Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2012)
Мы едем очень осторожно
И объезжаем все, что можно:
Сугробы, ледяные кочки,
Столбы, скамейки, бревна, бочки.
...................................
Медведик спит, берлога едет,
Сопит в берлоге мой медведик,
Мой младший брат, ему — полгода,
В берлоге — летняя погода!
Возвращаясь к награжденной книге, тянусь к знаменитой хрестоматии-антологии «Лучшие стихи для детей», выпущенной семь лет тому назад санкт-петербургским издательским домом «Нева» и составленной М. Ясновым. В своем эссе, предшествовавшем подборке Мориц, составитель интересно писал о «фирменных» морицевых «сдвигах», искусных смещениях далеких реальностей, отсылающих нас к поэтике сюрреализма. «Детский поэт, ступивший на эту дорожку, одновременно занимается интерпретацией языка ребенка, воссозданием детской психологии и не упускает из виду ситуацию взрослой культуры». И дальше, вспоминая о стихотворении «Чудесатые дела» [18] , что родители-де непременно вспомнят о знаменитой деревне, которая ехала мимо мужика.
Вот и в новой-старой «Крыше» помимо «Нарисованного петуха» и «Хохотальной путаницы» (кстати, эти «частушечки-хохотушечки» передают привет, как я вижу, не только русским народным песенкам, потешкам и прибауткам, но и — чуковской «Путанице») имеется соответствующее ходячее окно:
В городе, в поселке,
В снегопадном шелке,
Шло по улице окно
С ангелом на елке.
Шло по улице окно,
Там, где ночь стояла.
Ночь стояла, шло окно,
Ангелом сияло.
Шло по улице окно
С ангелом лучистым.
Это было не в кино
С ангелом-артистом.
Это шло мое окно
В снегопадном шелке,
В гости шло к тебе оно
С ангелом на елке.
(«Шло по улице окно»)
Шло, как видим, не только окно. Шло время. В те годы, когда Юнна Мориц еще только входила в детскую литературу, на михалковской или маршаковской елке, само собою, была бы пятиконечная звезда или красный флажок. Но вернемся к поэтике.
…Михаил Яснов говорит, что в стихах Мориц «немало сказанного между строк», что «ребенок это чувствует и тянется к неведомому, как тянутся дети ко всему взрослому. Но “взрослый мир” упакован в блестящий фантик детских фантазий — и так радостно разворачивать этот хрустящий фантик, ведь от него исходит дразнящий аромат тайны!»
Ровно одиннадцать лет тому назад, в интервью Марии Богатыревой («Литературная газета», 2001, № 6), отвечая на вопрос, каким образом в ней уживаются два столь разных поэта — «детский» и «взрослый», Юнна Мориц обернулась к началу своей литературной судьбы и только потом перешла в наступление: «Я стала писать „свое детское” в 1963 году, когда попала в „черные списки” из-за стихотворения „Памяти Тициана Табидзе”, потом 9 лет мои книги не издавали, а только учили меня в литпрессе любить родину, жизнь и не считать себя русским поэтом — ни в коем случае.
По этому поводу я не стала посыпать голову пеплом и особо рыдать, а пустилась свистеть ежиком с дырочкой в правом боку... И тогда, как сейчас, полдюжины детских поэтов узурпировали территорию детской литературы и присвоили себе исключительный титул знатоков детской психологии. Кроме того, был и есть какой-то дурацкий предрассудок, что никогда „взрослый” поэт не сможет быть „детским” и наоборот.
А я исходила из того, что книги детям читают взрослые и только потом дети начинают сами читать поэзию. Вот я и писала такие стихи для детей, которые были бы интересны и взрослым, и мне самой. Я писала для детей с упоением, ушами махая в абсолютной свободе, чем и доныне с большим удовольствием занимаюсь…»
Я не знаю, кого именно тогда, в 2001-м, Юнна Петровна (так, по-старинному) посчитала узурпаторами детской литературы. Да, признаться, и знать не хочу.
Что же касается упомянутого ею «дурацкого предрассудка», то, кажется, он потихоньку уходит в прошлое. Достаточно сказать, что за эти годы, например, у Марины Бородицкой, Михаила Яснова, Григория Кружкова, Александра Тимофеевского вышли не только многочисленные журнальные подборки со «взрослыми» стихами, но и сборники оригинальных «взрослых» стихов, прочно вошедшие в читательский оборот.
О Валерии Михайловиче Воскобойникове, награжденном президентской премией за серию книг «Жизнь замечательных детей», я вам скажу вот что. Если мне хочется вообразить, как именно выглядит классик детской литературы (прозы! прозы!), то я вижу его именно таким: чудесным патриархом-интеллигентом с пушистой бородой и сияющими глазами. С неповторимой «костровской» (В. М. много лет отдал питерскому «Костру») интонацией открывателя - просветителя . Список созданных им книг долог, как солнечный луч, они бесконечно переиздаются, а он бесконечно пишет и пишет новые.
Его талант по-пушкински сложился в плеяде . Именно он, Валерий Воскобойников, был первым читателем гениальной повести Виктора Голявкина «Мой добрый папа» и хрестоматийных стихов Олега Григорьева.
Надо ли говорить, что каждая глава его трехтомного собрания «Жизнь замечательных детей» начинается словами — «Когда … был маленьким». Обязательно с именем и отчеством.
О книгах Валерия Михайловича мы поговорим в нашем следующем чтении, переходя к состояниям «Наследное» и «Образовательное», а пока — вот вам его «Маленькое письмо к читателю о чем угодно», опубликованное уже упомянутым «BiblioГидом»:
«Однажды я с ужасом открыл, что не знаю, зачем, для чего живу на Земле среди людей. Мне было тогда двенадцать лет, это ужасное открытие осенило меня в трамвае, и я долго метался по улицам, не желая идти домой и надеясь, что все-таки соображу что-нибудь насчет цели своей жизни. Наконец, я устал, добрел до квартиры и, не отвечая на вопросы матери, бухнулся спать. Ночью я просыпался от собственного стона. В следующие годы я прочитал довольно много книг. Они рассказывали о чем угодно: про историю изобретений, про жизнь древнего человека, про мамонтов и насекомых, но только не про меня. Я догадывался, что люди знают какую-то тайну о том, зачем я живу, но спросить у них я не мог — не было у меня тогда такого человека, которому я доверил бы свой вопрос.
Открытие пришло во сне — точно как Менделееву. Он ведь тоже долго мучился из-за своей Таблицы. Я увидел самого себя стоящим на вершине холма. За левую руку меня держали родители, родителей — бабушки и дедушки, а их — следующие мои предки, которых я даже толком не знал. И вся эта бесконечная цепочка людей уходила в туманную даль — в прошлое человечества. За правую руку я держал своих детей (на самом деле не было у меня тогда никаких детей, это сейчас их трое), а они — своих детей, и те — следующих. Эта цепочка тоже скрывалась в туманной дали — будущем человечества. А я — соединял их всех.
Тогда-то я и понял насчет собственного предназначения и цели жизни каждого человека: любой из нас соединяет всех прошлых людей с людьми будущими и передает им все то доброе, что было сделано раньше. У каждого человека на Земле — есть своя такая цепочка. А все вместе эти сплетенные цепочки называются человечеством.
Проснувшись, я уже знал, что рожден не зря. И еще я понял, что кем бы мы ни были: хоть писателями, хоть водопроводчиками или пастухами, главное наше дело — передавать все доброе и хорошее в будущее время. Все мы — разные люди, каждый из нас — единственный человек во всей истории Вселенной. Никогда такого человека, как любой из нас, не было на Земле и не будет; нас разделяют далекие расстояния и многие годы, и все же мы сильны, мы живы, когда все мы — вместе, когда сплетены в единое человечество. С тех пор прошло сколько-то лет, и я узнал, что мудрые философы придумали свои ответы на мучавший меня вопрос. Возможно, свой ответ есть вообще у каждого человека. Но если у вас пока нет такого ответа, возьмите хотя бы мой — мне он здорово помогает».
Книги
Ли Бо. Пятьсот стихотворений. Составление и перевод с китайского Сергея Торопцева. СПб., “Нестор-История”, 2011, 328 стр., 500 экз.
Сборник из пятисот классических стихотворений великого китайского поэта Ли Бо (701 — 762) составлен одним из ведущих специалистов по его творчеству. Переводчик стремился к максимально точному воспроизведению реалий оригинала, в отличие, скажем, от Ахматовой, переводившей Ли Бо как поэт.
