Уходящие из города - Галаган Эмилия

– Не получится. Заблокировано все. Правда.

Лола обняла и поцеловала дочь в щеку. Здесь, на даче, Бу перестала краситься и пахла по-детски: сладостью и мылом. Носик у нее был коротковат и вздернут, отчего казалось, что она совсем маленькая.

– Тут, у нас, тоже полно ворон, Бу.

Недавно Лола увидела за окном ворону, сидящую на ветке дерева. Лола хотела открыть форточку для проветривания, но передумала: вспомнилась дурная примета – если птица влетит в дом, это к смерти. Поэтому Лола стояла у окна и молча смотрела на ворону, которая смотрела на нее в ответ черным блестящим глазом. Умным, внимательным. Из прошлого донеслось: «Я ворона, я ворона, на-на-на». И Лола впервые за много лет пожалела, что когда-то ее покинула магическая сила; и все, что теперь ей оставалось, это повторять, обращая всю себя в одну огромную просьбу: «Уходи! Уходи! Уходи! Не тронь мою семью!»

Об этом Лола не стала говорить дочери, просто еще раз прошептав:

– …полно ворон, Бу. [10]

Никита знал, что Лу не любит сладкое, но иногда прикидывался незнающим: брал и ей, и себе по порции мороженого или какой-то другой сладости, а потом, когда Лу отказывалась, радостно съедал все. Он догадывался, что Лу прекрасно понимает эту его хитрость, но подыгрывает ему, и от этого любил ее еще сильнее.

Он хотел заскочить в «Мак» за мороженым, но опомнился: «Мак» закрыт, стоит с темными окнами, нагоняет уныние. В Заводске «Мак» был только на вокзале, в старинном здании с колоннами – это ужасно раздражало людей, чтивших прошлое, но нравилось Никите. Рядом с мертвым «Маком» раскинулась палатка с овощами и фруктами. Можно взять что-то из ее ассортимента. У палатки, белой в синие полосы, на манер американского флага, стояли двое – здоровый мужик, одетый не по погоде в футболку и шорты, и небольшая женщина, которую Никита не смог разглядеть – мужик ее заслонял.

– Клубника наша? – спросил мужчина продавщицу, восточную женщину лет пятидесяти.

– Израиль, – ответила та. – Для наша рано.

– А сертификат на нее у тебя есть? Или как там… разрешение от санстанции?

– Все есть, все есть, – закивала продавщица, впрочем, даже не сделав вида, что ищет какие-то документы.

– Взять?..

Спутница мужчины что-то тихо ответила, видимо, выразила желание поесть клубники, поэтому он продолжил:

– Я тут недалеко живу, тетка, и если вдруг не дай бог эта клубника говном окажется, я сюда приду и в глотку тебе ее затолкаю…

Невидимая женщина хихикнула. Продавщица не повела и бровью.

– Хороший клюбника, – только и сказала она.

– Дайте две упаковки.

– С вас пятьсот тридцать четыре.

Мужик, нервно подрагивая волосатой ногой, принялся рыться в кармане, отыскивая мелочь.

– Пятьсот… десять… двадцать… черт, больше нет.

– Пятьсот тридцать четыре.

– Тетка, ты же не в магазине, с тобой же торговаться положено, ты в своем уме?

Продавщица молча убрала пластиковые лотки с клубникой в сторону. Никита поразился ее упорству и, желая подыграть, протянул тысячу:

– Сдача найдется или мелочь поискать?

Мужик прошил его злобным взглядом, матюкнулся, но женщина, все так же невидимая Никите, что-то сказала ему, и они ушли.

Клубника наверняка была безвкусной, но это уже не имело большого значения. Никита подумал о том, что в красках расскажет Лу, как обошел наглеца, но в ту же секунду ему стало неловко и стыдно и за этого мужика, грозившего затолкать клубнику тетке в глотку, и за его спутницу, и за себя самого, так по-дурацки потратившего деньги, которых у них с Лу было не так уж много. Поэтому в итоге он ничего не сказал Лу, хотя она ни в чем бы его не упрекнула.

Они приехали в Россию проведать родителей. Думали, что задержатся, но февраль решил все.

До Москвы – на поезде, а дальше был взят билет на самолет. Лу боялась летать (пусть и не в первый раз, а всегда страшно, как в первый), но стыдилась говорить об этом, поэтому тихонечко млела на заднем сиденье машины, вполуха слушая разговор Никиты и водителя:

– Говорят, пограничники могут попросить телефон, почитать переписки… да, ватсап, телегу…

– Надо поудалять лишнее. А если что-то не то найдут, не выпустят?

– Не знаю. Говорите, что едете отдыхать и скоро вернетесь… Обратные билеты у вас есть?

Лу уже несколько раз изучила свои переписки, поудаляв все сомнительное или могущее таковым показаться.

– Мы там не опаздываем? – подала она голос с заднего сиденья. Голос прозвучал как блеянье, так что ей самой стало противно.

Машина стояла на пешеходном переходе, который медленно преодолевала какая-то бабуля в коричневом плаще и вязаной шапке, натянутой до самых глаз.

– Не-не, с запасом едем, – уверенно сказал водитель.

Бабуля двигалась так медленно, что Лу показалось, будто воздух снаружи машины напоминает кисель или что-то вроде того – некую вязкую массу, сопротивление которой необходимо преодолеть, чтоб сделать шаг. Неужели это время растягивается, чтобы окутать их, обмотать в сто слоев целлофана, и не выпустить? Захотелось биться всем телом, трепыхаться что есть мочи – только бы освободиться, только бы… Загорелся красный. Машина тронулась с места.

Уже в салоне самолета, когда можно было расслабиться, но не получалось (господи, как же Лу боялась летать!), ей вспомнился мерзкий эпизод из детства: когда-то в Заводске был зоопарк, ныне закрытый, и мать повела ее туда. Да, это было в то же самое время года: весной. Вид несчастных животных, худых, в свалявшейся шерсти, с мутными, нездоровыми глазами довел Лу до слез и разъярил маму. Она обратилась к первому попавшемуся из служителей:

– В чем дело? Почему ваш верблюд еле ходит? Почему он такой облезлый?

Ей ответили совершенно спокойно, что на зоопарк не раз жаловались, но по закону животных нельзя ни выпустить, ни усыпить, поэтому они будут жить здесь до естественной смерти. Мама принялась ругаться и кричать, что, видимо, руководство зоопарка стремится приблизить естественную гибель животных, но и на это никто ей ничего вразумительного не ответил – очевидно, потому, что она была права.

И вот сейчас в самолете, пока стюардесса рассказывала о технике безопасности, у Лу перед глазами то и дело проходили то скрюченная старушка в коричневом пальто, то облезлый верблюд – и настойчиво лезла в голову мысль о том, что она улетит, а они все, кто остался здесь, умрут, вымрут, потому что их нельзя ни усыпить, ни выпустить на свободу. Лу гнала от себя эту мысль – здесь оставалась мама. И Олеська. И Арчи.

Она никому об этом не рассказала, даже Никите.

Тест был отрицательный, но кашель никак не проходил. Пока Влад спускался с четвертого этажа, он несколько раз останавливался, чтобы перевести дух. Вдобавок еще и ныло колено. Наверное, за последние пару месяцев он снова прибавил в весе. Надо худеть, но пока дальше признания необходимости дело не заходило. Выйдя из полутемного подъезда, он сощурился от яркого света и долго стоял, привыкая. Подумалось: к новому миру тоже придется привыкать. Славка писал из своей заграницы, что у него все в порядке, пока не увольняют, хотя пара знакомых перестали здороваться (сраные русофобы), но это мелочи. Мама без конца плачет и звонит украинским родственникам, которые вот-вот должны выехать и двинуться к ним, в Штаты.

Деревья уже стали зеленеть, появились первые клейкие листочки, о которых писали в школьных сочинениях про весну. Во дворе было не так много детей, как когда-то давно, в его детстве. Тогда вообще мир был другим. Вспомнилось почему-то, как после окончания первого класса они с Полиной бегали по небольшой аллейке, которая шла вдоль их дворов. На бетонные плиты дорожки то и дело выползали огромные слизняки и улитки, которые чем-то безумно нравились Полине. Она заботливо переносила их на другую сторону дорожки, а Влад ей помогал.

– Смотри, в какую сторону она ползет, туда и неси…