Манохар Малгонкар - Излучина Ганга
— Какая благородная идея! — насмешливо заметила Сундари. — Мое семейство в беде — и ты спешишь на помощь!
— У тебя это прозвучало ядовито, — сказал Гьян. — Но, в общем, это недалеко от истины.
— Как бы хотела я вам поверить, мистер Талвар. Но вот беда — ты никогда ничего не делаешь без задней мысли. Ты даже влюбляться ухитряешься из меркантильных соображений. Ты продал моего брата ради собственной выгоды, потом…
— Это все я уже слышал, — прервал се Гьян.
— Ты сам виноват, что приходится повторять.
— Раз уж мы заговорили о моих преступлениях, то имей в виду — отчасти я приехал именно из-за этого, — сказал он. — Хочу попытаться доказать хотя бы самому себе, что есть кое-что хорошее и в самом слабом из человеческих существ. Неужели ты не видишь — я ищу искупления?
— Ты говоришь — отчасти. А еще из-за чего?
Он посмотрел на нее сурово, даже как будто с вызовом.
— Этого я и сам не знаю. Скорее всего я испытывал то же чувство, какое заставило тебя отправиться за мной в доки. Я даже уверен в этом. Возможно, это любовь.
— Мне не нужна твоя помощь и вообще ничего от тебя не нужно. Лучше всего, если ты уйдешь.
Гьян подошел к дивану и сел. Он улыбнулся ей кроткой, нежной улыбкой и покачал головой.
— Я не уйду.
— Смотри, я расскажу отцу все, что про тебя знаю, — пригрозила Сундари. — Все это фокусы. Единственное, что тебе надо, — пристроиться к нашему конвою. Иначе тебе отсюда не выбраться. Это единственный шанс для тех, кто застрял по эту сторону границы. Так-то, мистер Талвар!
— Можешь что угодно рассказывать отцу. Это не заставит меня уйти отсюда. И заметь, я не застрял по эту сторону границы — я пришел с той.
Он по-прежнему улыбался. Его улыбка, самоуверенность, наглая убежденность в своем праве распоряжаться вывели Сундари из себя.
— Да, наконец-то я поняла. У нас в доме действительно много ценностей. Но не забудь — найдутся и другие претенденты! — Она замолчала, уверенная, что на этот раз ранила его побольнее, сбила спесь.
Он и в самом деле спрыгнул с дивана, но тут же уселся снова.
— Ты почти добилась своего. Это единственное, что могло бы заставить меня уйти.
— Почему же ты сидишь? — колко спросила Сундари.
— Да потому, что ты глупая, избалованная девчонка. И говоришь эту чушь, чтобы от меня избавиться. Но я остаюсь.
Сундари повернулась к нему спиной, вышла из комнаты и поднялась по лестнице.
— Что ему нужно? — спросил Текчанд. — По-моему, он не ушел.
— Ничего ему не нужно, — сухо ответила Сундари. — Хочет остаться с нами, говорит, что для этого он приехал из Дели.
— Так мог поступить только сумасшедший!
— Он и на вид несколько не в себе, — согласилась она. — Так и сидит в приемной.
— Отчего же, я полагаю, это очень мило с его стороны, — вмешалась мать Сундари. — Еще один мужчина будет с нами в такое время! Друг Деби… Умеет он водить машину, как ты думаешь?
— Думаю, умеет. У него был маленький автомобиль в Бомбее.
— Почему ты не пригласишь его наверх? — удивилась мать. — Он мог бы пообедать с нами. По-моему, чапатти хватит на всех.
— Может быть, ты сделаешь это сама? Мне он не очень симпатичен… сейчас, по крайней мере.
— Я приглашу его, — предложил Текчанд. — Я сам приглашу.
— Как это странно, — несколько раздраженно заметила мать Сундари, — тебе несимпатичен человек, который проделал такой путь, чтобы помочь нам?
«Восход нашей свободы»
Поезд был совершенно не похож на те поезда, в которых им доводилось ездить прежде. Он был наспех составлен из разбитых вагонов и платформ самых различных типов, которые бывшему железнодорожному управлению удалось разыскать в нескольких депо. Получилась смесь из пассажирских пульманов, теплушек для скота и деревянных платформ.
Состав охраняла дюжина солдат из Мадраса, которым было приказано отгонять толпы хулиганов, кишевшие вокруг станций.
И люди ехали в этом поезде в такой тесноте, в какой никогда не ездили прежде, до того, как великий хаос объял всю страну. Мужчины, женщины, дети протискивались в двери и окна, рискуя сорваться, висли на подножках, цеплялись за буфера, устраивались на крышах вагонов.
Часами поезд простаивал на полустанках, похожий на огромную змею, облепленную муравьями. Хотя никто понятия не имел, когда тронется состав, все боялись пошевелиться, чтобы не потерять место.
Еще неделю назад все они были гражданами Индии, с восторгом встретившими освобождение, которого так долго ждали и за которое так долго боролись. Сегодня они превратились в узенький ручеек невиданного людского потока. Для местных властей все мусульмане были лишь «перемещенными лицами», точно так же, как индусы и сикхи для мусульман в другой части страны. Их переправляли через границу, точную линию которой еще предстояло установить. В данный момент они стали «гражданами без отечества», убегающими с родной земли, в равной мере из-за безумного страха перед резней, которая ждет всех их единоверцев, и из-за ежедневных надругательств со стороны своих вчерашних соотечественников и соседей. Политическая игра внезапно превратила этих людей в беженцев, покидающих отчий дом, как будто в страну вторгся враг. Они лишались всего, чем владели: земли, домов, скота, скарба. И еще они оставляли тысячи умерших и умирающих — страшные жертвоприношения на алтарь свободы. Они бежали, безжалостно покидая слабых и увечных, падавших на пути.
Смуглолицые охранники, вооруженные винтовками с примкнутыми штыками, равнодушно разглядывали пассажиров, которые инстинктивно жались друг к другу, как крысы на плывущем бревне. Все они мучились жаждой, падали от изнеможения и бессонницы, многие из них были больны или ранены. И все же они отчаянно цеплялись за этот поезд, валялись в грязи и вони, неизбежных при таком скоплении людей. Теряющие облик человеческий, униженные, бессловесные, мирившиеся со всем без малейшей попытки к сопротивлению, Они, казалось, были оглушены всем этим кошмаром, который, как неразлучный спутник, пришел к ним вместе со свободой.
Словно какой-то хирург отрезал этих людей от привычной им обстановки. Теперь им оставалось только мечтать о будущем, об обещанной им земле, которую большинство из них никогда в глаза не видели. Эта очищенная от иноверцев, свободная страна станет их отечеством — Пакистаном!
«Миллион погибнет!» — вспомнил Деби-даял. Так предрекал Шафи. «Миллион погибнет! — говорил он им. — Исчезнет с этой земли в результате насилия, которое спрятано в самой глубине ненасилия».
Дело происходило 12 августа 1947 года — до провозглашения независимости оставалось всего три дня. 15 августа снова воссияет для них солнце свободы, полтора столетия скрывавшееся за тучами. «Скольких мужчин еще успеют убить за это время, скольких женщин похитить?» — думал Деби.
Однако где альтернатива? Разве терроризм мог бы добиться свободы более дешевой ценой и сохранить единство мусульман и индусов? Вряд ли. «И все же, — рассуждал Деби, — это были бы честные жертвы, честные и мужественные, а не та резня, которая подкралась к ним в одеждах ненасилия».
Как дошли они до этого? Поколение за поколением жили они бок о бок, как братья, почему же теперь, отравленные жгучей ненавистью, ринулись они друг на друга? Кто победил — гандисты или англичане? Англичане, по крайней мере, предвидели такой ход событий. А может быть, те и другие проиграли, ибо не учли существенные изъяны того человеческого материала, с которым имели дело? Разве Ганди мечтал о такой свободе, которая будет сопровождаться немыслимыми жертвами и вызовет море ненависти? Понимал ли он, что все это приведет к невиданным в истории перемещениям людских масс?
Деби и Мумтаз оказались песчинками в этой буре, микроскопически малыми существами, подхваченными тучей каких-то насекомых.
У Деби не было другого выхода. Он должен был ехать, невзирая на опасность. Другое дело Мумтаз — ей вовсе не обязательно было сопровождать его. Она могла бы остаться в Карнале, хотя трудно представить себе, как жила бы молодая мусульманка в полном одиночестве в той части Индии, где банды хулиганов патрулируют улицы и обшаривают дом за домом, охотясь на мусульман. Вполне вероятно, что Мумтаз обнаружили бы и замучили.
И все-таки отправиться в путь было для нее еще опаснее, чем оставаться. Деби раздражало ее упрямое стремление сопровождать его. Он сердился на нее, угрожал, пытался убедить. Он испробовал даже последнее средство — хотел было улизнуть ночью, думая, что она спит. Но Мумтаз не спала. Она пошла за ним, неся в одной руке корзину с провизией, а в другой два скатанных одеяла. Она умоляла:
— Деби, возьми меня с собой. Я не могу жить без тебя!
Деби даже не обернулся и не замедлил шаг, но Мумтаз догнала его.
