Тан Тван Энг - Сад вечерних туманов
– Гражданские пересыльные центры? – вскинулась я. – Вы имеете в виду трудовые лагеря для рабов? Уверена, их местоположение вы найдете в документах вашей армии.
– Армия уничтожила все свои… ненужные документы, когда стало ясно, что войну мы не выиграем, – заговорил молчавший до сего момента Иширо Йуро.
– Что ж, может, я сумею вам помочь, – сказала я. – Я покажу вам, где Кэмпэйтай мучил своих заключенных. Здания вокруг правительственного дома отдыха в Танах-Рате и сегодня пустуют. Местные жители утверждают, что иногда по ночам слышат вопли жертв.
Я шла напролом, не обращая внимания ни на что, словно проводник в джунглях, торящий тропу через мелколесье, наотмашь рубила своим парангом.
– Деревенские жители говорят о массовых захоронениях где-то в районе Голубой долины, в нескольких милях отсюда. Сотни китайских скваттеров были свезены туда на грузовиках, их забили штыками ваши солдаты. Я с радостью выясню все об этом для вас. На деле, наверное, смогла бы отыскать для вас пятьдесят, сто, а то и двести подобных мест – по всей Малайе и Сингапуру.
– Подобные… достойные сожаления… события выходят за рамки целей нашей организации, – произнесла миссис Маруки.
Я повернулась к Мацумото, указывая на его одеяние:
– Вы синтоистский священник, не так ли?
Тот склонил голову:
– Я принял обет через год после капитуляции. Я хотел бы провести молитвенные службы в этих местах. Порой только на это мы и способны – помочь душам умерших обрести хоть какой-то покой – будь они японцы, или британцы, китайцы, малайцы или индийцы.
– Они мертвые, Мацумото-сан, – сказала я. – А помогать следует живым, тем, кто на себе познал варварство и зверства ваших соотечественников, тем, кому ваше правительство отказало в компенсациях.
– Это не вашего ума дело, – бросил Иширо.
– Юн Линь – моя ученица, – заговорил, опережая мой ответ, Аритомо. – Относитесь к ней с учтивостью.
– Ваша ученица? – поразился Иширо. – Женщина? Китаянка? Такое разрешается Бюро имперских садов?
– Бюро утратило для меня свое значение много лет назад, Иширо-сан, – ответил Аритомо.
– Э-э, Бюро… – вмешался Секигава, – …это подводит нас к еще одной причине, по которой мы навестили вас, Накамура-сэнсэй.
Он достал из своего портфеля кремовый конверт:
– Нас попросили доставить это вам.
Он держал конверт обеими руками и обращался с ним с почтительностью, достойной какой-нибудь родовой реликвии. В центре конверта золотом была оттиснута эмблема цветка хризантемы. Аритомо также обеими руками принял конверт и положил его на столик. Секигава глянул на него, потом снова посмотрел на Аритомо:
– Мы должны дождаться вашего ответа.
Аритомо сидел как сидел, совершенно неподвижно. Мы все смотрели на него. Никто ничего не говорил, никто не двигался. Наконец он снова взял в руки конверт, ногтем большого пальца сломал на нем печать. Извлек лист бумаги, развернул и принялся читать. Бумага была так тонка, что нанесенные на нее кисточкой и черной тушью знаки просвечивали, словно прожилки листа какого-нибудь дерева, поднятого к солнцу на просвет. Наконец он вновь сложил документ, жестко разгладив большим пальцем каждый сгиб. Вложил письмо в конверт и аккуратно положил его на столик.
– Как мы понимаем, – заговорил Секигава, – вы вновь безо всяких проволочек назначаетесь на свою прежнюю должность во дворце. Пожалуйста, примите наши поздравления.
– Моя работа в Югири не завершена.
– Но ведь, я уверен, в письме недвусмысленно говорится, что Бюро простило вас за то, что произошло между вами и Томинагой Нобуру, – сказал Секигава.
При звуке этого имени меня будто ударило. На мое счастье, японцы смотрели на Аритомо, а не на меня.
– Вам известно, что произошло с Томинагой-сан? – задал Иширо вопрос среди общего молчания.
– Я не следил за событиями в Японии, – ответил Аритомо.
– Он участвовал в войне. Возвратился в дом своего деда после того, как император объявил о капитуляции, – сообщил Иширо. – Слуги сообщили, что несколько дней спустя он отправился на теннисный корт в своем саду и совершил сеппуку[217].
Известие о смерти Томинаги ошарашило меня – он был последним, что связывало меня с лагерем, единственный другой человек, о ком я знала, что он был там, и кто, как я подозревала, был жив до сих пор. А теперь и его не стало.
– Он оставил записку?
Аритомо наконец-то снова заговорил – приглушенность его голоса была единственным, что указывало, насколько подействовали на него слова Иширо.
– Ничего не нашли, – ответил Иширо. – Слуги говорили, что за день до самоубийства Томинага-сан сжег все свои бумаги – документы, записные книжки, дневники. Все.
– Наверное, боялся, что американцы отдадут его под суд, – заметил Аритомо.
– Его имя не упоминалось ни на одном процессе, – сказал Секигава, – ни кем-то из свидетелей, ни кем-либо из наших людей, которых судили. Уверен, что Томинага-сан, как и многие из нас, просто не смог вынести зрелища нашей страны, оккупированной иностранцами.
Знакомый, полузабытый страх медленно закрадывался мне в душу, пока я пристально разглядывала этого священника, Мацумото: мне следовало бы распознать в нем бывшего офицера Кэмпэйтая, едва я его увидела, но он успел научиться отлично маскироваться.
– А как насчет вас, Мацумото-сан? Ваше имя упоминалось на каком-нибудь процессе по военным преступлениям?
Синтоистский священник не отвел взгляда, зато его спутники упрятались за настороженным, чутким молчанием.
– Я должен был бы еще раньше понять, что мы говорим с бывшей «гостьей императора», – выговорил он.
– Бывшей? Да мы, такие, как я, навсегда останемся гостями вашего императора.
Секигава попытался разрядить тягостную обстановку:
– А-а! Пройдет месяц – и американская оккупация закончится. Мы снова станем свободны. Семь лет под американцами. А кажется, что гораздо дольше!
– Если хотите, мы продлим наше пребывание здесь еще на несколько дней, чтобы у вас было побольше времени на то, чтобы определиться с ответом, – предложил Иширо.
– В этом нет необходимости. – Аритомо поднялся быстрым и решительным движением, не допускавшим никаких споров. Трое членов Ассоциации уставились на Секигаву. Тот кивнул, и все они разом встали, при этом Мацумото помог миссис Маруки утвердиться на ногах.
– Мы так много слышали о вашем саде, – сказал Секигава. – Можно нам его осмотреть?
