Патрик Ковен - «Вертер», этим вечером…
— Я каждую неделю езжу на попутках. Для меня это своего рода игра. Я встаю на западном выезде из Мюнхена. Никогда не приходится ждать больше получаса. Частенько я пользуюсь этим, чтобы опросить водителя.
Она порылась в сумочке. Орландо не повернул головы. В салоне автомобиля было темно, и его слух уловил лишь шелест бумаг.
— Вас не затруднит ответить на пару вопросов? Я буду ставить птички за вас…
Вероятно, она должна знать Каролу. Это уж как пить дать. Она была помоложе, но деревня такая маленькая… Когда-то они, видимо, вместе играли… Учились в одной школе. И потом, этот «дом престарелых» должен быть известен в округе.
— И о чем ваши вопросы?
— Это тесты. Дурацкие тесты. Я работаю в рекламном агентстве, и мы тестируем реакцию потребителей на различные рекламные ролики…
Что-то знакомое. Может быть, это местный диалект придавал конечным согласным какое-то радостное звучание. Точно так же говорила и Карола.
Она развернула анкету. Краем глаза он увидел, как она откручивает колпачок ручки.
— Мне нужно записать ваше имя, если вдруг будут проверять.
— Натале. Орландо Натале.
Она добросовестно записала, никак не отреагировав. Уж такова судьба оперных звезд. Полная изоляция. Никто из других артистов не вызывает таких восторгов, как они — их осыпают похвалами, толпы любителей оперы превозносят их до небес. Однако за пределами узкого мирка меломанов, несмотря на газеты, телевидение и радио, они остаются почти неизвестными широкой публике.
— Профессия?
Он отпустил педаль газа и переключил передачу.
— А вас как зовут?
По ее движению он понял, что она повернулась к нему, и различил на стекле отражение ее слишком низкого лба.
— Маргарет, — ответила она. — Маргарет Кюн.
Менее чем в двухстах метров впереди на дороге появились огни. Орландо помигал фарами, и когда встречный автомобиль переключился на ближний, он различил контуры грузовика.
— Вы сестра Каролы?
— Да. А вы тоже едете в Сафенберг?
Он прижался к траве на обочине, чтобы пропустить массивный фургон, занявший обе полосы.
Вот и еще одно действующее лицо. Но и к его появлению он должен был подготовиться заранее.
В опере у Шарлоты есть младшая сестра — Софья. Орландо давно питал неприязнь к этой героине: несчастная всегда появлялась некстати. Вокруг нее разыгрывалась драма, а она ни с того ни с сего вбегала вприпрыжку с цветочками в руках и надрывалась, воспевая дневное светило и радость жизни. Это была роль сладкоголосой приставучки, которая раздражала всех на свете своими неуместными шалостями, а ее юность на фоне трагедии выглядела просто неприличной. Лишняя роль. К тому же, она была влюблена в Вертера, однако тот никогда не удостаивал взглядом эту непривлекательную эксцентричную особу, которая до последнего чуть ли не таскала ему тапочки и доставала своими убийственными вешними трелями. И вот теперь настал ее выход. Софья. Маргарет. Младшая сестра.
— Начнем. Как вам кажется, наиболее интенсивное выделение слюны у вас вызывает изображение сосиски на экране или реальная сосиска на тарелке?
— На экране. А у вас…
— Следующий вопрос. Как вы думаете, отражает ли форма сосиски вкус самой сосиски? Другими словами, кажется ли вам, что вкус сферической сосиски отличается от обычной, цилиндрической?
— Слушайте, — сказал Орландо. — Может быть, решим эту дилемму позже, в более спокойной обстановке? Ваши вопросы не из тех, на которые можно ответить без основательного обдумывания.
Маргарет Кюн взъерошила волосы и закинула ногу на ногу. Должно быть, она покупала брюки на четыре размера больше. Даже закатанные на лодыжках, они, тем не менее, доходили ей чуть ли не до подмышек. Попытка строить из себя клоуна.
Зануда-клоун. Маргарет-Софья. Та вваливалась со своим раздражительно прекрасным настроением, эта взялась бог весть откуда со своими колбасными вопросниками… И та, и другая одинаково не вписываются в основное действие.
— Я останавливался у вашей сестры — в отеле «Оперхаус» не было мест.
Она сложила бумаги, закрутила колпачок ручки и запихала все это в огромную сумку.
— Тогда вы знакомы с кланом Кюнов.
Он кивнул головой.
— Экземплярчики — просто конец света, — пробормотала она.
И издала резкий визгливый смешок. Эта роль была явно написана для сопрано. Она достала сигарету, нащупала пепельницу и извлекла из кармана куртки на животе зажигалку весом с полкило. Словно из паяльной лампы, из зажигалки вырвался сноп пламени, и смолистый запах крепкого табака прошиб тенора до самых бронхов.
— Психи, — сказала она. — Одно слово — психи.
Орландо закашлялся.
— Всего лишь безобидное старческое слабоумие…
Она затянулась с такой силой, что раскаленный кончик сигареты осветил панель приборов, и из каждой ее ноздри выползло по едкому облаку.
— Нет, они не слабоумные. Они психи. Это разные вещи.
Психоз иногда заключается в том, что ты считаешь психами окружающих. По поводу и без. Он оторвал взгляд от дороги и повнимательней рассмотрел спутницу. На отвороте ее куртки был пристегнут светящийся пластиковый скелетик, косточки которого едва заметно пританцовывали. Девчонку, способную нацепить подобную вещицу, нельзя считать полностью здоровой.
— И в чем же это выражается?
Снова смешок. На этот раз он утонул в клубах дыма в стиле паровозов тридцатых годов.
— Долго объяснять. Слишком долго. Одна очень старая история.
Она, видимо, курит не табак, а самый что ни на есть настоящий уголь. В детстве, во время религиозных бдений в Педрасене, старики выпускали из своих трубок похожие клубы дыма, и тогда Орландо казалось, что они все скоро умрут от тяжелых ядов, проникающих им в глотки.
— И что же вы с Каролой делаете в этом доме?
Она вжалась в сиденье.
— У меня с ними больше нет ничего общего. Я уехала.
— Но вы возвращаетесь.
— На два дня. Подышу лесным воздухом и снова уеду. Они меня больше не интересуют. Не люблю живых мертвецов. Впрочем, однажды я совсем не вернусь в Сафенберг.
О своей сестре говорить она не хотела… Почему?
— И все же вы так и не сказали, почему они психи.
Она зажала дымящуюся сигарету в правом уголке рта.
— Как ни крути, только психи понапрасну тратят свою жизнь.
— А они ее тратят понапрасну?
— Да, потому что остались там.
Когда она говорила о них, в ее голосе чувствовалась ненависть и колкость; он достаточно разбирался в голосах, чтобы расслышать язвительные интонации и нотки издевки.
— Почему же остаться — значит быть психом? Ведь этот дом не тюрьма, у него свои прелести, свои…
— Нет.
Она оборвала его так резко, что он даже подскочил.
— Вы приехали постояльцем, вы, наверное, видели их чинно восседающими в саду, в салоне, и поэтому говорите о прелестях и покое… Вам это кажется счастьем, но вы ничего не знаете… Эти старики настоящие сумасброды, это сидит у них внутри и это заразно. Это называется наследственностью. Никто из них не смог вырваться из этих мест, лишь мне одной удалось. Но вы видите, я еще не до конца победила… Иногда я возвращаюсь.
Лишь тут Орландо заметил, насколько сильно его руки сжимали руль. Нужно избавиться от этого напряжения. Вместе с Маргарет Кюн в салон «вольво» проникли привидения. Скорее стряхнуть это наваждение!
— Сначала вы спрашиваете меня о разнице между сосисками будущего и настоящего, потом описываете ужасный дом, который силой удерживает своих обитателей…
Девушка отрицательно покачала головой.
— Наоборот. Этот дом никого никогда не держал… Просто у его жильцов не хватает сил, чтобы убежать.
— Здесь есть какая-то тайна?
Снова хихиканье, похожее на птичий писк… Бестолковая осенняя птица, неуверенно выводящая свою безрадостную трель.
— Да.
— И какая же?
Чокнутая. Точно чокнутая. Близняшки — просто оригинальные пожилые дамы, художник — престарелый требовательный эгоист. В отце вообще нет ничего эксцентричного. Но что касается прабабки…
Она снова затянулась, и но салону пополз обжигающий едкий дым.
— Я знаю не все — только то, что у тайны есть имя.
— И что это за имя?
— Хильда Брамс.
Перед глазами возникло лицо паралитички. «Однажды она замолчала», — эта фраза была одновременно тайной и ключом к разгадке… Что крылось за этими блеклыми, утратившими цвет глазами? Какую роль она играла, и играет ли ее еще, прикованная к креслу? Когда он увидел ее впервые в зимнем саду, ему показалось, что он слышит скрежет ее костей… Почти прозрачное тело, из которого выдохлась густота и плотность жизни… Она медленно исчезнет, потихоньку испаряясь и став в конце концов невидимой… словно ледяная статуя, которую уже подтопляют солнечные блики в весеннем цветении парка… Хильда Брамс… Что передала она своим дочерям и потомкам, какой яд по капле влила в Каролу — одну из последних в цепочке наследственности?
