Екатерина Великина - Книга для ПРОчтения
Одним словом, Хуюбис, что с него возьмешь?
Про кризис среднего возраста
Как это ни прискорбно, все-таки следует признать: возраст не идет мне на пользу. Есть женщины, которые с годами крепчают, как коньяк. Расспросите такую, и она сейчас же признается: «Ах, в восемнадцать было не то! Теперь-то я знаю, как себя подать и с какой стороны у жизни печень». Растрепанность юности переродилась в холеность, чувства укрылись под занавесью манер, угловатость вывернулась приятными выпуклостями, и теперь даже сам черт не догадается, что раньше она любила эскимо и пиво «Балтика номер 3». Впрочем, ну их, этих коньячных дам, я не о них.
Нет ничего проще коктейля «Катечкина едет в 30». Достаточно взять молоко, забыть его на столе неделю-другую, а потом как-нибудь сослепу взять да и лакнуть глоток-другой. Толстая шапка свернувшегося белка есть не что иное, как мои драгоценные знания, полученные с возрастом, самое прекрасное из которых заключается в том, что все мы скорее всего сдохнем, а некоторых отольют из бронзы. «Скорее всего», потому что благодаря тому же самому возрасту я поняла, что ничего нельзя утверждать наверняка. Даже летальное. Особенно летальное! Жиденькая желтая водичка, нежно болтающаяся снизу, будет остатками детства, весьма пахучими, потому что восемнадцатилетние шалости именуются шалостями только в восемнадцать, а для всего, что позже, есть менее романтичный термин «взлягивание».
Печально, правда?
Довольно долго я размышляла: а что же такого изменилось за последние годы, где я поумнела, что потеряла и класть ли кубик в суп? Результаты, прямо скажем, так себе.
Самое страшное — перфекционизм. Я думаю, вы все прекрасно знаете, что это такое по науке, поэтому скажу ненаучно. Перфекционизм — это смачный пинок в тощую задницу вашего жиденького человеческого счастья.
Ну вот, скажем, утро. Хочется кофе. Допустим, сваренного с корицей. Еще лежа в постели, вы явственно представляете себе тихую кухонную идиллию под щебет птиц. Вы идете, варите себе кофе, пьете его, варите еще — и понятия не имею, что вы делаете дальше, так как речь не о вас. Первое, что я замечаю, взяв джезву в руки, — грязная плита. Вру. Второе. Первое — это тоненький коричневый ободок у основания ручки джезвы. Понеслась. Часа через три, вынимая вторую партию белья из стиральной машинки, я, конечно же, вспомню о кофе. Четверть чашки растворимого. Растворимого, потому что не захочется пачкать вымытую плиту, а четверть — потому что к полудню приводят Ф. и выпить больше я не успею. Правда, эта четвертушка будет полна оргазмов — еще бы, все вокруг блестит, и картинка соблюдена, но тем не менее сваренного с корицей не было. И так во всем. Внешность? Мы найдем плюшку, морщинку или какую-нибудь родинку, подозрительно напоминающую меланому, и сто тысяч маленьких зеленых улучшителей радостно взвоют в предвкушении борьбы. Дети? Вымыты до розового, в джинсах, прилежно строящие железные дороги и исполняющие «Цокотуху» на заказ. И даже цветы обязаны благоухать. Мне решительно начхать на фикусы, но они у меня есть, и вырастут, сволочи, и зацветут, и непременно заплодоносят. Ну да, в доме должно быть окно, желательно чистое, а на окне должны быть цветы, желательно в горшках.
Ну что, прослезились? Вы думаете, у нас все идеально, а мои коты смотрятся в зеркальный паркет и вымявкивают реквием? Как бы не так!
Правильно. Потому что у всякого перфекциониста есть состояние обратное. Оно могло бы называться «забить на все», если бы не сто тысяч маленьких зеленых улучшителей.
Итак, то же самое утро. Так же хочется кофе. Вы опять-таки распахиваете очи, дуете на кухню, и травите себя кофеином, и черт бы уже с вами.
Я отлично вижу грязную плиту, и коричневый ободок вокруг джезвы, и не совсем чистый пол, и размазанный по кафелю пластилин, и восемь каляк на клеенке, и гору какого-то хлама на холодильнике, и чашку с потушенным бычком, и покосившееся сиденье стула, и несколько капель жира на вытяжке, и пустую упаковку из-под крабовых палочек, и не вынесенное мусорное ведро, и следы от пальцев на кнопке микроволновки, и перегоревшую лампочку в подсветке мебели, и забитую невесть чем решетку на раковине, и слой пыли на телевизоре и… И ну его на фиг, думаю я, варю себе кофе, разгребаю маленький краешек стола и присаживаюсь с целью употребить продукт немедленно.
Первый человечек появится еще до того, как чашка коснется моих губ.
— Приятного аппетита, — скажет мне он. — Это ничего, что плита грязная. Это даже немного пикантно.
— Ну да, — тут же отзовется второй человечек. — Во всем этом есть какая-то живость: вокруг погром, а она сидит и пьет кофе. Другая, может быть, бы дергалась, скатерть вот, например, отмыла, а нашей хоть бы что!
— Ну вообще-то мыть надо было с вечера, — поддержит светскую беседу третий. — Теперь грязь так пристала, что так просто и не ототрешь.
— Да уж, не Сидорова, — вздохнет четвертый.
— А что Сидорова? — тут же встрепенется пятый.
— А у Сидоровой чистота, и дети писать умеют, — ответит пятому шестой. — И печатными, и прописью, и, кажется, владеют языками.
— Наши дети тоже владеют языками! — встанет в позу седьмой. — Причем без всякой муштры! Я сам слышал, как она говорила: «И откуда ты только знаешь все эти слова?» И между прочим, счастье не в языках.
— И не в мытье полов, — отзовется восьмой. — Пускай у нас липкий пол и жирная раковина, пускай у нас черная духовка и окна в потеках никотина, пускай, наконец, из мусорного ведра так воняет, что хочется умереть. Зато у нас чистая душа и горячее сердце.
— Кстати, о душе. Третьего дня тек-с, — ехидно заметит девятый. — Я, конечно, ничего не хочу этим сказать… А под раковиной тряпка. Гнилая.
— Гнилая — это не годится, — возмутится десятый. — Так можно и грибок заработать!
— Да и вообще, — скажет одиннадцатый, — странно это: пить кофе, когда у вас дети слова приносят.
— О да, во время моей молодости это называлось разгильдяйством, — заметит двенадцатый. — И разгильдяйство — это мягко сказано. Непростительная халатность, недопустимая небрежность, возмутительное попустит…
— Да что вы с ней церемонитесь, право слово! — перебьет его тринадцатый. — Милочка, я к вам обращаюсь. Да-да, к вам, не делайте вид, что вы меня не слышите! Вы неряха, милочка. Самая настоящая неряха!
— И как это я сразу не заметил? — поразится первый. — Другие дом моют, а она кофий хлебает. Ишь как ложкой звенит!
— Да что ты хочешь, она же у нас творческая, — презрительно фыркнет второй.
— Точно-точно. У нас как только неряха, так сразу же творческим прикидывается. А нет бы кастрюлю вымыть. И вот клеенку еще протереть…
