Эми Тан - Сто тайных чувств
Чужеземцы усадили мисс Баннер в одну повозку, а раненого лодочника — в другую. Они нагрузили еще три повозки своими сундуками, коробками, корзинами. И пока они пробирались к дому миссионеров в Чангмиане, я бежала следом за ними. Вот так мы все сошлись в одном доме. Наши три судьбы слились воедино в этой реке, спутавшись, словно волосы утопленницы. Все очень просто: если бы мисс Баннер не спрыгнула на сходни, Лао Лу не сломал бы плечо. Если бы он не сломал плечо, она не упала бы в воду. Если бы я не спасла мисс Баннер, ей не стало бы совестно оттого, что она стала причиной несчастья. И если бы я не спасла Лао Лу, он никогда не рассказал бы мисс Баннер о моем подвиге и она не попросила бы меня стать ее верным другом. Если бы я не стала ее другом, она не потеряла бы человека, которого любила…
Дом Призрака Купца в Чангмиане да и сам Чангмиань находились на Чертополоховой горе, к северу от моей деревни. От Йинтьяна туда добираться полдня, а со стонущими ранеными и таким количеством добра мы ехали целый день. Позже я узнала, что Чангмиань означает «нескончаемые песни». И действительно, в горах за деревней было много пещер, сотни. И когда дул ветер, из пещер доносились заунывные звуки — y-y! у-у! — словно плач безутешных женщин, потерявших своих сыновей.
Именно там я провела последние шесть лет своей жизни — в Доме Призрака Купца. Я жила с мисс Баннер, Лао Лу и миссионерами — двумя дамами и двумя господами, Почитателями Иисуса из Англии. Но тогда я об этом не знала. Прошло много месяцев, прежде чем мы с мисс Баннер начали понимать друг друга. Она сказала, что миссионеры приплыли в Макао, проповедовали там какое-то время, потом отправились в Гуанчжоу и проповедовали там. Именно в Гуанчжоу они повстречались с мисс Баннер. Потом вступил в силу договор, дающий чужеземцам право выбирать место проживания в Китае по своему усмотрению. И они поплыли в Йинтьян по Западной Реке. Мисс Баннер присоединилась к ним.
Дом, где поселились миссионеры, представлял собой сложное сооружение — с одним просторным внутренним двором посредине и четырьмя маленькими внутренними двориками, большим причудливым домом и тремя домами поменьше. Крытые проходы связывали все части воедино. Снаружи дом был огорожен высокой стеной, которая отделяла его от окружающего мира. Никто не осмеливался поселиться в этом доме уже более ста лет, потому что он был проклят. Но чужеземцы говорили, что не верят в китайских призраков. Местные жители говорили Лао Лу: «Не надо там жить! Этот дом преследуют лисьи духи!» Но Лао Лу заверял, что ничего не боится. Ведь он был кули из Гуанчжоу, кули в десятом поколении! Он был достаточно силен, чтобы не бояться тяжелой работы, и достаточно умен, чтобы найти ответ на любой интересующий его вопрос. Например, он мог с ходу сказать, сколько у чужеземок платья, причем не стал бы сомневаться ни секунды. Он запросто заходил в комнаты, где они обедали, считая каждый съеденный кусок. При этом он никогда ничего не украл. По его словам, у мисс Баннер было две пары туфель, шесть пар перчаток, пять шляп, три длинных костюма, две пары черных чулок, две пары белых, две пары подштанников, один зонтик и семь каких-то других тряпок, предназначение которых было ему неведомо. Благодаря Лао Лу я узнала много интересного о чужеземцах. Позже он поведал мне, почему местные жители считали дом проклятым. Оказывается, много лет назад это была летняя резиденция купца, который умер при ужасных, загадочных обстоятельствах. Потом умерли его четыре жены, одна за другой, при тех же ужасных обстоятельствах. Младшая умерла первой, старшая — последней, и все это случилось в период между двумя полнолуниями.
Меня, как и Лао Лу, было непросто испугать. Но должна сказать тебе, Либби-я, то, что произошло пять лет спустя, убедило меня в том, что Призрак Купца вернулся.
3. Собака и боа
После того как мы с Саймоном расстались, мой пес, Бубба, обрел сразу двух опекунов. Саймон претендует на право посещения и выгуливания Буббы по выходным. Не хочу лишать его удовольствия лишний раз подобрать какашки Буббы. Но меня просто убивает его беспечность — ему нравится спускать Буббу с поводка, позволяя псу носиться по собачьим следам на Президио, собачьей площадке на Крисси-Филд, где мощные челюсти питбультерьера, ротвейлера или бешеного коккер-спаниеля могут запросто раскусить полуторакилограммового чи-хуа-хуа пополам.
Тем вечером мы сидели у Саймона, перебирая бумаги, скопившиеся за год нашего совместного бизнеса, который мы пока еще не разделили. С целью уменьшения суммы взимаемых налогов мы решили пока не афишировать наш бракоразводный процесс.
— …Бубба все-таки пес, — сказал Саймон, — он имеет право хотя бы изредка побегать без поводка.
— Ага, и сразу погибнуть. Помнишь, что случилось с Саржем?
Саймон выкатил глаза. Господи, снова этот взгляд: «Только не это!» Сарж, невнятная помесь пекинеса и мальтийской болонки, когда-то был у Кван. На улице он задирал всех собак мужского пола, и как-то раз, лет пять тому назад, Саймон вывел его на прогулку, — без поводка! — и Сарж разорвал нос одному боксеру. Владелец боксера представил Кван счет на восемьсот долларов из ветлечебницы. Я настаивала на том, чтобы платил Саймон. Но Саймон отказался и ответил, коль скоро боксер спровоцировал нападение, пусть хозяин и платит. В итоге Кван пререкалась с лечебницей по поводу каждого пункта взыскания.
— Что, если Бубба наткнется на такого, как Сарж?
— Боксер первый начал, — равнодушно проговорил Саймон.
— Сарж был злобным зверенышем! Ты спустил его с поводка, а в результате Кван пришлось платить по счету!
— О чем ты? Платил владелец боксера.
— О нет, он отказался. Кван сказала, что заплатил он, чтобы тебе не было неловко. Я говорила, помнишь?
Саймон скривил рот; гримаса, всегда предшествующая состоянию сомнения.
— Нет, не помню, — ответил он.
— Ну конечно, не помнишь! Ты помнишь только то, что хочешь помнить!
Саймон усмехнулся.
— О, а ты, конечно, не такая! — И прежде чем я успела ответить, он остановил меня движением руки: — Знаю, знаю! У тебя феноменальная память! Ты никогда ни о чем не забываешь! Так позволь мне сказать, что твое умение цепляться за каждую мелочь не имеет ничего общего с памятью. Ты просто чертовски хорошо запоминаешь старые обиды!
Его слова не давали мне уснуть всю ночь. Неужели я из тех, кто цепляется за старые обиды? Или же его колкости есть не что иное, как попытка самозащиты? И как бы все повернулось, если бы не моя способность запоминать все детали?
Тетя Бетти первая заметила, что у меня фотографическая память. Ее слова убедили меня в том, что я стану фотографом. А все потому, что я как-то поправила ее на глазах у целой компании — речь шла о каком-то фильме, который мы недавно смотрели. И теперь, пятнадцать лет глядя в объектив, я не имею ни малейшего представления о том, что подразумевается под определением «фотографическая память». Прошлое для меня — это не просто беспорядочное мелькание разноцветных фотоснимков. Моя память гораздо более избирательна. Если кто-нибудь захочет узнать мой адрес, когда мне было семь лет, цифры не вспыхивают у меня перед глазами. Но потом в памяти всплывают определенные моменты: полуденная жара, запах свежескошенной травы, пляк-пляк-пляк — шлепанье моих вьетнамок. Я поднимаюсь по ступенькам бетонного крыльца и заглядываю в черный почтовый ящик. Сердце колотится, пальцы ощупывают дно ящика. Где же оно? Где это чертово письмо от Арта Линклеттера с приглашением на его дурацкое шоу? Но я все еще надеюсь. Может, адрес указан неправильно? Но нет, вот они, потускневшие медные цифры — 3–6–2–4.
Что запоминается лучше всего? Не адреса, конечно, а боль. Твердое, словно ком в горле, убеждение, что мир почему-то выбрал меня для издевательств и унижения. А так хотелось получить приглашение на шоу «Дети говорят ужасные вещи». Это был путь к славе, а я мечтала доказать маме, что я особенная, не такая, как Кван. Я хотела утереть нос соседским детям, показать им, что могу веселиться так, как им и не снилось. Наезжая круги по нашему кварталу на велосипеде, я думала о том, что скажу, когда меня наконец пригласят на шоу. Я расскажу мистеру Линклеттеру о Кван какую-нибудь глупость, например, как однажды она сказала, что ей понравился фильм «Юговой океан». Мистер Линклеттер поднимет брови и разинет рот. Потом удивленно спросит: «Оливия, твоя сестра, наверное, имела в виду „Южный океан“?» Публика в зале будет кататься от смеха и бить себя по коленкам, а я зардеюсь с изумленно-невинным видом.
Старый Арт всегда полагал, что все дети так милы и непосредственны и порой не замечают, как их слова шокируют окружающих. Но дети, участвующие в шоу, прекрасно знали, что делают. Иначе почему бы им не рассказать о настоящих тайнах — о том, как они играют в «ночную няню» и «гинеколога», как крадут жвачку, гильзы и порножурнальчики из мексиканской лавки на углу? Я знала, кто это делал. Это были те же самые детки, которые однажды связали мне руки и дружно пописали на меня, смеясь и крича: «А у Оливии сестра дебильная!» Они глумились надо мной, пока я не расплакалась, ненавидя Кван, ненавидя себя.
