Уходящие из города - Галаган Эмилия
– Когда брат сказал, что добровольцем на фронт уйдет, мама ему тут же: «Первая пуля да тебе в лоб». Только это и сказала. Я тогда ничего не поняла, даже не плакала. У мамы было такое страшное лицо… Такого лица я ни разу больше не видела. И ни от кого не слышала таких страшных слов. И в книжках не читала. Может, она думала, что брат испугается и не пойдет? Но он все равно ушел. Прошел всю войну, только раз легко ранен был. Везучим себя называл. Мама не дожила. Умерла, даже не знаем от чего. Что-то изнутри сточило. Она и тогда была… помню: глаза эти черные… «Первая пуля да тебе в лоб»…
Потом, когда Олеся училась на искусствоведа, из курса фольклористики она узнала, что в народе всегда были популярны обратные пожелания – когда люди говорили вслух страшные вещи, чтобы злые духи услышали и сделали все наоборот. Когда она прочитала об этом, то сразу вспомнила «первая пуля да тебе в лоб» и догадалась, что слова эти были для злых духов. Но услышали их не только духи – люди тоже все слышат. Скажи человеку «умри» – и он будет жить назло. Будет жить вечно. Русские умеют жить назло.
Корова много смотрела телевизор. Ненависть, бьющая из него пронзительными лучами, как утреннее солнце, не дающее спать, радовала Олеську. И чем больше там, брызжа слюной, призывали взорвать атомную бомбу, тем острее Олеська думала о том, что только те, кому не жаль ни себя, ни других, ни прошлого, ни будущего, способны изменить мир. Способны вырвать у судьбы победу вопреки всему. Мы не боимся ни первой, ни второй пули – пронзенные ими, мы встанем и пойдем вперед. Мертвые – пойдем.
– Ой, что делается, ой-ой, мамочки! Ой, Лесь, как страшно жить!
Перепуганная телевизором Корова хваталась за сердце. Олеська ничего не говорила ей, но смотрела так пугающе, что та мелко тряслась, как желе.
Паулина была в общем довольна тем, как ей удалось устроиться.
Времена наступали турбулентные, как выражались умные люди, и выбор у нее был небольшой: возвращаться в родной поселок или попытаться осесть в городе. Лучший способ устроиться для девушки – это мужчина. Сергей, конечно, не принц из сказки: потрепанный жизнью, но молодящийся дядька под сорок – не тот, о ком она мечтала. Но у Паулины случались романы с легкомысленными ровесниками, пару раз она обожглась на связях с солидными, состоятельными мужчинами – и все без толку, жениться никто не предлагал. Так что Сергея можно было рассматривать как подарок судьбы: минимальный набор – квартира и машина – у него есть. Квартира так вообще отличная, в старом доме на Благодатной, можно сказать, элитное жилье. Правда, оставаясь в квартире одна, Паулина не могла отделаться от чувства, будто рядом кто-то есть. Порой, когда она пыталась открыть шкаф или дверь ванной, кто-то будто удерживал ручку изнутри; пока не чертыхнешься, не откроешь. Когда она мылась в душе, кто-то легонько шевелил занавеску. «Это кот, это Брюс», – успокаивала себя Пуля, но рыжий ленивый Брюс всем своим видом говорил: не-а, и пялился в пустоту, на кого-то невидимого.
Недавно вечером пошла она в магазин. Впереди, на другой стороне улицы, светилась желтым вывеска «24 часа». Какой-то павильончик маленький. Пешеходного перехода тут нет, но можно махнуть через дорогу… Она сделала шаг – и тут же не пойми откуда вылетел автомобиль, пронесся мимо на такой скорости, на которой у них, в Заводске, никто не ездил: куда тут можно так спешить? На тот свет?
Пуля отшатнулась – и тут же услышала что-то вроде тихого-тихого смеха, такого ехидного голоска – то ли хи-хи, то ли динь-динь.
А потом она заметила, что магазинчик на той стороне дороги – обгорелая развалюха.
Дома, заваривая чай, чтобы успокоиться, она думала о том, что Сергею ничего не скажет. Знала: он не верит ни во что такое. Невидимой врагине она говорила: «Э, нет! Кто бы ты ни была, а меня, девчонку из пригорода, ты не сломаешь и не выживешь, я за свой кусок хлеба с маслом кому хочешь глотку перегрызу!»
Пуля даже ударила кулачком по столу и топнула ножкой, а люстра над головой тихо сказала:
– Звяк-звяк. [8]
Мать попросила Сергея отвезти в церковь куличи, и он согласился. Плевое дело: быстренько смотается к церкви, постоит немного во дворике, подождет, пока поп окропит куличи – и домой. Возле храма толпился народ, кто пришел святить снедь, а кто слушал доносящееся из громкоговорителя богослужение. Платки, горящие свечи, голоса – от шепота до громких, цельных, резких. Люди обсуждали спецоперацию, рост цен и санкции – те же темы, что и везде. Может, все-таки зайти в церковь и поставить свечку? Ну, мало ли, вдруг поможет от чего…
В храме было очень душно, но, вопреки ожиданиям, не тесно: люди к богу не сильно-то и ломились. Сергей купил свечку – попроще и потоньше – направился к подсвечнику, и вдруг почувствовал что-то тяжелое, тянущее под сердцем. На мгновение золотисто-красная церковь как будто наполнилась черно-серым дымом. Сергей обернулся, забегал глазами по толпе и заметил мужика, смотревшего на него с узнаванием. Хмурый, седой, в старой олимпийке, в руке держит свечку. Рука огромная, свечка тоненькая, от тепла вот-вот согнется, сомнется, погаснет. Чтобы не показаться невежливым, Сергей кивнул мужику и прошел вперед, к подсвечнику, уже сердясь на себя: зачем вообще зашел?
Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ.
Сергей зажег свечу, поставил ее на подсвечник, быстро перекрестился и развернулся, чтобы выходить.
И сущим во гробех живот даровав.
Опять этот мужик, внимательно так смотрит, как будто Сергей ему чего-то должен.
Сергей уже почти вышел из храма, как мысль ударила его в затылок: это же Комаров Генка! Тот самый, который давным-давно, еще когда они в школе учились, убил своего брата двоюродного – замучил в надежде, что тот ему скажет, где деньги лежат.
Захотелось обернуться, чтобы удостовериться: точно Комар? Но тут же наполз страх и какое-то отвращение, липкое, как подсохшая лужица сладкого чая на кухонной клеенке. Сергей вышел из церкви, даже не перекрестившись.
Это точно был Комар. В сущности, ничего удивительного, он ведь давно должен был освободиться, сколько лет прошло, тем более что сел тогда по малолетству… А что в церковь зашел, так, может, покаялся… Но на душе у Сергея было скверно, мысленно он словно отплевывался, хлебнув какой-то гадости: в покаяние он верил не больше, чем в воскресение из мертвых. Ага, тот мелкаш воскрес, ну-ну, аж три раза…
Об этой встрече Сергей никому не сказал – не хотелось ворошить прошлое, да и сам постарался забыть поскорее. [9]
На Пасху они уехали на дачу. Папа строил этот дом четыре года, но так и не успел довести дело до конца. Андрей обещал сделать все, что сможет (но что он сможет, он фельдшер, у него под другое руки заточены), на втором этаже надо вставить окно, вывести розетки, поклеить обои. Но Лоле все равно нравилось здесь и не хотелось уезжать в городскую квартиру. На даче какой-никакой простор – не так давит на сердце.
– Ма-ма, ма-ам! – Бу подлетела к ней, ластясь, как влюбленный слоненок. В школе дочь врезала кулаком кому-то, кто учил ее правильно любить родину («А я дралась потому, что меня дразнили толстой! – подумала Лола. – Да уж, времена изменились»). Лола пообещала классной руководительнице Бу, что проведет беседу с дочерью, и стала думать о том, как оформить домашнее обучение. – Ма-ам, смотри, – Бу тыкала ноготком в планшет. – У девочки дома живет ворона! Настоящая ворона, представляешь?
– Ну ничего себе! Настоящая ворона! И правда!
– Она разговаривает! Знает несколько слов! Представляешь! Эта девочка, с вороной, собирает деньги для нее. Они беженцы! В Болгарии! Представляешь, так и ехали из Украины с вороной! Я бы тоже перевела им денег, но ведь нельзя от нас? Ты же не разрешишь?
– Не разрешу.
– Мам, ну неужели нельзя на ворону?!
