Михаил Кураев - Записки беглого кинематографиста
Обзор книги Михаил Кураев - Записки беглого кинематографиста
М. Н. Кураев
ЗАПИСКИ БЕГЛОГО КИНЕМАТОГРАФИСТА
ОБЕД В «ЗАПОЛЬЕ»
На старых картах, середины пятидесятых годов, этого города еще нет.
Будет ли он на новых?
К концу века он выполнил свое предназначение, исчерпал руду, ради добычи которой был с завидной быстротой построен, и тем самым исчерпал и себя, свой смысл. Может быть, теперь его обживут военные, устроившиеся без особенных удобств в приполярных гарнизонах. Может быть… А вот в середине семидесятых город переживал свой расцвет.
Днем в ресторане «Компас» было пусто.
Командир танковой роты капитан Вальтер и сопровождавший его в местной командировке старший лейтенант, командир второго взвода, облюбовали столик, где скатерти были, на их взгляд, посвежее.
Едва войдя в просторный зал, офицеры заметили за шестиместным столом у окна молодую особу, судя по посадке, рослую, лет девятнадцати — двадцати, и ее живописного спутника, сидевшего не напротив, а рядом. Он был в толстом свитере с широким вырезом, в модной черной водолазке, плотно обнимавшей его шею. Малому было хорошо за тридцать. Шевелюра кустилась, хотя и залысинки уже начали свое неудержимое движение, расширяя пространство и без того высокого лба.
Днем оркестр не играл. На невысокой эстраде стояла стремянка и стол с банками краски, какими-то тряпками, кистями и непонятным для непосвященных инструментарием. Оборудование это служило для создания настенного панно, уже больше чем наполовину завершенного. Мастер изобразил на нем суровую полярную природу, как бы продолжавшую вид за окном, и бесстрашно взирающих на нее покорителей. Оленевод был, как и положено, в малице и с хореем в руке, горняк — в шахтерской каске с фонарем, девушка рядом с ними была еще неопределенных занятий, но с лицом покорительницы. Воин же с автоматом, как и пейзаж за ним, существовали лишь в контурном наброске.
— Узнаешь? — Старший лейтенант кивнул на молодую женщину, завороженно внимавшую своему спутнику.
Забыв о развернутом перед ним меню, мужчина не спеша, словно что-то преодолевая или выуживая внутри себя в глубинах, рассказывал о важном. Не зная, о чем говорит человек, за ним можно было просто с интересом следить. Он произносил фразу, будто ронял ее перед собой на скатерть, разводил над ней ладони с растопыренными длинными пальцами, удивлялся как бы увиденному, улыбался, разглаживал ее ребром ладони, потом жестом другой руки как бы скидывал и провожал ее взглядом. Улетевших таким образом слов ему иногда было жалко, судя по выразительной гримасе выгнутых губ. Женщина не только кивком как бы подтверждала глубокое понимание услышанного, но и участвовала в мимическом сопровождении рассказа, улыбаясь и жалея об улетевших словах. Так повторяют движения футболистов увлеченные матчем болельщики и на трибунах, и перед телевизором.
— Я ее не знаю, — сказал капитан Вальтер.
— Товарищ капитан… — Старший лейтенант указал глазами на панно.
— А у вас глаз! — Капитан посмотрел на женщину, потом на ее изображение на стене и признал полное сходство.
Заметив, что на нее смотрят, что ее узнали, она невольно улыбнулась. Рот ее, казавшийся непропорционально большим, вспыхнул белым светом крупных ослепительных зубов. Она поспешила сжать губы, видимо, ей еще никто не говорил, как она необыкновенно мила со своей улыбкой, со своим сияющим ртом, который, по-видимому, считала своим изъяном. Она что-то быстро проговорила, не поднимая глаз от скатерти.
Спутник ее выудил в своих недрах, извлек и расправил ладонью на скатерти еще одну сокровенную мысль, потом посмотрел в сторону появившихся офицеров, их попросту не увидел и, придав ладонями лежащей на скатерти мысли форму шара, начал перекатывать ее слева направо.
К офицерам подошел официант.
Он потоптался у стола, не выпуская из рук синюю папку с меню, и, не здороваясь, произнес:
— У меня к вам просьба: не могли бы вы пересесть за тот столик, — и указал на стол у окна, где уже сидели двое.
— Но он же занят, — возразил капитан Вальтер.
— Да мне бегать туда-сюда… А так бы рядом, если не возражаете, конечно.
В сущности, офицерам было предложено ответить на вопрос, чьи интересы и удобства, официанта или клиентов, первоочередны в ресторане. Двух ответов на этот вопрос не бывает, если клиент не хочет получить в лице официанта своего врага на ближайшие час-полтора.
— А молодые люди не будут огорчены, не будут против? Они, может быть, вдвоем хотят побыть, — предположил старший лейтенант.
— Еще побудут, — хохотнул официант. — Он у нас стенку разрисовывает, а с ним моя сестра, она возражать не будет.
— И все-таки спросите их, пожалуйста, мы не хотели бы с товарищем капитаном оказаться в ложном положении.
— А чего тут ложного? Но если хотите, могу специально спросить. — И официант направился к сестре и художнику.
— А в натуре-то она получше, — сказал Вальтер, уже без стеснения наблюдая за столом, к которому шел официант.
— Никаких возражений! — после кратких переговоров объявил официант издали и сделал приглашающий жест.
— Извините, но… — попытался оправдаться старший лейтенант, когда офицеры подошли к столику и отодвинули стулья, чтобы сесть.
Державший в руках развернутое меню живописец только поднял на военных невидящие глаза, как бы пытаясь определить, откуда это донеслись сейчас звуки, пожал в недоумении широкими плечами в великолепном грубоватом ирландском свитере и стал комментировать своей спутнице прочитанное в меню.
— Чахохбили из кур… Не верю, как говорил Станиславский. Нарубят костей и зальют томатом. Знаешь-ка, друг, вот что. Сделай нам по рыбной соляночке и по хорошему куску мяса… Мне можно с кровью… А вам?
О, они еще на «вы», офицеры переглянулись. Интересно. И неужели не видно, что, закажи живописец жареные гвозди под масляной краской, она и в этом случае не рискнула бы предпочесть одиночество хоть бы и с черепахой в трюфелях.
— Мне тоже с кровью, — выдохнула миловидная женщина, чьим чертам на панно живописец придал, видимо от себя, много мужества и непреклонности.
— Закусочку… на свой вкус… — явно не доверяя написанному, сказал живописец, сложил папку и передал офицерам.
— Я думаю, — не раскрывая меню, сказал старший лейтенант, — товарищ знает этот ресторан лучше нас и нет оснований не доверять его вкусу. — Здесь был сделан легкий жест ладони в сторону незавершенной росписи. — Давайте, товарищ капитан, тоже по соляночке и по хорошему куску мяса с кровью.
К типовому заказу командир роты прифантазировал по двести грамм водки и две порции семги на закуску.
— Офицеры без водки не обедают, — прокомментировал этот заказ своей спутнице непьющий художник. — Кстати, может быть, вы вина хотите?
— Мне же еще на службу… — Женщина поспешила стянуть губы.
— А на вашей службе ни-ни?.. — недоверчиво спросил живописец.
Женщина рассмеялась, ни на минуту не допуская, что камешек брошен совсем в другую сторону. Воины его мирно проглотили.
— Товарищ капитан, разрешите разлить? — заботливо, с участием произнес старший лейтенант, когда на столе появился графин. Капитан было потянулся к сосуду сам, но командир взвода его опередил: — Нет-нет…
Демонстрируя знание этикета, старший лейтенант отлил из графина чуть-чуть в свою рюмку и только после этого налил капитану. И юная дама заметила это.
— Быть может… рюмочку? — предложил танкист соседу напротив.
— Спаси-и-бо, я работаю. — Благодарность была преувеличена не только протяжной интонацией, но и широким жестом, словно предлагалась не рюмка водки, а медвежья шуба.
— Ну что, товарищ капитан, — проглотив слюну, произнес старший лейтенант. — Не каждый день танкистам удается встретить вот так вот рядом мастера и модель, как говорят на гражданке, Пигмалиона и Галатею… И как бы на месте преступления, шучу, в мастерской. Для настоящего художника весь мир мастерская. Вы уж нас извините, но для нас с товарищем капитаном, так сказать, приятная честь и большая неожиданность…
— А в танковых училищах еще и мифологию преподают? — с улыбкой спросил художник.
— Ну что вы! Какая мифология? Марксизм-ленинизм — вот и вся, как говорится, наша мифология. Так что мы за ваш союз, всеблагого вам поспешения во всех делах ваших и предприятиях.
Офицеры чокнулись, выпили и обратились к закуске.
— Вы прямо как батюшка заговорили… — коротко улыбнулась женщина.
— А вы не смейтесь, у кого еще русской речи учиться? Где она сохранилась? Впрочем, и туда уже скверна заползла. И в поповских речах угнездилась. Отпевали мою бабулю, стоял, проповедь слушал, и батюшка вроде не из молодых, а что несет? «Осуществляйте повседневный контроль…» Речь-то о душе, о душе! А слова, будто о технике безопасности. А помните, как монахи у Чехова разговаривают? Благозвучнейше! «Радуйся, древо благосеннолиственное». А? Каково?
