на ступеньки крыльца. Давно не был он в таком состоянии угнетенности и тоски перед надвигающейся неизвестностью. Наверное, таким был, когда Танюшка заболела скарлатиной и он всю ночь носил ее на руках. Под утро Леночка сказала, что наступил кризис: упала температура, и лобик девочки стал влажным. Какое облегчение и счастье он испытывал в ту минуту! Это чувство не покидало его весь день на работе после бессонной ночи и вечером дома, он тогда уснул прямо в кресле, не почувствовав, как Леночка сняла с него туфли, развязала галстук и накрыла пледом. Это были счастливые часы его жизни. А сейчас? Нужно только дождаться благополучного исхода. А, собственно, о каком благополучном исходе может идти речь, если ничего не произошло? Леночка просто устала от своей невероятно тяжелой ответственности и обязанностей, которые легли на ее плечи.
Алексей Петрович направился к Дану, в соседний дом. В саду, свернувшись калачиком на кушетке, спала Светлана, а рядом в шезлонге, уткнувшись в книгу, растянулся Дан. Увидав Алешу и приложив палец к губам, выкарабкался из шезлонга, и оба отправились к озеру.
– Что нового? Слышал, ты кого-то встретил?
– У нас, как в маленькой деревне, новости опережают события. Встретил жену Владимира Луговского. Похоже, ей было приятно поговорить с человеком, знающим поэзию ее мужа. Почитал наизусть, что помнил из его довоенных стихотворений, а она – из книги последних лет, мне не известной. Дан, теперь очень важная новость: у Леночки ишемическая болезнь сердца, она устала, тоскует по детям. И подает в отставку. На эту тему пока все, ладно. Давайте завтра отвлечемся от грустных мыслей и махнем в Пярну. Жалко, что мы не знакомы с Давидом Самойловым. Можно, конечно, и так: «Мы знаем, что вы большой поэт, и мы любим ваши стихи». Хотя твердо помню только семь строчек и даже не знаю названия этого стихотворения:
Приобретают остроту,
Как набирают высоту,
Дичают, матереют,
И где-то возле сорока
Вдруг прорывается строка,
И мысль становится легка.
А слово не стареет.
– Ну, Алешка, ты силен, выражаясь по-студенчески. А я помню только две строчки: «Сороковые, роковые, военные и фронтовые…» Потом там что-то про эшелоны, и что мы молодые. Да, с таким знанием поэзии к автору идти неудобно. Хотя поэт он замечательный. Были бы здесь Танюшка да твой Алеша, наверняка бы выручили.
– Раз неудобно заходить к Давиду Самойлову, давайте просто прокатимся до Пярну, искупаемся в море, пообедаем в ресторане, к вечеру вернемся. Наши дамы возражать не будут: для Леночки путешествие в автомобиле – лучший отдых. Светланка тоже любит автовояжи, не так ли? Вот примкнут ли к нам Гога с Этери? Похоже, у них назревает нечто неподходящее для поездок. Сейчас узнаем у самого Георгия.
– Ребята, мы едем немедленно домой: наша Ленка выходит замуж за осетина, который заикается. Я – против, Этери – за.
– Гога, с каких это пор ты стал националистом?
– И вы в ту же дуду, что Этерка. При чем здесь национализм, при чем здесь осетин. Он мне просто не нравится как человек, и точка. Заикается все время, хотя и профессор-психолог. А Ленке нравится и Этери нравится. А я против, вот так.
– Ты хоть его видел?
– Видел в метро один раз, с меня достаточно. Но самое главное, они у меня за спиной обо всем договаривались, даже жить решили в Америке, контракт заключают.
– Гога, дорогой, но Лене уже тридцать, она хороший врач, самостоятельная женщина, что тебе еще надо?
– Ха-ха, самостоятельная женщина! Большой избалованный ребенок – я-то знаю, – и он похлопал себя ладонью по шее.
– Был жених, – во! Отличный парень, подковы руками гнул, археолог, что-то роет под Кутаиси. Знает английский, турецкий, какие-то древние, русский, правда, плоховато и жить хочет только в Грузии. Видите ли, ей не подходит. Нам подходит – ей не подходит. Был еще лучше, в Москве, разведенный, гинеколог, свой кабинет. Я говорю: «Хороший мужик». А она: «Бабник». А теперь я не хочу. Нам еще заики в семье не хватает. И так между собой договориться ни о чем не можем.
После поездки в Пярну оставшиеся дни отпуска в основном проводили в лесу, отъезжая от Отепя километров на пятнадцать-двадцать. Заезжали обычно в маленькие столовые, попадавшиеся буквально на каждом повороте дороги, в которых можно было вкусно и недорого пообедать. Ездили на своих машинах обычно поочередно. Однажды они проезжали по какой-то далеко не главной дороге, по обеим сторонам которой их сопровождал живой и красивый лиственный лес. Где-то в истоках реки Гауи со стороны реки лес прервался примерно на километр. Они увидели огромную поляну, огражденную засохшими дубами, твердо стоящими на земле, как солдаты в строю. В центре поляны – гигантский сухой дуб, проживший, наверное, не одну сотню лет. По-видимому, дубы погибли из-за заболачивания, о чем свидетельствовало множество кочек, поросших мхом. На поляне они увидели поразительную картину: на дубах – и на верхушках, и на ветвях, сидели, как изваяния, аисты. На большом дубе в центре сидели самые крупные птицы, или им так показалось. Они остановили машину, чтобы послушать птичьи разговоры, но было тихо. Даже ветки не скрипели. Их окружала мертвая тишина и застывшие фигуры огромных птиц, показавшиеся зловещими.
– Ребята, мне что-то не по себе от этой картины, – сказала тихо Леночка, а Светлана добавила:
– Поехали отсюда. Не будем мешать их собранию.
Перед отъездом в Москву решили устроить традиционный обед в лесу на поляне у Пюхаярва. Где-то в центре поляны было приготовлено кострище, стульями служили чурбаны. На стальном пруте висели огромный закопченный чайник и котелок.
В этот день был удачный «грибной улов»: в основном небольшие твердые беленькие, да еще подосиновики и подберезовики. Так что ожидалось вкусное жаркое из грибов и грибная лапша.
Уже все было готово, и главная повариха Света хотела разливать суп по тарелкам, как послышался шум подъезжающей машины, остановившейся вплотную с машиной Дана. Все поднялись в недоумении – мало ли места на полянке, в чем дело?!
– Гога, Георгий! Дорогой! Приехал! Молодец! А где Этери? – на него налетели все сразу, обнимая и тормоша.
– По традиции грибная лапша на этой полянке, не так ли? Я этого пропустить не мог, не позволил мой грузинский характер отходить от традиций. Конечно, не за грибной лапшой я пролетел эту тысячу километров, хотя кто от нее откажется, а чтобы с моими друзьями проводить отпуск. Ленку я поздравил, подарок вручил. С женихом познакомился, с его отцом выпил за здоровье молодых. Провел за столом почти сутки. С Этери поругался. Сел в машину, прихватив с собой тарелку, ложку, кружку и несколько бутылочек «Хванчкары». Переночевал на турбазе «Иса» у реки Великой, мимо которой всегда пролетали не останавливаясь, – и сразу сюда, успел.
– Ну, молодец! Ну, друг! При чем здесь грузинский характер? Он поступил как настоящий друг! Дай я тебя обниму, – шумел Дан.
– Дан, дай мне тоже обнять Гогу! Дорогой мой, вот что значит дружба! – тоже шумел Алеша.
– Гога, а как же Этери? – почти в унисон спросили женщины.
– С Этери никак. Мы уже давно перестали понимать друг друга и разойдемся, я чувствую, как в море корабли. Думал, в этой поездке найдем общий язык, ребята рядом, повлияет на нее обстановка, перестанет бурчать с утра до ночи. Не помогло. И все из-за Ленки, из-за ее жениха. Самое интересное, что им, оказывается, мешаю жить я, и они уезжают от меня подальше – в Штаты, чтобы нам случайно на улице не встретиться. Ленка это сказала, правда, полушутя. А там кто ее знает! Вот я и остаюсь без своей половинки, вот так.
– Ребята, было бы отлично, если бы рядом была Этери. Сейчас их помирить трудно, оба пошли вразнос. А как ты любил Лену, как с ней возился, когда она была маленькой. Гога, я так рада видеть тебя, как будто век не встречались, сказала Леночка. – Ас Этери у вас будет согласие и мир, надо, чтобы прошло время, вы помиритесь. Знаешь, как говорят в народе: «Милые ругаются, только тешатся».
– Правильно говоришь, дорогая, – за всех ответил Алеша и повел Георгия к ручью умыться с дороги.
Затем все снова уселись вокруг костра. Гоге надо было выговориться.
– Все-таки дочь, которая меня обидела, оказывается, уже год, как замужем. Они снимали комнату в коммунальной квартире, вот. А мне говорили: командировки, командировки. А теперь улетает от отца в другое полушарие. Больше теперь я ее никогда не увижу, по всей вероятности. И мы с ней всплакнули, обнялись, расцеловались в стороне от гостей, без Этерки, одни. Перед кем я могу выплеснуть свою душу, как не перед вами! А Этерка все знала и молчала целый год – «дескать, я против». А я разве не человек, не отец своей дочери, что со мной нельзя было поговорить один, два, пять раз, несколько раз, чтобы переубедить, наконец, если они такие правильные, эх! Давайте выпьем за мою Ленку и за ее счастье!
