Юрий Герт - Приговор
— Вы простите меня, Сергей Константинович,— сам себя оборвал Федоров,— но мы уже столько кружим вокруг да около, будто в игрушки играем... У вас что — настоящих улик нет, упустили, вот и стараетесь наверстать?..
— У нас все есть. В том числе и свидетели,— медленно, врастяжку проговорил Чижов. Казалось, все, о чем рассказывал Федоров, пролетело мимо него. Он повернул голову к окну, глаза его на свету отливали свинцом.
— Где же они раньше были, эти свидетели?.. И что они видели?.. Чему они, собственно, свидетели?..
— У нас есть свидетели,— повторил Чижов.— К сожалению, не могу что-нибудь к этому прибавить.— Он многозначительно помолчал, как бы давая Федорову время оценить сказанное. — А вы что,— сухо спросил он,— вы и мысли не допускаете об участии вашего сына в преступных действиях?..
— В том, что случилось третьего марта?.. Не допускаю.
— Почему же?
— Да потому хотя бы, что в это время он был дома.
— Разве вы не сказали сами, что в тот вечер дома его не видели?
— Я сказал, что работал в кабинете, а у сына нет привычки мне мешать.
Федоров автоматически закурил новую сигарету, хотя это было уже излишество, баловство... Он прислушался к левой стороне груди. Но там пока все было спокойно. Если не считать... Впрочем, он многое привык «не считать»...
Да, он это помнил: Виктор в тот вечер был дома... Хотя — почему он так в о том уверен?.. Да потому, что передачи с его участием смотрели обычно всей семьей, а эту тем более: трансляция шла напрямую, диктор объявлял номер телефона, зрители звонили, завязывался разговор, в котором, казалось, участвует весь город... Передачу заменили роликом с концертом эстрадных звезд. Он работал у себя в кабинете еще и оттого, что не терпел этих истошных завываний, кошачьей истерики перед микрофоном, этих парией педерастического вида, этих стандартно размалеванных, дурными голосами вопящих девиц...
— Так вы не заходили в ту комнату, где стоит телевизор?
— И не заглядывал. Напротив — потуже затворил дверь.
— А ваша жена?
— Она не отстает от времени, даже находит что-то во всех этих «Бони-М»... Но вообще-то ей попросту хочется быть ближе к детям.
— И вы из своего кабинета вышли...
— Когда все кончилось и дети уже спали. Я, помнится, хотел к ним заглянуть, но жена сказала, что они уже СПЯТ.
— Выходит, в тот вечер вы все-таки сына не видели?
— Это ничего не значит. Он был дома.
— Почему вы так категорически это утверждаете?
— У меня нет причины сомневаться в словах жены. В нашел семье привыкли говорить правду, не врать.
— Ясно, ясно...
(Опять это «ясно, ясно»!)
— ...И все-таки — когда вы собирались заглянуть к сыну и жена вам сказала, что он спит?.. То есть что он находится дома, но спит?..
— После одиннадцати.
(На самом деле, пожалуй, было уже изрядно после одиннадцати, ближе к двенадцати, может, даже за двенадцать,.. Но у него вырвалось «после одиннадцати», и он не стал поправляться).
— Как вы ее поняли: ваш сын именно в то время, когда вы разговаривали, находился дома, или она сообщила вам, что он был дома весь вечер?
— Он был дома весь вечер. Такое у меня сложилось впечатление,
— Впечатление, впечатление...— нараспев повторил Чижов.— Ясно-ясно... Впе-чат-ле-ние...
В сочетании с неизменным «ясно-ясно» последнее слово тоже приобрело какой-то иронический, уличающий оттенок. Федоров пожалел, что произнес его. И слово-то противное,— подумалось ему.— Туманное, мутное. Извивается, как уж или гадюка...
— Ясно-ясно... И тем не менее, сами вы в тот вечер сына не видели? Так?
— Я уже объяснял — это еще ничего не значит, я работал и не мог его видеть!— начиная свирепеть, четко, с нажимом проговорил Федоров и поднялся, сказав себе: «Какого беса я сижу перед ним, как на допросе!..»
Однако Чижов будто не заметил ни его вызывающе-злой интонации, ни того, что он поднялся со стула (одновременно и демонстрируя тем неподчинение какой-то властной силе, исходящей от Чижова, но присущей скорее не Чижову, а месту, где они находились, и — с удовольствием разминая занемевшее от долгого сидения тело).
Чижов всего этого не заметил.
— Что же,— произнес он скучным, без всякого выражения должностным тоном,— если не возражаете, оформим все, о чем тут мы беседовали, как протокол...
Он подвинул к себе стопку чистой бумаги, выложил из стола разграфленный бланк.
— Обязан предупредить: за дачу ложных показаний...
17На воздух! На воздух! Он задыхался. Выйдя из кабинета Чижова, он вдруг почувствовал, что ему нечем дышать. Будто из длинного, с вереницей дверей коридора выкачали воздух, и если через минуту он не хлебнет его всей грудью — горячий, пахнущий пылью, маслянистый от выхлопных газов, но — живой, живой воздух!— тогда конец, сердце лопнет, как детский воздушный шарже... Он задел плечом какого-то мужчину, средних лет, с военной выправкой, тот шел ему навстречу,— задел, бормотнул извинение, как в пропасть, сверзился по крутой лестнице вниз, протянул на выходе пропуск — и опомнился уже на крыльце, на асфальте, на краю тротуара, перед ожидавшей его машиной. Щелкнула дверца, Федоров втиснулся внутрь, на переднее сиденье, буркнул «прямо...», и Сергей, поняв его с полуслова, включил мотор и на перекрестке вырулил на проспект, переходящий в загородное шоссе. Тугая струя ударила из окошка в лоб, разлилась но щекам, подбородку, Федоров жадно поймал ее ртом. Но испытав короткое облегчение, укорил себя: это он едет, откинувшись на эластично- пружинящую спинку, он дышит, вбирает вольный воздух полными легкими, а Витька?..
У первого же автомата он вышел, кинул монетку в щель. Так и есть: она подняла трубку, не дав отзвучать второму гудку,— ждала, не отходила от телефона... «Все будет хорошо, Танюха,— сказал он, придерживая дверцу, за которой уже топтались две девицы в белых брючках с голубыми сумками «АВВА» через плечо,— Все будет хорошо, слышишь?.. И не смей реветь!.. А остальное — не телефонный разговор. Домой? Не знаю, может, и скоро...»
— Прямо,— повторил он, вернувшись.
Веселенькая история... Ему представилась первая полоса в стиле западных газет, огромные заголовки: «Отец-журналист вырастил сына-убийцу!..» Парадокс. Абсурд. Но потому и поверят, что парадокс и абсурд. «Подозревается» — этого достаточно. Чего не случается, на какой шантаж, какие козни не идут, знал он, лишь бы скомпрометировать слишком ретивого журналиста... Одному — смазливую «курочку» в постель, другому — «подарок» в номер. Но чтоб такое!.. Ай да Федоров! Крепко наступил кому-то на сапог серым лаптем...
Вдоль дороги тянулись тополя — высокие, прямые, окутанные зеленовато-коричневой дымкой зарождающейся листвы, клейкий, медовый ее запах стелился над шоссе, над пепельно-серыми полями по сторонам. На обочине .мелькали зеленые всполохи пушистой травки. Машина шла ровно, дорога-стрела создавала ощущение полета. Федоров смял галстук, сунул в карман, расстегнул на рубашке верхние пуговицы. Ему вспомнилось утро, пунцовый шар солнца, самолет, Роберт, апельсины в сетке...
