Патрик Ковен - «Вертер», этим вечером…
Томби отошел к оркестровой яме. Пратти массировал поясницу.
— С Зеффирелли было поспокойнее. Вечернее освещение, миллиметровые прожекторы…
— Времена меняются, — сказал Уолтон. — Что ж, я думаю, на сегодня всё.
Орландо обреченно вскинул брови:
— Может, для вас и всё, мне же пыхтеть до вечера — постановка дуэтов с Эмилианой.
— Надеюсь, он и ее заставит побегать, — Уолтон кивнул подбородком в сторону постановщика.
Не думать о Кароле. Не думать даже, что не нужно про нее думать. Верное средство для этого — огонь, вода и медные трубы театральной сцены. Это искусственно созданное место было более реальным, нежели то, которое он только что покинул. Эти декорации, этот город из раскрашенной ткани, который можно было обозреть из окна до самой церкви Сакре-Кёр, был его рабочим местом, его цехом. Там, в Сафенберге, в отблесках свечей старики-привидения слушали музыку, медленно льющуюся из-под пальцев одной из старушек, и девушка с атласными глазами посреди этого сонного царства была явно не на своем месте. Да, именно это он почувствовал сразу, как только приехал: ее место было не здесь. Трудно объяснить, но всё так и произошло, и именно в ту секунду он, сам того еще не осознавая, решил ее высвободить, вернуть в реальную жизнь… И однако в лучах утреннего солнца, в супермаркете, за колченогим столом в кафе она была более живой, нежели любая другая женщина.
Черт, решил ведь больше о ней не думать!
Кстати, до вечера он загружен работой; в «Савое» для него зарезервирована комната, а вечером его ждет ужин с Томби, Уолтоном и двумя журналистами с английского телеканала. Если будет желание, он легко сможет найти женщину. Они умели появляться в нужный момент, в красном неоновом свете баров; закинув ногу на ногу, они сидели за стойками на высоких табуретах. Пряжки их лакированных туфлей впитывали свет, браслеты змеились по обнаженным рукам. Вот оно, успокоение. Их ногти были покрыты лаком разных оттенков — от полупрозрачного до густо-пурпурного, — но все они были одинаковы, в их любви остро чувствовалось страдание, плавно переходящее в удовольствие, которое вызывало у них одинаковый трепет губ и ноздрей. Да, видимо, ему нужна была одна из них, чтобы забыть Каролу. Нет, даже не для того, чтобы забыть — в этом желании было что-то более коварное. Может быть, закрыв глаза, ему удастся представить, что она здесь, в комнате, и он сможет…
Огни погасли, и мастерская на Монмартре внезапно погрузились во мрак. Сквозь стекла еще струился свет лже-луны, расчерчивая на квадраты картину с изображенными на ней бегущими евреями и ликующими фараонами — ее в первом акте рисовал Марсель.
Да. Сегодня вечером ему нужна женщина. Просто необходима. К черту эти немецкие глупости, эти телячьи нежности, он для них не создан! Да-да, я не создан для безумной любви. Я не чувствую ни желания, ни необходимости зарыться в копну волос или до беспамятства заглядеться в глаза… Бедный Вертер. Он отдал жизнь за одну улыбку… Я же в иные вечера умираю за несколько тысяч долларов. Во всех уголках мира увидят, как я свожу счеты с жизнью, и вся земля вновь и вновь будет ужасаться моей смерти.
Он пообедал с Томби, Уолтоном и его женой в театральном кафетерии.
Вся вторая половина дня была посвящена репетициям. Эмилиана Партони была великолепна. Томби изменил две дуэтные сцены из первого акта, превратив встречу Рудольфа и Мими в гонку-преследование: прикосновение, бегство, несмелые порывы… Он хотел заставить ее ползать по земле в финальном акте, но вынужден был от этого отказаться. Дабы не раздражать зрителей, привыкших к традиционному финалу, Мими оставили умирать в постели.
В свою гримерку Орландо вернулся к шести. К этому моменту в нем созрело твердое намерение принять душ, немного поспать и отправиться в бар «Савоя», чтобы присоединиться там к Томби и остальным. После обеда звонил Джанни: он сообщил, что начались переговоры по поводу его выступления в «Манон Леско» в Триесте, во второй половине декабря. Орландо и в самом деле принял душ и покинул театр в семь вечера. На дворе стоял сентябрь. Небо между крышами высвободилось от облаков, и последнее солнце освещало фасады многоэтажек; одна из них, та, что поближе, казалась кубом из зеленой воды, огромным застывшим водопадом. Стекло было в точности того же цвета, что и глаза Каролы. Он снова поднялся по ступенькам Национального театра и позвонил из каморки консьержа. Томби еще не вернулся в свой отель. Орландо оставил для него сообщение, извинившись за свое отсутствие сегодня вечером.
Несколько минут спустя он уже пристегивал ремень безопасности и сверялся с часами на приборной панели «вольво». Меньше чем через два часа он будет в Сафенберге.
Он всегда был таким. Никогда его решениям не предшествовало долгое серьезное размышление. Ему больше хотелось бы, чтобы каждый поступок естественно проистекал из разума и воли… Но вместо него поступками, казалось, управлял кто угодно, только не он сам… Накопившаяся за день усталость, дружеское расположение Карло Томби и коллег-певцов — все это тянуло его на ужин. Ему нравились звон бокалов, белизна и упругость накрахмаленных салфеток, внушительный вес серебряных приборов… Смех баритона… Но что-то вновь переключилось у него внутри, и теперь он несся в ночь со скоростью сто сорок километров в час. Он не знал, что будет дальше, и чувствовал неясную тревогу. Он никогда не узнает, почему так поступил. Это глупо, тем более, что его никто не ждет, что придется ложиться спать на голодный желудок, — да еще при условии, что будет где переночевать. К тому же эти старики, которые вечно настороже, будут зорко следить за ним. В особенности сестры: они уж точно глаз с него не спустят… Все время за драпировками прячутся соглядатаи. И Карола у них в плену. А может, именно она и правит этим странным балом. Я становлюсь идиотом.
Ночь быстро опускалась на землю, и когда он проезжал у подножья гор, воздух стал холодным и синеватым, словно сталь клинка. Деревни на склонах начали неуловимо меняться — скоро они вообще утонут в тени утесов, став невидимыми.
Теперь уже близко. Пихтовый лес густел.
Его нога отпустила педаль газа и слегка коснулась тормоза. Впереди, прямо посреди дороги стоял «мерседес». Задние фонари не были включены, и мрачная масса автомобиля сверкала на асфальте. Гигантский жук с черным стальным панцирем.
Орландо сбросил скорость и различил нескладный силуэт, склонившийся у машины.
Он включил фары и притормозил. Это была женщина. Несмотря на широкую куртку и вельветовые брюки, он разглядел спутанную копну волос.
«Мерседес» тронулся. Орландо показалось, что машина попалась в лапы ночи, и та, ухватив ее за невидимую нить, потащила за горизонт.
В свете фар он увидел, как женщина подняла руку, и остановился. Она похлопала по капоту, будто проверяя его на прочность, и наклонилась к окошку.
— Какие-то проблемы? — спросил он.
Теперь он мог получше ее разглядеть. Ничем не примечательное лицо. Она знала, что не привлекает внимания, и поэтому в уголках ее губ залегли пока еще нечеткие усталые складки — следы недовольства и уязвленного детского самолюбия. Наверное, это и была основная черта ее лица: следы боли от мысли, что она — так себе…
— Нет. Он ехал в Триберг, поэтому высадил меня здесь. Поворот в пятидесяти метрах, и он не захотел делать круг, чтобы довезти меня.
— А куда вы едете?
— В Сафенберг.
— Садитесь.
Он не удивился — скорее, удивился тому, что не удивился. Крошечная деревенька, затерянная в горах, была более чем в пятидесяти километрах отсюда, а эта путешественница направлялась именно туда. Но, если хорошенько подумать, здесь не было ничего необычного. И даже легко можно было объяснить. Случается, судьба преподносит и более неожиданные сюрпризы.
— Я каждую неделю езжу на попутках. Для меня это своего рода игра. Я встаю на западном выезде из Мюнхена. Никогда не приходится ждать больше получаса. Частенько я пользуюсь этим, чтобы опросить водителя.
Она порылась в сумочке. Орландо не повернул головы. В салоне автомобиля было темно, и его слух уловил лишь шелест бумаг.
— Вас не затруднит ответить на пару вопросов? Я буду ставить птички за вас…
Вероятно, она должна знать Каролу. Это уж как пить дать. Она была помоложе, но деревня такая маленькая… Когда-то они, видимо, вместе играли… Учились в одной школе. И потом, этот «дом престарелых» должен быть известен в округе.
— И о чем ваши вопросы?
— Это тесты. Дурацкие тесты. Я работаю в рекламном агентстве, и мы тестируем реакцию потребителей на различные рекламные ролики…
Что-то знакомое. Может быть, это местный диалект придавал конечным согласным какое-то радостное звучание. Точно так же говорила и Карола.
Она развернула анкету. Краем глаза он увидел, как она откручивает колпачок ручки.
