Патрик Ковен - «Вертер», этим вечером…
— В большинстве случаев именно это мне и советуют сделать. А еще я пришла сказать, что ужин на столе.
Орландо кивнул:
— Спасибо.
Она повернулась и вышла. Он посмотрел ей вслед — воистину плачевное зрелище. Несколько секунд он не сводил глаз с захлопнувшейся двери.
И все же. Кто мог подбросить ему пистолет?
Дверь снова отворилась.
— Карола сказала, что вы поете.
— Случается.
Маргарет сочувственно покачала головой.
— И часто?
— Все реже и реже. Думаю, скоро я вылечусь.
Она снова состроила отвратительную гримасу и исчезла.
И именно в этот момент Орландо вспомнил, что в либретто оперы младшая сестра Шарлоты была влюблена в Вертера.
— Господи, спаси и сохрани… — пробормотал он. — Неужто я мало страдал?
ДНЕВНИК АННЫ ШВЕНЕН
Отрывок III, 13 января
Вчера случился инцидент: когда Берта хотела заправить ее кровать, она с силой оперлась на нее и произнесла несколько слов, смысл которых окружающие не уловили. Я уже отмечала то упорство, с которым она строит свой замкнутый, тихий мирок.
Мне так и не удается уловить связь между постройками из коробок, воплощающими дом, и рисунками, на которых по-прежнему лишь нагромождения связанных между собой элементов. Мне все чаще кажется, что, вникая в суть поступков и слов пациента, постичь причины болезни невозможно… Думаю, истина в другом. В первую очередь, в глазах. Стоило посвящать всю жизнь психиатрии, чтобы прийти к таким выводам…
Взять лицо в руки… вглядеться в глаза и ждать — если понадобится, то целую вечность, — когда возникнет взаимопонимание… Вчера вечером, перечитывая страницы Гёте, я нашла вот это: «Я вгляделся в ее глаза. (…) О, этот восторг в ее взоре!» Именно так. «Восторг». Ее глаза излучают радость…
Для большинства смертных радость — преходящее чувство. Их глаза блестят в минуты счастья: от подарков, смеха, волнения. Но ничто не вечно. Однако Карола Крандам увековечила мгновение. Эта женщина воплощает вечную радость. Именно ее повстречает однажды на своем пути молодой человек, истерзанный романтичной печалью. Вполне понятно, почему он не сможет ее забыть! Она откроет ему существование смеха, этого нежного и вечного смеха, исполненного безмятежности и бесконечной добродетели…
Он — колебание, удивленное и беспокойное созерцание мирового порядка; он — поиск, томленье и буря… Вертер — воплощение страсти, невежества и порыва, Шарлоте же присуща природная уравновешенность, которая очаровывает его с первого взгляда… Он — Страсть, она — Рассудок. Видимо, именно поэтому эта история и стала легендой. Когда я пишу эти строки, я далеко от Каролы, и тем не менее я глубоко уверена, что никогда еще не была столь близко…
Тайна больной из палаты 12 заключена в старой книге, написанной два столетия назад… Антон без ума от оперы. Я попрошу у него диск, это может мне помочь… Гёте и Массне на службе у Фрейда… Что ж, пусть так, лишь бы пролить свет на тайну. Я по-прежнему не отвечаю Натале. Наверное, я не сделаю этого никогда.
IV
…замедлит путник шаг…
Должно быть, сегодня утром рука старого художника дрогнула, так как его левая бровь ныне красовалась на лбу и напоминала острую крышу домика — ни дать ни взять, макияж страдальца Арлекино. Орландо подумал, что в молодости Петер, должно быть, походил на Рихарда Вагнера, но сегодня у него было намного больше общего с трупом автора «Парсифаля». Маргарет и Карола подносили блюда, иногда им помогал Ханс Крандам. Старушки-сестры прыскали со смеху на протяжении всей трапезы, и их синеватые шевелюры частенько соприкасались над тарелками. Ханс обслуживал прабабку. Он подавал ей тарелки, резал мясо. У него были в точности такая же фигура, и такое же правильное невыразительное лицо, какими авторы фотороманов наделяют директоров фирм, пилотов международных рейсов и светил хирургии. В каталогах одежды он бы мог представлять костюмы-тройки или домашние халаты с карманчиками. У него был стерильный вид дружелюбного улыбчивого господина, который, кажется, только-только вышел из ванной и от которого никогда не исходит никакого запаха, даже когда он сильно потеет.
Орландо был знаком этот тип мужчины без сюрпризов, который мог соблазнить разве что дурочку. Следовательно, Карола его не любила.
Во время трапезы они говорили об автомобильных моторах. Крандам работал в одной из исследовательских лабораторий «Фольксвагена». Когда-то Орландо обожал такого рода беседы. Он один за другим купил два «Феррари» и спортивный «Мазерати» и хотя гонять на них мог только по частным трассам, но копался в них вместе со специалистами. Страсть улетучилась, однако он по-прежнему отличал цилиндр от клапана и благодаря этому почти забыл, что сидящий перед ним мужчина мог обнимать Каролу и заниматься с ней любовью, когда ему заблагорассудится.
Дважды взгляды певца и молодой женщины встречались — оба раза мельком и вскользь. Им казалось, что если они слишком долго будут смотреть друг на друга, то тайна откроется тут же, в самый разгар трапезы — громкий и ослепительный скандал забрызгает грязью стены, и, обломки старого мирка Сафенберга взлетят на воздух.
Поставив на стол корзинку с фруктами, Маргарет принялась рассказывать историю, приключившуюся с ней во время соцопроса по поводу различных видов хот-догов. Но была вынуждена на полдороге прервать свой рассказ с печальным стоицизмом тех, кто отдает себе отчет: никто и никогда их не слушает, что бы они ни говорили.
Тогда она схватила банан и уставилась на него, имитируя запущенную форму косоглазия.
— Однажды, — сказала она, — я вам объявлю, что в подвале заложена бомба и у вас есть тридцать секунд, чтобы смыться. Уверена, один из вас поинтересуется, не осталось ли на кухне карамельного крема.
— Кому кофе? — спросила Карола.
Орландо засмеялся. Людвиг Кюн улыбался сквозь очки.
— Недостаток авторитета, — поставил он диагноз. — Все просто. Брось ты свои опросники и стань самой собой, и тогда для всех нас ты будешь центром вселенной.
Ноздри Маргарет раздулись, а глаза разбежались в разные стороны: каждый из них теперь уставился в один из противоположных углов салона. Ее подбородок приподнялся, закрывая рот.
Карола, унося тарелки, наклонилась к сестре.
— Ты мало тренируешься, — шепнула она. — Раньше ты при этом еще и уши оттопыривала.
Маргарет пожала плечами и перестала косить.
На другом конце стола старушки-сестры приглушенно шушукались. Крошечная прабабка, казалось, дышала тяжелее, чем обычно. Ее птичья грудная клетка вздымалась под тканью корсажа, а глаза с самого начала трапезы уставились куда-то чуть выше головы Орландо, сидевшего как раз напротив.
— Маргарет всегда гримасничала.
Людвиг Кюн произнес эти слова таким тоном, будто объявил, что его дочь только что получила Нобелевскую премию.
— Карола тоже гримасничала, но я всегда побеждала… — отозвалась Маргарет.
Должно быть, красота старшей сестры причиняла ей боль. Чтобы выбросить это из головы, она еще сильнее подчеркивала свое уродство… Обычное дело для маленьких девчонок, когда они понимают, что не красивы. Они гипертрофируют безобразие и непропорциональность лица, и таким образом, по крайней мере, во время клоунады их безобразие выглядит преднамеренным.
— Сигару?
Орландо отклонил предложение мужа Каролы. В этот момент она взглянула на него. Ему показалось, что под прозрачной и хрупкой гладью ее глаз прячется глубокое и огромное, словно горизонт, море. В этом взгляде читался призыв и, одновременно, мольба не отвечать на него. Они были водой и пламенем. Она ждала его, укрывшись в его комнате, ей вновь хотелось почувствовать вкус его губ, броситься в его объятья в порыве безумной страсти. Но это внезапное бегство, этот уход, словно хлопок дверью, которая больше никогда не откроется — это была тоже она… Она была взлетом в прекрасные выси и внезапным падением на грешную землю, которую ненавидела, но не могла покинуть.
Орландо показалось, что тишина повисла над столом на несколько секунд дольше, чем нужно.
На другом конце стола ноготь прабабки царапал скатерть. Орландо повернулся к Крандаму.
— Вы знаете «Вертера»?
Ноготь перестал царапать белую ткань. Сам того не желая, Натале задал этот вопрос почти агрессивным тоном. Крандам, естественно, знал «Вертера» и, зная его, прекрасно осознавал свою роль — роль рогоносца Альберта.
Однажды в Берлине Орландо обсуждал этот персонаж с Генрихом Фалленом. Фаллен был одним из лучших баритонов Европы, один из столпов «Ковент-Гардена». Ему уже было под шестьдесят, и его голос слабел, однако в роли мужа Шарлоты не было больших сложностей; она принадлежала к той части его репертуара, которую можно было петь, по выражению старого певца, не вынимая связок из-за пазухи… Генрих объяснил Орландо, что Альберт — персонаж более сложный и даже более опасный, чем может показаться на первый взгляд. Заботливый муж, во втором акте он осознает, что Вертер любит его жену, смиряется с этим и предлагает свою дружбу. Но уже в третьем акте отношения между супругами портятся. Шарлота, до этого сама искренность, скрывает от него возвращение своего возлюбленного, и именно Альберт приказывает своей жене вручить посланцу пистолет, о котором просит Вертер, хотя прекрасно понимает, зачем тот нужен Вертеру. Орландо как сейчас видел Фаллена, одевающего парик в гримерке лондонского театра… Его лицо отражалось в зеркалах… Голос Генриха-Альберта все еще звучал в его ушах.
