Стон дикой долины - Аскаров Алибек Асылбаевич
-Ну и пусть не знают! Наш Мукур все равно благодатное место! — заупрямился, настаивая на своем, Нургали.
— И что ты так нахваливаешь свой Мукур? Осел не станет краше, если на него перья филина нацепить! — съязвил Канапия. — Да что там Мукур, когда сам райцентр уже опозорился в глазах общественности страны!
— А что случилось?
— Недавно управляющий из Береля Калиахмет Сатанов бессовестным образом обманул почетных гостей из столицы.
— Боже мой, какой стыд!
— Пообещал приезжим показать, как срезают панты у маралов, а сам на следующий день спрятался. Столичные гости в ожидании Калиахмета полдня провели на жарком солнцепеке. А когда наконец поняли, что их обманули, страшно, говорят, оскорбились. Объявили, что ноги их больше не будет в Катонкарагае, и, плюнув напоследок, тут же укатили обратно в Алма-Ату. С тех пор в столице и бытует о нашем районе отвратительное мнение.
— Бесстыдник Калиахмет, да он же всех опозорил, на нас теперь несмываемое пятно! — устыдились за земляка аулчане.
— Не впутывай сюда Калиахмета! — пробурчал Нургали. — Наш Мукур здесь ни при чем.
Канапия ехидно поддел сверстника за упрямство:
— Ты, Нургали, сначала освежи память и вспомни, сколько вершин было у Тасшокы, а уж потом спорь со мной! — и вскинул вверх свою куцую камчу.
— Знаю я... одна была! — стал напирать в ответ Нургали.
— Не одна, а две было!
— Нет, одна!..
— А я говорю, две... две было, понял?!
Черт с ним, с кем бы ни спорил жирный Канапия, суть одна, и она всем известна — пустомеля, смутьян и болтун. Возможно, именно в силу своей сущности Канапия и отзывается так нелестно о библиотекаре Даулет-хане — завидует.
Другие пусть сами решают, как им думать, а вот Нургали абсолютно уверен в том, что у библиотекаря есть та самая родословная.
Человек, которому он доверился, — балбес Рахман, посадил его в лужу. Не зря Нурекен с самого начала сомневался в этом дурне без тормозов — как в воду глядел... Несмотря на сомнения, он все-таки поручил осуществить щекотливый замысел Рахману, так как выхода у него не было и другой кандидатуры он не нашел. А этот «молодец» вместо родословной Мукура, которую пишет Даулетхан, стащил из библиотеки все 12 томов «Казахской советской энциклопедии».
«Отец, простите, но другой энциклопедии я не нашел», — черкнул Рахман короткую записку и оставил ее у Бибиш перед тем, как сбежать в город.
Боже мой, неужели нельзя было отличить рукопись от книги, напечатанной типографским способом? Неужто балбесу нужно было все разжевать, как малому ребенку?.. По выражению его лица Нурекену показалось, что Рахман вроде бы все понял. Тогда почему он притащил совсем другие книги? Таким, похоже, и бывает итог любого дела, если к нему отнеслись как попало, без всякого старания. Да-а, чужую потерю человек посторонний ищет не слезая с верблюда; видно, это действительно так.
Как бы там ни было, но застарелая проблема по-прежнему не давала душе Нургали покоя, изводила нервы, мучила бессонницей...
* * *
Слава Богу, о сокровенной тайне, связывающей Казтая с Акдаулетом, люди до сего дня ничего не знают.
Дархан с Дидаром учатся в одном классе, оба озорники-мальчишки, не удивительно; что они стали близкими друзьями. Нурлытай, уже давно заметившая это, как-то перед сном предложила мужу:
— А что если мы пригласим Акгуль с Акдаулетом в гости, а потом... ну это... начнем общаться поближе?
Вообще-то, в первую секунду Казтай был не против предложения жены. Но как раз в эту пору скандал между каргалдаками и камаями дошел до своего пика, назревала опасность, что он вот-вот взорвется беспощадной войной. В такой сложный период у него, конечно, не хватит мужества пойти на столь безрассудный шаг. Да весь род камаев ополчится против него, посчитает такие отношения с каргалдаком Акдаулетом неслыханным предательством!
Потом в его голову закралось невольное подозрение: «Не иначе, как Нурлытай, помня о своем каргалдакском происхождении, сочувствует рыжему умнику — пусть и дальний, но все-таки родич!» Это привело Казтая в тоску.
— Не нужно! — гаркнул он.
— Почему? — и Нурлытай ласково погладила мужа по волосам. — Дети у нас на два дома общие, как было бы хорошо общаться семьями, по-родственному, мирно жить сообща! Тогда наши души обретут наконец покой...
— Не нужно! — опять рявкнул Казтай.
Только и сказал, но Нурлытай как ужаленная пулей вскочила с места.
— У иду к черту! — крикнула она и стала медленно надвигаться на Казтая, словно пытаясь его уничтожить. — Уйду, понял?! Оставайся один и сдохни в одиночестве!.. Ему дело говорят, а он гавкает как кобель...
Хлопнула дверью и выскочила наружу. Зря я «гавкал», подумал Казтай и так загрустил, что хоть под землю от тоски провались...
Благодаря счастливо найденному решению школьного вопроса, наделавшего столько шума в народе, огонь вражды, полыхавший долгое время между камаями и каргалдаками, угас. Если установившийся между двумя родами мир упрочится, Казтаю и в самом деле можно будет пригласить Акдаулета к себе в гости — это уже никого не удивит. А потом они, возможно, и вправду станут близкими друзьями, будут общаться семьями, вероятно, даже по-родственному...
Все это пока только пустые мечты, теснящиеся в груди Казтая. А в реальности дальнейшая судьба их двух сыновей и будущее взаимоотношений двух домов, похоже, зависят лишь от духовного согласия и мира в ауле.
В последнее время в народе ходят слухи, будто Акдаулет изменился в худшую сторону. Говорят, он частенько ругается с Акгуль и понемногу пристрастился к горькой, хотя раньше к спиртному вообще не притрагивался. Такие перемены в облике учителя, бесспорно, не добавляют чести мукурцам.
— Уеду я отсюда! — говорит, оказывается, Акдаулет каждый раз, когда выпьет. — Ни дня больше не останусь в Мукуре! Мир большой, наверно, где-то и мое счастье бродит... Уеду в самую даль! А иначе, вся моя жизнь пройдет впустую. Умру я от тоски в этой Богом забытой глухомани...
— Почему это, впустую? Разве ты не пестуешь учеников, не готовишь будущих граждан нашей страны? — успокаивает его жена.
— Все это болтовня, пустые слова, сплошная демагогия! — возражает Акдаулет. — Эпоха учителей давно ушла. Сегодня бедного учителя не только другие, даже сами ученики не слушают. А за глаза насмехаются, губы в издевке кривят...
— Перестань, Акас, отчего совсем уж так киснуть?
— Моего оклада едва на еду хватает, да и тот вовремя не выдают. Ничего себе позволить не можешь — ни щегольнуть красивым костюмом, ни повеселиться от души... Ради дров, ради несчастного сена, чтобы просто выжить, унижаешься перед другими, зависишь во всем от аульного начальства, гнешься перед каждым встречным, словно раб какой-то...
— Брось, не надеется только шайтан, Акас...
— Вся жизнь коту под хвост! Сколько было в груди надежд и мечтаний, но все давным-давно сгинуло. Задыхаюсь я здесь, в этой глуши, страдаю, ведь так и не сумел достичь того, что хотел. И во всем виноват этот
чертов Мукур, да будь он проклят! — говорит в отчаянии Акдаулет, когда здорово напьется.
Он был в числе самых передовых, образцовых педагогов не только аула Мукур, но и всего Катонкарагайского района. Поэтому мрачная тень, которая так внезапно заволокла прежде светлую и безупречно чистую душу лучшего мукурского учителя, для его односельчан стала неразрешимой загадкой. Говорят, и стригунок порой встает на дыбы, но от родного косяка не отбивается. Вот и Акда улет — никуда он не денется, не бросит же, в самом деле, семью, детей, собственный дом, да и родной аул тоже...
Теплилась надежда, что учитель рано или поздно образумится, умерит себя по части спиртного и вернется к прежнему облику — учтивому и скромному.
* * *
Старик Амир простыл и уже несколько дней хворал, не вставая с постели, однако в то утро, когда выпал первый ноябрьский снег, ему полегчало. Он встал, вышел впервые на свежий воздух, но вскоре вернулся в дом и стал спешно собираться — решил наведаться на гребень холма, чтобы обновить и покрасить сделанный несколько лет назад собственными руками деревянный памятник.
