Андрей Школин - Прелести
Н. — маленький, размером с воробья, выбирается из горлышка и отдаёт честь Сулейману. — Аля, улю! Я джинн Николай. Я двадцать минут томился в этом кувшине. Теперь ты спас меня, и я готов выполнить любые твои три пожелания. Чего изволишь, Мой Повелитель? Наилучший Сулейман из всех Сулейманов, светило вселенной, затмивший солнце и перекрасивший луну в зелёный цвет.
Д. — обхватив голову двумя руками и округлив глаза, — Колян, ты чего это?
Н. — Я жду, Владыко.
Д. — Колян, так ведь это самое… Джинн-то ведь, кажется, — я?
Н. — А я кто?
Д. — честно и растерянно. — Не знаю…
Н. — А раз не знаешь, то говори желание.
Д. — со слезами на глазах. — Коля, Колян… Да ты… Да как это так?
Н. — сидит на краю кувшина и болтает ногами. — Ну вот… Слёзы крокодильи.
Д. — бережно берёт новоявленного кудесника за шиворот и усаживает на ладонь. — Ты же ведь нормальным человеком был, песни хорошие про собачек пел. А джинном быть, это такая гадость. Да если б я мог, я бы никогда… — машет свободной рукой. — Что тут говорит?.. Ты вот ползёшь себе по пустыне. Хочешь влево, пожалуйста. Хочешь вправо, о, кей. Если доползёшь живым до дома, тебя семья, друзья встретят — обрадуются. А кто мне обрадуется? У джиннов ни друзей, ни семьи. Некому душу излить, в жилетку поплакаться. Вылез из кувшина и на «разборки». Разобрался — хорошо, нет — обратная дорога в кувшин. Так дни и проходят. Ни счастья, ни радости. Сплошные пески зыбучие. Тебе такая жизнь нужна? Эх, Коля, Коля…
Н. — нахохлился, как воробей в ладони джинна. — Ну ладно, чего ты… Никакой я не джинн. Так только…
Д. — радостно. — Правда?
Н. — Правда, правда. Наливай, уж…
Д. — вскакивая. — Да, я мигом. Только… — испуганно смотрит на человека. — Как ты, такой маленький, пить будешь?
Н. — Больше достанется.
Д. — Я ж не про это.
Н. — Ну так сделай меня нормальным.
Д. — опять радостно. — Точно! Я ведь джинн, — пересаживает человека на стол и хлопает в ладоши.
Николай вырастает и падает со стола на песок.
Н. — отряхиваясь. — За нас, людей!
Д. — грустно — Да, уж…
Выпивают, затем сидят молча, глядя на звёзды.
Н. — Слушай, Сулейман. Я не помню, какое это желание по счёту было?
Д. — глядя ласково. — Какая разница. Загадывай сколько хочешь. Для хорошего человека разве жалко?
Н. — растроганно. — Я тебя тоже очень уважаю. Такие джинны редко встречаются. Эх, тебя бы к нам в Сибирь. Мы бы с тобой на рыбалку пошли. Знаешь, какая в Сибири рыба? Во!
Д. — удивлённо. — Ого?!
Н. — продолжает. — Да. И народ у нас хороший. Не все, конечно, но в основном люди нормальные. Правильные люди. Это тебе не Москва, какая-то там. Это Сибирь. Громадина! Знаешь, какой снег? Во!
Д. — Ого?!
Н. — А морозы? По сорок градусов морозы и ничего, нормально!
Д. — повторяет. — Нормально.
Н. — И ещё… — задумывается. — А что ещё-то?
Д. — Говори, Колян, говори. Так здорово ты говоришь.
Н. — загрустив. — Да, в общем, и у меня не всё так гладко, как хотелось бы.
Д. — взволнованно. — Что так?
Н. — Разве, если бы всё хорошо было, я здесь оказался? Да и там, кому я нужен, кроме матери родной? Одна она, старушка, и ждёт меня. А так… Друзья не друзья, подруги не подруги, — разливает по стаканам. — Вот ты хоть и джинн, а мне с тобой беседовать в сто раз приятнее, чем с иным товарищем, — берёт стакан в руку и вдруг его осеняет. — Так говоришь, Сулейман, джиннам тоже не сладко живётся?
Д. — Ой, не сладко.
Н. — И по-людски пожить хочется?
Д. — вздыхает. — Хочется.
Н. — Тогда давай выпьем, и я скажу тебе своё последнее желание.
Д. — Почему последнее, Колян? Желай чего хочешь и сколько хочешь.
Н. — Сейчас поймёшь почему. Пей.
Они чокаются и выпивают. Затем человек ставит свой стакан на стол, улыбается и, пытаясь сфокусировать взгляд на собеседнике, произносит:
Н. — Ну, теперь выслушай, Сулейман, моё последнее желание. Я хочу… Повторяй.
Д. — Ты хочешь.
Н. — Чтобы…
Д. — Чтобы…
Н. — Чтобы ты с этой минуты перестал являться джинном и превратился бы в нормального человека.
Гремит гром, хотя небо чистое. На секунду становится светло, точно днём. Над столом проносится песчаный смерч и в образовавшуюся воронку всасывает волшебный кувшин. Через мгновение смерч исчезает за горизонтом, и на пустыню вновь опускается безмолвие…
* * *САНЫЧ ЗАСТРЕЛИЛСЯ?!..
… и потолок давит на грудь, и в мозговую жидкость брошен серый булыжник. Валера поит меня из фарфоровой кружки какой-то полезной немецкой дрянью, а круги в том месте, где утонул булыжник, не разбегаются, а накапливаются, превращаясь в цунами сумасшествия.
— Ты где так простыл? — удивляется будущий (и видимо прошлый) украинский маньяк-убийца, заботливо укрывая ещё одним одеялом. — Как только дошёл из Бибераха? Семь километров всё-таки, в твоём-то состоянии.
И опять круги…
Специальная машина уже увезла тело. Марат появился позже всех. Марат не наркоман, но сейчас он сидит в глубоком кресле и прислушивается к пению героина в своих венах. Марат не хочет никого ни о чём расспрашивать, он не поехал сопровождать тело, он там…
В доме двигаются все и всё. Какая-то женщина похожая на гестаповку (почему?) отдаёт распоряжения. На меня никто не обращает внимания. Переодеваюсь и выпрыгиваю на воздух. Дышу. Дышу. Дышу…
— Ваш билет? Деньги? Документы? Куда вы направляетесь? Нет, вы выйдете в Брюсселе…
Пять поездов. Высаживают изо всех. Шестой поезд. В Кёльне высаживают уже с помощью полиции. Три дня под арестом. Куда? В Россию. Не хотите попросить политическое убежище? Нет. Не хотите?.. Нет. Не хотите?.. Нет. Нет. Нет. Нет!!! Опять Алик Арзаефф. Опять бумага…
Температура под сорок. Почему-то снятся яблоки. Румяные и красные…
Всё-таки немецкое лекарство помогло. Валера доволен — поставил меня на ноги. Спасибо, Валера.
Паспорт опять в кармане моей куртки. Валера жмёт на прощание руку. Я его убедил, скоро он тоже вернётся на Родину. Лучше бы не убеждал…
Поезд до Мюнхена. Закосил под спящего. Билет не проверили. Ещё два поезда. Высадили. Автостоп до немецко-чешской границы. Много рефрижераторов. Выхожу из-за них. Немцев прошёл, чехи зовут к себе и разглядывают паспорт:
— Россия, Украина?
— Россия.
— Транзит?
— Да.
Не ставят никакой штамп. Сразу за КПП поднимаю руку и ловлю старенький «Опель». До Плзня? Хорошо. Водитель чех, проживающий в Германии. Всю дорогу смеётся. Перед вокзалом Плзня протягивает двадцать немецких марок. Спасибо, друг.
— Где у вас «ченч»? У таксисов?
Хватило на билет до Словакии…
В поезде два хохла везут на Украину старый телевизор.
— Когда так хорошо научились говорить по-русски? А, так вы не чехи?
— Шо так рано слазишь? Ещё горилки дюже богато…
Опять кончились деньги. Автостоп. Ночь. Иду пешком в сторону границы. Наш УАЗик, но со словацкими военными. Подвезли. Осталось километров пять. «Копейка» с украинскими номерами.
— Хлопцы, без денег подбросьте до Ужгорода.
Граница. Словацкий пограничник рассматривает паспорт.
— Почему просрочено пребывание?
— Так это же во Франции, не в Словакии…
Наконец украинец сверяет фотографию и моё лицо и ставит штамп. Всё. Хоть и не Россия, пусть Украина, всё равно, дома.
* * *Раннее утро. Час, как взошло солнце. Чистое голубое небо. Песок уже нагрелся. По песку ползут два измождённых ЧЕЛОВЕКА…
Глава 31
Может быть, он не понимал, почему мы ещё не хотим смеяться, но он понимал, что по-настоящему сильным до тех пор не будешь, пока не научишься видеть во всём смешную сторону.
К. КизиВсё это замечательно. Интересно, во всяком случае. Воронки, спирали… Но за спиной-то трупы остаются. Причём не заказанные, не оплаченные, не погибшие на поле брани, а как бы случайные и абсолютно ненужные. Мне, по крайней мере, ненужные… Игра?
А правила игры предполагают как раз и заказ, и оплату, и поле брани, ****ь, тоже. И что теперь? Доигрался в разведчиков? Дважды два четыре и минус два опять два. В рифму…
Отложил газету и, спрыгнув вниз, присел на нижнюю полку. В купе одни женщины. Две точно хохлушки. Московский поезд из Киева. Купейный вагон.
— Андрей, Вы бы рассказали что-нибудь про Париж, — сорокалетняя Анна, в китайском спортивном костюме, густо измазанная косметикой, томно покосилась на мои тапочки. — А то мы дальше Москвы никуда и не ездим.
— Расскажу, только вот постою немного в коридоре, ноги затекли, — и вышел наружу.
Упёрся взглядом в окно, наблюдая за тем, как проносится навстречу скорому поезду серый состарившийся за зиму снег.
— Хорошие женщины, но глупые, — рядом присоседилась блондинка с несколько великоватыми, правда, достаточно аппетитными формами, лет тридцати, моя четвёртая попутчица. — Я от них, если честно, немного устала. Вы действительно едете из Франции?
