Виктор Лихачев - Единственный крест
— Я против.
И неожиданно для своих спутников, стал читать стихи:
Повесил фонарь немец в полночь,
Бомбил нас и станцию Колочь.
Огнем полыхала теплушка,
В ней хлеба осталась краюшка.
Грожу кулаком прямо в небо
За ломоть сожженного хлеба,
За трупы в снегу под откосом.
Я плачу… И сопли из носа.
И мать тоя, сгорбясь, устало
Идет мне навстречу по шпалам…
Потухни, фонарь, ради Бога,
Скорей над железной дорогой.
— Да, не все так просто, — после долгого молчания произнес Михайлов. — Скажи, Васильич, стихи сам написал?
— Нет, конечно. Есть такой городок на Смоленщине — Рудня, там этот автор живет — Виктор Куневич.
— Не слыхал такого.
— Да и я, признаться, не слыхал. Сейчас такое время — не до поэзии. Степан правильно сказал: люди деньги зарабатывают… Кто-то из друзей мне подарил книгу стихов Куневича. Вот и все.
— Слушай, ну и память должно быть у тебя!
— Это точно, — горько рассмеялся Сидорин, — все что в книгах прочитал — помню, а что было со мной когда-то в жизни — забыл… Но все равно, привет Михалычу передавай.
— Не сомневайся, Васильич. Да я думаю, ты к нам еще приедешь.
— Обязательно! Вот только с делами управлюсь — и приеду.
Они надолго замолчали. Первым тишину нарушил Степан.
— А у меня по литературе всегда тройки были. Да и те — с минусом. Физику любил, химию. А когда пятый десяток разменял, на книги запал, представляете? Из-за чтения даже монархистом заделался. И это еще что, я с женщиной одной работал в таксомоторном парке. Анной Петровной Нелюбовой зовут, не слыхали?
— Кажется, нет, — ответил Сидорин.
— Поинтересуйтесь. Она в Переславль-Залесский из Москвы переехала, на пенсию вышла и вдруг — стихи начала писать. Ни с того ни с сего — в пятьдесят восемь лет.
— Ни с того ни с сего не напишешь, — глубокомысленно изрек Санек.
— Тоже верно. Но я, когда с ней работал, представить себе не мог, что она поэтессой заделается.
— А может — баловство все это? — вновь подал голос Михайлов.
— Ты что? Уже две книги выпустила. Мне одну подарила. С дарственной надписью.
— Степан, — спросил таксиста Асинкрит, — вам ее стихи нравятся, или все дело в том, что вы с ней вместе раньше работали?
— И то, и другое, — честно признался тот.
— Наизусть что-нибудь помните? Чтобы представление составить.
— Помню. Книжка тонкая — всю за год наизусть выучил. Но вот вслух читать…
— А ты братан не ломайся, как тульский пряник. Сам сказал, желание клиента — закон, — поддержал Сидорина Александр.
— Ну, хорошо.
И, откашлявшись, таксист стал читать:
Я в России не гостья,
Не чужая родня,
На российском погосте
Похоронят меня.
Под отеческим небом,
У свечного огня
Русской водкой и хлебом
Помяните меня!
У Нелюбовой Анны
Громких титулов нет,
Напишите на камне:
«Переславский поэт».
— Про водку и хлеб — хорошо, — одобрил Санек. — Ладно, ребята, давай дальше в города играть. Васильич, твоя очередь.
— Подожди, брат. Вы хорошо читаете, Степан, — Сидорин не лукавил. — Что-нибудь еще вспомните, пожалуйста.
Попросил, а сам загадал: если новое стихотворение будет светлым — то все закончится хорошо, если же…
— Что бы еще прочитать? Пожалуй, вот это:
Трава живет и нет ей дела,
Зачем она на свете белом,
И рвут ее, и мнут, и косят,
Все терпеливо переносит,
Пригреет солнце, дождик брызнет, —
Растет и радуется жизни!
Живу по принципу травы
И не ломаю головы
В чем жизни смысл, живу и ладно!
Пишу стихи довольно складно,
Кормлю собак бродячих, кошек,
Шью платье синее в горошек,
Гляжу на мир глазами внука:
Жизнь — замечательная штука!
Так и живу, пока живется,
Была бы жизнь, а смысл найдется!
— Спасибо, — странно, но Сидорин теперь совершенно искренне верил, что все будет хорошо.
А Степан не только хорошо читал стихи, но и быстро вел машину, успев, во-первых, приехать в Москву раньше поезда, от которого отстал Александр, а во-вторых, рассказать любопытному Михайлову, почему книги сделали его монархистом.
— Точнее, одна книга. «Мать» Горького.
— «Мать»? — удивлению пассажиров не было предела.
— Горького с пьедестала снимают. Идиоты! Это же — великий писатель. Читайте Горького — и вы не пожалеете об этом.
— Считай, что убедил. Рассказывай дальше, полиглот.
— Полиглот — это из другой оперы, Александр, — поправил друга Сидорин. — Степан у нас библиофил.
— Понятно. Продолжай библиофил.
— Да, собственно, и продолжать нечего. Хорошая книга заставляет человека думать. А очень хорошая может всего его перевернуть наизнанку. Вот так и у меня с Горьким получилось. В школе проходил, что «Мать» — первый пролетарский роман, очень своевременная книга, как сказал Ильич.
— Какой Ильич? — переспросил Михайлов.
— Ленин, разумеется. И тут читаю о том, как Павел Власов, в сущности, пацан, жизнь свою рабочую начинал. Наверняка, подмастерьем. И понимаю, что настоящий писатель лгать не будет. Так вот, прочитал я, как Павел на свои первые зарплаты и гармонь купил, и рубаху модную, и галстук, и галоши, и трость, а еще вначале пить умудрялся, да еще мать неработающую содержал, — и подумал, что мне сейчас, в мои-то не юношеские годы, такое не под силу будет. Ружье Павел, если помните, думал купить — денег хватало, просто охотой не увлекся. Постоянно в театры ходил. Выходит, можно было нормально жить при батюшке-царе? А потом я еще кое-какие книги прочитал — и понял, что хотел бы жить в то время. Но, увы, ребятки — времена не выбирают…
— Это точно, — думая о своем, меланхолично ответил Асинкрит.
…Когда Александр исчез в чреве Курского вокзала, Степан неожиданно предложил Сидорину:
— Ну что, поехали в ваш город?
— Боюсь, мой друг, у меня денег не хватит. Буду добираться электричками. Спасибо за то, что помогли.
— Хватит денег, вот увидите. А спасибо еще успеете сказать.
Глава тридцать пятая.
Вспоминая Шерлока Холмса.
В палате стояло шесть коек. На крайней, у стены, возле умывальника, лежала Лиза. Сидорин увидел ее, и сердце его сжалось от любви и нежности. Девочка единственная из всех обитателей палаты не посмотрела на вошедшего. Лежала на спине, руки вытянуты вдоль тела, глаза неподвижно смотрят в потолок. Первое желание — броситься к ней, расцеловать, растормошить, развеселить… Но Асинкрит взял себя в руки, чувствуя сердцем, что в такой ситуации, с таким ребенком необходимо и вести себя нестандартно.
