Расул Гамзатов - Весточка из аула

Немало в жизни писем разных
Мне почтой было вручено —
И деловых, и в меру праздных,
Порой написанных умно.

В тех — похвалы, в других — упреки,
А в третьих — боль и горечь слез.
В четвертых — строки как уроки,
А в пятых — перечень угроз.

Я не чурался писем злобных
И с гордостью, не раз на дню,
Их изучал, предать способных
Меня опале, как огню.

Но сколь таких ни прибывало,
Я больше получал других,
Дышалось мне легко, бывало,
От писем, сердцу дорогих.

Печать столичная ль на марке
Или аульская печать,
Прощал я почерк, слог, помарки,
Коль было что в письме читать.

Порой на марке — то не странно —
В орла, в слона иль в короля
Впечатывались иностранных
Почтовых ведомств штемпеля.

От писем всяк из нас зависим,
Читают их в один присест.
В стихах и в прозе стаи писем
Я получал из разных мест.

От пылких мальчиков счастливых,
Лишь оперившихся едва,
От стариков неторопливых,
Чья поседела голова.

От тех, кто хлебу знает цену,
Кому весна твердит: паши!
И от людей, избравших сцену
Во имя хлеба для души.

Я стихотворцев, в меру вещих,
За письма их благодарил.
Хранил подолгу письма женщин,
Которых я боготворил.

Шли письма разные, как годы,
И каждое с собой несло
То холод ранней непогоды,
То весен раннее тепло.

Собрать бы вместе их,
                                 а после,
В свою же собственную честь,
С улыбкой поздней, с грустью поздней,
Открыть, как повесть, и прочесть.

Прошли б событий вереницы,
Людские лица, имена,
Но гибли повести страницы,
И в том была моя вина.

В камин бросал иные письма,
Раскрыв над пламенем ладонь,
Так уходящий август листья
Швыряет в осень, как в огонь.

Другие рвал, как и теперь, я
Без ощущения греха.
Белели клочья их, как перья
Ощипанного петуха.

Не слабости душевной признак,
Когда случалось, что в тоске
Жалел я о погибших письмах,
Как степь о высохшей реке.

Ах, письма, письма!
                              Среди прочих
Есть и такие, видит бог,
Что не порвешь, — причем тут почерк? —
Что не сожжешь — при чем туг слог?

По всем неписаным уставам,
Они при мне до одного,
Как будто при солдате старом
Награды и рубцы его.

Но среди писем, мной хранимых,
Есть сокровенное одно,
И я богаче всех халифов,
Дороже золота оно.

В нем буковки подобье горлиц,
Хоть в силу времени само
Уж на изгибах чуть потерлось
Неоценимое письмо.

Когда б прочли письмо вы это,
Не поразило б вас оно,
Оставленное без ответа
Несправедливо и давно.

В родных горах души не чаю
И, глянув времени в лицо,
Я с запозданьем отвечаю
Поэмою на письмецо.

Студентом был я, горский парень,
Вдали от гор — земли родной,
И осень на Тверском бульваре
Листву кружила надо мной.

Хоть слушал лекций я немало —
Учителям не всем внимал.
Жил в общежитии сначала,
А после комнату снимал.

Носил в то время пестрый галстук,
Папаху кепкой заменил.
Ложился поздно: звезды гаснут,
А я еще не приходил.

Любил и мыслил не тщедушно,
Достойный юности вполне.
И до сих пор еще не чуждо
Все человеческое мне.

К стихам друг друга мы бывали
Всегда ревнивы и строги.
Рождались на Тверском бульваре
И настоящие стихи.

Теряться не в моей природе,
Я тонких судей почитал,
И сам в подстрочном переводе
Стихи товарищам читал.

А над Москвою ветры дули
И гнали облака не раз
Оттуда, где жила в ауле
Ходившая в девятый класс.

Мне помнится, что давним летом
Мальчишки, как их ни моли,
Ее дразнили и при этом
В невесты прочили мои.

С прилетом ласточек в апреле,
Когда письмо я получил,
То все недавние метели
От сердца словно отлучил.

Гляжу — конверт заклеен мылом,
И от письма в преддверье дня
Заветным — чем-то сердцу милым —
Повеяло вдруг на меня.

И вспомнил,
                 лишь взглянул на почерк,
Я девочку в краю вершин,
Ей в женихи когда-то прочил
Меня мальчишка не один.

На марке штамп цадинской почты.
Открыл конверт —
                             и голова
Вдруг закружилась оттого, что
Вдохнул аварские слова.

Хоть девочка обыкновенно
Меня приветствовала в них,
Они звучали сокровенно —
Слова простые из простых.

Она писала мне о школе
И сообщала заодно,
Что был сосед всю зиму болен,
Но что поправился давно.

Слова письма как птичья стая.
И я, взволнованный, прочел
О том, что снег в горах растаял
И первый дождь в горах прошел.

Потом перо ее, как ястреб,
Над стаей строчек сделав круг,
Из них — невычурных и ясных —
Словечко вычеркнуло вдруг.

Лугов заоблачных кровинка —
На радость сердцу моему, —
С тремя листочками травинка
Была приложена к письму.

Когда-то в поле у лесочка,
Таков обычай наших мест,
Я сердцевидных три листочка
Срывал при «выборе невест».

Забава давняя.
                      И вновь я
Читал письмо, в котором мне
Желала девочка здоровья,
Хоть был здоровым я вполне.

Когда ж подписываться стала,
Сорвалась капелька чернил
И на две буковки упала, —
Их словно камень придавил.

И кажется, я в том повинен
И перед девочкой в долгу,
Что, как ни силюсь, я поныне
Поднять тот камень не могу.

Письму из горского аула
Не много ль чести воздаю?
О нет, оно перевернуло
Всю душу грешную мою.

Под стук колесной перебранки
Как будто ехал день и два
И на каком-то полустанке
Вдруг слез, шальная голова.

И мне в ту самую минуту
Отрадную вручили весть.
И я, чуть грустный, почему-то
Решил в обратный поезд сесть.

И предо мной мелькали весны,
Как будто сосны за окном.
Себя и мальчиком и взрослым
Я ощущал в лице одном.

Я, чувств не обижая прочих,
Вернувшись к старому письму,
Хочу воздать земную почесть
Святому чувству одному.

Перо сжимая, отличусь ли,
Душ человеческих связной?
Я, помнится, об этом чувстве
С полночной говорил звездой.

С крутого каменного склона
Смотрел я молча в небеса,
Пока две капельки соленых
Не набежали на глаза.

И подмосковные березы,
Как над Гунибом в вышине,
Зеленокудры и белесы,
О нем нашептывали мне.

Щемило душу чувство это,
Но грусть светла моя была:
А годы шли: то снова лето,
То вновь зима белым-бела.

Не пленником досужей страсти
И я по свету колесил,
Но каждый раз из дальних странствий
Одни раздумья привозил.

Смотрел с вершины Фудзияма
На журавлей летящих я,
Входил над Гангом в двери храма,
Который стерегла змея.

Кормил я чаек в море Красном,
По римским улицам ходил.
И в Лувре я перед прекрасным
Вздыхал и слов не находил.

Но весь я был во власти зова
Родной отеческой земли.
И откликался чувством снова,
Что обостряется вдали.

То чувство жаркое от века
Значенье крови обрело
И гордо сердце человека
Превыше славы вознесло.

Достойней нет авторитета,
Оно всегда как высший суд,
И пресвятое чувство это
Любовью к родине зовут.

Как перед вечным и прекрасным
Словами в воздух не стрелял,
Так никогда беседам праздным
О чувстве том не поверял.

И снилось мне, что ночь минула,
Что первый луч сверкнул в ручье.
Мне снилась девушка аула
С кувшином полным на плече.

И словно оживали строки
Непозабытого письма:
Кипели горных рек истоки
И зрела медленно хурма.

И вот уж строчка обернулась
Дымком, что вьется из трубы,
И узкой улочкой аула
С колесным следом от арбы.

И поднимаюсь я на кручи
И дую в тонкую свирель.
И облака, сбиваясь в кучи,
Клубятся рядом, как метель.

И вечер красною полоской
Ложится на плечи высот.
И снова мама с крыши плоской
Зовет меня,
                 зовет,
                          зовет.

С тех пор годов прошло немало,
Как утекло немало вод,
Но все мне кажется, что мама
Зовет меня,
                 зовет,
                          зовет.

В ненастный день и в день погожий,
В какой бы ни был я дали,
На материнский так похожий,
Я слышу зов родной земли.

Ни от чего не отрекаюсь,
Готовый все начать с азов,
Из дальней дали откликаюсь
Я вновь и вновь на этот зов.

О девочка, не потому ли
Я сердцем льну к родным местам?
А долго ль побывать в ауле?
Прочел письмо — и словно там.