Игорь Мощицкий - Иосиф и Фёдор
Мои глубокие размышления прервали соседки по дому, которые позвали нас с Федей пить чай.
А на следующее утро мое религиозное воспитание неожиданно продолжила бабуля, хозяйка дома, где мы жили.
Бабуле было лет шестьдесят пять, не больше, но нам она казалась глубокой старухой. У нее был сын по имени Петя, в прошлом моряк дальнего плавания, который появлялся в доме, только чтобы стрельнуть у меня или Феди полтора рубля на маленькую. С деньгами у нас были проблемы, но мы никогда ему не отказывали, тем более что он деньги отдавал вовремя и в благодарность артистично рассказывал (или, как говорят моряки, травил) какую-нибудь историю из своей морской жизни. Например, как в Вене он заказал яичницу из пятнадцати яиц, а официант у него спросил: “Сколько вам вилочек принести?” – и услышал ответ: “Одну”. Обескураженный официант отошел от стола и еще дважды возвращался с этим же вопросом. А потом из кухни выскочили все официанты посмотреть, как русский обедает.
Старая мать его в то утро зашла в нашу с Федей комнату с просьбой, которую обратила персонально ко мне:
– Ты вон какой черный. Тебе, верно, ничего не стоит гуся зарезать.
Ни гуся, ни кого другого я зарезать не мог, но ей казалось, что я больше подхожу для этой миссии, чем рыжеватый Федя. Спорить с ней я не решился, все-таки хозяйка, и втроем – Федя, бабуля и я – мы вышли во двор дома.
Стоял ясный декабрьский день, снег искрился на солнце, и царившая вокруг благодать не настраивала на предстоящее убийство. Но бабуля сгоняла в амбар и притащила обреченного на смерть гуся, а также топор, который сунула мне в руки. Я ужаснулся и уже готов был позорно бежать куда глаза глядят, но, к счастью, Федя понял мое состояние. Он забрал у меня топор и легко разрубил пополам длинную шею гуся, не пролив, к моему удивлению, ни капли гусиной крови. После этого мы с Федей вернулись к себе в комнату, однако бабуля появилась у нас снова. На этот раз ее почему-то интересовала наша религиозная идентичность.
– А скажи-ка мне, Федя, ты крещеный аль нет? – строго спросила она.
Федя не удивился вопросу и спокойно ответил, что да, он крещен.
– А ты, – обратилась она ко мне строго, – ты крещеный?
– Я нет, некрещеный.
– Так ты в Бога не веруешь? – удивилась она.
– Не верую, – засмущался я.
– Образованный очень? Тогда скажи: почему святая вода полгода на полке стоит и не портится, а простая через неделю тухнет? Или вот яичко освященное. Полгода не портится, а обычное, сам знаешь, долго не пролежит.
Ответить мне было нечего, и она продолжила:
– В Бога, говоришь, не веришь. А перед смертью попа не позовешь? А то у нас тут один партейный помирал, так перед смертью заявил жене: “Вокруг врут, обманывают, когда говорят, что Бога нет. Не зови ко мне ни друзей, ни врачей, а позови батюшку”. Батюшка его и причастил. Что скажешь на это?
Мне опять нечего было сказать, и бабуля ушла, но свою миссионерскую деятельность решила продолжить.
Однажды придя с завода, мы с Федей обнаружили над моей кроватью икону.
– Что это? – удивился я, когда ее увидел.
– Икона Николая Угодника, – объяснил Федя.
Он, казалось, воспринял ее появление у нас как должное.
– Но откуда она взялась?
– Наверняка бабуля повесила. Видно, вознамерилась спасти твою заблудшую душу.
– А кто такой Николай Угодник? – поинтересовался я и тут же получил компетентный ответ:
– Николай Угодник – один из самых почитаемых и любимых святых на Руси.
– А чем знаменит этот святой?
– Считается, что святитель Николай оказывает помощь в житейских нуждах и заботится об исцелении греховных язв. Видимо, бабуля повесила его, чтобы он и тебя вразумил, – ухмыльнулся Федя.
– Слушай, а может, мы его снимем?
– Это неудобно. Да и ни к чему. Пусть висит. Ничего с тобой не случится, – успокоил меня Федя.
– Но как-то нехорошо. Я человек неверующий и буду спать под иконой.
– А ты прочти молитву, и будет хорошо.
– Какую молитву?
– Любую.
– Да я никаких не знаю.
– Я тебя научу. Повторяй за мной: “Отче наш, иже еси на небесех. Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь… – Федя остановился и добавил: – И питие не забудь. Аминь”.
На этом мое религиозное воспитание закончилось. А под иконой Николая Угодника я так и проспал до конца нашей практики и запомнил его на всю жизнь. Может, потому особых греховных язв у меня до сих пор не завелось. К счастью.
Между тем Федя продолжал меня удивлять. Каждое утро, когда я еще спал, он вставал на лыжи и куда-то уезжал. Я не обращал внимания, мало ли, человек стремится к физической гармонии. Но однажды он вернулся с просветленным лицом, и я узнал, что мой товарищ не просто Федя, а пылко влюбленный Федя. И по утрам он, оказывается, бегал на лыжах на почту за письмом от какой-то девушки. Письма все не было, Федя почти потерял надежду, и вдруг оно пришло. Счастливчик Федя радовался жизни ровно три дня, а потом стал опять бегать по утрам на почту, и не было метели и мороза, которые могли бы его остановить. В это время в одном доме с нами по-прежнему жили пять замечательных студенток, которые нежно к нам относились, но Федю они не интересовали. Даже в трудный час, когда денег у нас осталось только на буханку черного хлеба и банку килек, все его мысли были только о ней, неведомой мне владычице его грез. А положение становилось критическим. На хлебе и кильках мы продержались два дня, а на третий перед нами замаячил призрак смерти от голода. К счастью, сквозь звукопроницаемые перегородки соседки по дому услышали наши голодные стоны. Их щедрость помогла нам продержаться еще один день, а тут как раз и стипендия до нас дошла. Мы купили нашим благодетельницам торт, этим наша благодарность и ограничилась. Федя продолжал по утрам бегать на почту, а я увлекся одной из девушек, расписывавших на заводе фарфоровую посуду. Федя называл эту девушку “Дитя Природы”.
Наши встречи с ней всегда заканчивались долгим стоянием на лестнице у ее квартиры, причем в каждом пролете лестницы стояло еще по паре. Свет обязательно гасился, потому что темнота (друг молодежи) отгораживала пары друг от друга и давала ощущение уединенности. Впрочем, иногда кто-нибудь из стояльцев подавал смешную реплику, и тогда общий хохот превращал разрозненные парочки в клуб единомышленников. Отдельные квартиры в те времена были редкостью, и стояние пар на лестницах поневоле являлось любимым развлечением молодежи в Дулево. И не только.
За такими занятиями незаметно подошли новогодние праздники, которые превратили Дулево в сказочный город, и подобного я больше никогда не видел. Почти перед каждым домом и во всех сквериках вдруг выросли снежные скульптуры, причем не какие-нибудь примитивные снежные бабы, а вылепленные из снега красавицы, звери, птицы, клоуны и еще какие-то существа, похожие одновременно и на зверей, и на людей. Не зря на Дулевском заводе работало много художников.
Новый год мы с Федей встретили в Москве у моих друзей, а Старый Новый год в Дулеве вместе с московскими студентками, и я еще пригласил Дитя Природы, появление которой было встречено ими с показным дружелюбием. После праздников наша жизнь с Федей пошла по уже установившемуся распорядку: утром Федя бежал на почту, днем мы шли на завод, вечером я шел на свидание, а Федя домой. И вдруг однажды у нас в комнате появилась гостья, которую мы совсем не ждали. Увидев ее, мы поняли, что расплата за чересчур веселую практику близка.
Наталия Константиновна Сазонова, женщина, как когда-то говорили, со следами былой красоты, кандидат технических наук, отличный автомобилист (редкость для женщин того времени), считалась на нашей кафедре самым строгим преподавателем. Все студенты ее немного побаивались, хотя была она добрым и очень порядочным человеком. Может быть, дело было в ее природном аристократизме и умении держать дистанцию.
Прежде всего Наталия Константиновна поинтересовалась, как у нас с деньгами. С ними было опять плохо, но мы сказали, что хорошо. Она потребовала, чтобы мы показали деньги. Показывать особенно было нечего, и мы рассказали ей, что кому-то их одолжили до завтра. Она вроде поверила и перешла к серьезной части своего визита: потребовала показать черновики наших отчетов по практике. С этим было еще хуже, точнее, никак. То есть у нас, конечно, были записи о том, что мы видели на заводе, но они были в ужасном состоянии и на черновики отчета не тянули. Чтобы сохранить лицо, мы наврали, что все наши материалы на заводе.
Наталия Константиновна решила нас больше не мучить и пошла знакомиться с московскими студентками. С ними она мгновенно нашла общий язык и осталась у них ночевать.
Утром мы все вместе пошли на завод. Настроение у нас с Федей было унылое. Никакие черновики за одну ночь у нас появиться не могли, и мы ожидали хорошей взбучки.
