Эми Тан - Сто тайных чувств
Обзор книги Эми Тан - Сто тайных чувств
Эми Тан
Сто тайных чувств
1. Девушка с глазами Йинь[1]
Моя сестра Кван верит, что у нее глаза «йинь»; она якобы видит тех, кого уже нет, тех, кто сейчас пребывает в Мире Йинь, призраков, которые время от времени спускаются с облаков наведаться на ее кухоньку на Бальбоа-стрит в Сан-Франциско.
«… Либби-я! Угадай, кого я вчера видела? Угадай!»
А мне и не нужно угадывать — я и так знаю, что она говорит о ком-то, кого уже нет в живых.
На самом деле Кван мне не родная сестра, но об этом не принято распространяться. Это было бы оскорблением: будто бы она заслужила лишь пятьдесят процентов нашей любви. Но чтобы расставить все точки над «i» (с генетической точки зрения), у нас с Кван общий отец, только и всего. Она родилась в Китае. Я и мои братья, Кевин и Томми, родились в Сан-Франциско; когда-то мой отец, Джек Йи иммигрировал в Сан-Франциско и женился на маме, Луизе Кенфилд.
Мама называет себя «американской сборной солянкой, всего понемножку — белого, жареного, жирненького». Она родилась в Москоу, штат Айдахо, где с большим мастерством вращала жезлом на парадах и однажды выиграла приз на окружной ярмарке, вырастив какую-то уродливую картофелину, которая в профиль была похожа на Джимми Дюранта. Она рассказывала мне о том, как мечтала стать взрослой и совсем-совсем другой — стройной, изысканной и, конечно, знаменитой, как Луиза Райнер, получившая «Оскара» за роль О-Лан в фильме «Прекрасная Земля». Но после того, как она переехала в Сан-Франциско и стала одной из «Келли-герл», то приняла самое верное решение, выйдя замуж за папу. Мама уверена, что ее брак, выходящий за рамки «англосаксонской расы», сделал ее своего рода либералкой.
— Когда мы с Джеком встретились, вовсю действовали законы против смешанных браков, — по-прежнему твердит она. — Мы пошли против закона во имя любви.
И при этом она забывает сказать, что эти законы в те времена вообще не применялись в Калифорнии.
Никто из нас, и мама в том числе, не видели Кван до восемнадцати лет. Фактически мама и не подозревала о ее существовании, узнав об этом только незадолго до смерти папы (он умер от болезни почек). Мне тогда еще не было и четырех лет… Но я до сих пор сохранила воспоминания о времени, проведенном с ним: как он подбрасывал меня, как я кидала монетки в бассейн, его монетки…
И когда я в последний раз видела его в больнице, слова, сказанные им тогда, испугали меня до смерти на многие годы.
Пятилетний Кевин тоже сидел в палате. Томми, еще совсем крошка, находился в холле с маминой двоюродной сестрой Бетти Дюпре (нам было велено называть ее «тетя Бетти»), которая, как и мама, переехала из Айдахо. Я сидела на липком виниловом стуле, дожевывая клубничные желатиновые подушечки, оставшиеся от папиного завтрака. Папа полусидел на постели и тяжело дышал. Мама то плакала, то пыталась развеселить его. А я силилась понять, что происходит. Потом, помню, она низко наклонилась к нему, и папа начал шептать ей что-то; а она открывала рот все шире и шире… Потом резко повернулась ко мне, с искаженным от ужаса лицом. Я окаменела от страха. Как он узнал?! Как он догадался, что этим утром я спустила в унитаз своих черепашек, Шустрика и Копушу? Мне только хотелось поглядеть, как они будут выглядеть без панцирей, а все кончилось тем, что я оторвала им головы.
— Твоя дочь?! — кричала мама. — Привезти ее сюда?
Я не сомневалась, что папа велел ей отдать меня в питомник — так он в свое время поступил с нашим псом по кличке Баттонс, когда тот погрыз диван.
А дальше — какая-то неразбериха; блюдце с желатиновыми подушечками разбивается вдребезги, мама ошарашенно смотрит на фотографию, Кевин со смехом выхватывает у нее снимок, и вот он у меня перед глазами — малюсенькая черно-белая карточка тощенького младенца с клочковатыми волосами. В какой-то момент мама начинает кричать: «Оливия, не спорь, уходи сейчас же!» А я рыдаю: «Я буду хорошо себя вести!»
Вскоре после этого мама объявила: «Папочка оставил нас». Она также сказала, что собирается привезти из Китая «папочкину другую маленькую дочку» и что та поселится в нашем доме. И хотя она не упомянула о том, что отдаст меня в питомник, я продолжала горько плакать, смутно подозревая, что все как-то связано — обезглавленные черепашки, плавающие в унитазе, папа, покинувший нас, другая девочка, собирающаяся занять мое место. Не зная Кван, я уже ее боялась.
Когда мне было лет десять, я узнала, что папу погубили его почки. Мама сказала, что у него было четыре почки (а не две, как у остальных людей), и все — недоразвитые. Тетя Бетти имела по этому поводу свое собственное мнение. У нее по любому поводу было свое собственное мнение, основанное на информации, почерпнутой, как правило, из еженедельника «Уикли уорлд ньюс». Она утверждала, что папа должен был родиться сиамским близнецом, но, еще находясь в матке, он, как более развитый близнец, поглотил своего слабого брата, и таким образом у него оказались две лишних почки. «А может, у него было два сердца, два желудка, кто знает…» Тетя Бетти выдвинула эту теорию как раз в то время, когда журнал «Лайф» опубликовал подборку фотографий русских сиамских близнецов; я видела эти фотографии: две девочки, Таша и Саша, сросшиеся бедрами. Такие трогательные, симпатичные, чтобы их считали результатом игры природы! Должно быть, это происходило в середине шестидесятых, как раз в то время я выучила дроби. Помню, как мне хотелось обменять Кван на этих сиамских близнецов. Тогда я имела бы двух сводных сестер, приравненных к одной. И все соседские дети из кожи вон лезли бы, пытаясь подружиться с нами, в надежде поглядеть, как мы прыгаем через веревочку или играем в «классики».
Тетя Бетти также утверждала, что знает, как именно Кван появилась на свет, и эта история не столько огорчала, сколько смущала окружающих. Во время войны, говорила тетя, мой отец учился в университете в Гуйлине. На ужин он обычно покупал живых лягушек, которыми торговала с лотка молодая женщина по имени Ли Чен. Позже он женился на ней, и в 1944 году у них родилась дочь Кван, тот самый тощий младенец, которого я видела на фотографии.
И об их супружестве тете Бетти было все известно: «Твой папа был симпатичный молодой человек (для китайца, конечно). Образованный. По-английски говорил как мы с мамой. И почему он вдруг решил жениться на простой крестьянской девчонке? Потому что был вынужден это сделать, вот почему». В то время я уже понимала смысл этой фразы: «был вынужден».
Как бы то ни было, в 1948 году папина жена скончалась от болезни легких, скорее всего туберкулеза. Папа отправился в Гонконг на поиски работы, оставив Кван на попечение младшей сестры своей жены, Ли Бин-бин, которая жила в маленькой горной деревушке Чангмиань. Конечно, он посылал им деньги, как настоящий отец. Но в 1949 году в Китае к власти пришли коммунисты, и папа уже не смог вернуться за своей пятилетней дочерью. С тяжелым сердцем он уехал в Америку, чтобы начать там новую жизнь и забыть о печалях, оставшихся позади. Одиннадцать лет спустя, когда он уже был при смерти, в больнице, отца посетил призрак его первой жены. «Забери к себе свою дочь, — сказала она, — или будешь вечно страдать после смерти!» Именно в этом отец и признался маме перед смертью; так, по крайней мере, рассказывала тетя Бетти годы спустя.
Оглядываясь назад, я могу себе представить, что должна была чувствовать мама, когда узнала всю правду. Другая жена? Дочь в Китае?! Ведь мы были вполне современной американской семьей, говорили по-английски. Конечно, мы покупали китайскую стряпню, но только навынос, как и все. Мы жили в большом деревенского типа доме в Дэли-Сити. Папа работал в Правительственном бюро по статистике. Мама исправно посещала собрания ассоциации «Учителя-Родители». Она никогда не слышала, чтобы отец говорил о каких-то китайских предрассудках; они регулярно посещали церковь и покупали полис по страхованию жизни.
После его смерти мама твердила всем и каждому, что он обращался с ней как с «китайской императрицей». Убитая горем, она надавала кучу обещаний Богу на могиле отца. Если верить тете Бетти, на похоронах мама поклялась никогда больше не выходить замуж. Она поклялась также научить нас, своих детей, чтить память фамилии Йи, найти папину старшую дочь Кван и привезти ее в Штаты.
Последнее обещание она сдержала.
Моя мать всегда страдала от приступов душевной доброты. Как-то летом она принимала участие в «Спасении Йорки» (кампании по спасению бездомных собак), и весь дом тогда провонял собачьей мочой. Два Рождества подряд она носила еду в столовую для бездомных имени святого Антония; а то вдруг отправлялась на Гавайи с очередным ухажером. Она много занималась общественной работой: распространяла листовки, участвовала в сборе пожертвований, работала в группах по альтернативным методам оздоровления… Когда ее энтузиазм сходил на нет, она устремлялась на поиски чего-то нового. Я подозреваю, что она представляла себе Кван обычной студенткой по обмену, собирающейся прожить у нас не больше года, китайской Золушкой, которая в один прекрасный день станет самостоятельной и окунется в замечательную американскую действительность.
