Кемаль Бильбашар - Джемо
Весна была. Ехал я на муле в одну оба с готовыми заказами. Бубенцы в сундучке позвякивают, а я под ту музыку песню складываю:
У дороги, у ручья
Сад большой увидел я.
Сорву яблочко для милой,
Ешь, желанная моя!
Сколько снега навалило, вай!
Меня мать не оженила, вай!
Доехал до речки. Дай, думаю, мула напою. Спешился, разнуздал животину, посвистал малость. Подошел мул к реке. Пьет — словно насосом в себя воду втягивает. Смотрю на него, завидки меня взяли, захотелось самому студеной водицей побаловаться. Нагнулся я, а оттуда на меня сама красота глядит. Вскинул голову и застыл на месте. Вижу — сидит на скале пери, в руках черного ягненка держит. Покрывало на лбу монетами украшено, по ветру развевается. А лицо, над черным ягненком склоненное, белее снега, так солнцем и сияет.
— Постарался всевышний, — говорю, — эдакую красоту сотворил. Об одном молю творца: чтоб не послал тебе судьбу черную, как твой ягненок.
Завернулась она в покрывало, одни глаза-угли горят.
— С чего это дочке шейха черной судьбы бояться?
— Значит, ты и есть Сенем, дочка шейха?
— Я, а тебе что?
— Ничего, — говорю. — Я думал, ты пери. Испугался: заколдуешь меня. А то мне невдомек, что уже заколдован я. Один твой взгляд мне все сердце испепелил. Да уж не я первый, не я последний.
Рассыпала она свой звонкий смех под покрывалом.
— Не про мои глаза ты в своих песнях поешь?
Не дожидаясь ответа, вскочила она на ноги, подходит ко мне.
— Ну-ка скажи, найдется у тебя ошейник с бубенчиком для моего ягненка?
— Ах, жестокая, — говорю, — ты только и знаешь, что для нас, твоих баранов, ошейники готовить. Мало тебе аркана твоих глаз?
Открываю перед ней свой дорожный сундук.
— Выбирай.
Склонилась она над ошейниками, глаза у нее разбежались. Подошел я сзади и обнял ее вместе с ягненком. Она давай отбиваться!
— Что еще выдумал!
— Помилуй, не все мне в путах ходить. Побудь и ты разок в моих путах.
— Да если кто отцу скажет, он тебя в живых не оставит!
— Зачем так круто? Я выкуп за тебя добрый дам.
Выскользнула Сенем из моих рук и говорит:
— Отец меня дорого ценит. За тебя не отдаст.
— А как быть? Подожгла ты мое сердце своими глазами-угольями! Все за тебя отдам! Прикажи — стану псом у твоих дверей!
Она мне пальцем на ножной браслет с серебряным колокольчиком указывает:
— Когда будешь у отца товар торговать, своей рукой надень мне на ногу вот этот браслет, — сказала и запрыгала по камням как лань.
Рассказал я про эту встречу друзьям из оба. Головами закачали, зря, мол, затеял, не про тебя дочка шейха. Разгорячился я: как не про меня! Я же выкуп сполна заплачу! Могу золотом, могу серебром, сколько запросит, заплачу!
— Не надейся, — говорят, — пошли ты шейху хоть коня, хоть пистолет, хоть стадо с погонщиком вместе, одари ты его жену шалями-кафтанами, не выгорит твое дело. Не продадут тебе Сенем. Была бы увечная, недужная, тогда другой разговор. А здоровую да красивую только за сына шейха отдадут.
— Ладно, — говорю. — Не отдадут — утащу!
Руками на меня замахали, нас, мол, в это дело не замешивай, не станем мы из-за тебя шейху поперек дороги становиться.
— А мне подручных и не надо, сам все обделаю!
Стал я кумекать, решил все же поначалу к шейху пойти, в ноги ему поклониться. В каждый мой приезд он меня к себе в гости зазывал, против себя сажал, разговоры заводил. Так и в этот раз было. Собрался я с духом.
— Сенем твою, по веленью аллаха…
Только я заикнулся про Сенем, его всего перекосило.
— Эй, да ты кто ж такой, чтобы дочь благородных кровей себе в жены просить! Ты кто такой? Ага, что ли, земля у тебя, рабы? Или ты шейх, стада у тебя без счету, погонщики? А может, ты сейид, у тебя свои мюриды?[17] Слоняешься по горам, как Деджал[18], весь пылью да потом провонял. Да как тебе, жалкому литейщику, только в башку взбрело про дочь шейха речь заводить?! Прочь с моих глаз! И к нам на яйлу больше не заявляйся, а то ноги пообломаю!
Выскочил я от шейха как ошпаренный, в голове джинны пляшут. Не отступлюсь от Сенем, и все тут! Не продадут — украду! Клянусь аллахом, украду!
Народ здешний стал меня сторониться. И узнавать-то сразу перестали мастера Мемо!
Вернулся я к себе, не ел, не пил, не спал — все думал, как Сенем украсть. Одному против шейха не пойти. Как быть? Надо людишек нанять. Нашел двоих молодцов. Как узнали они про мою затею, головами замотали: уволь, бабо, с шейхом нам не сладить!
Прошло несколько дней. Сижу я как-то дома, копаюсь в своих железках, отбираю, что для колокольцев подойдет, а сам в голове все проворачиваю, как мне Сенем украсть. Вдруг вваливаются в дом жандармы.
— Показывай удостоверенье!
— Какое удостоверенье?
— Ясно, какое. Удостоверенье личности!
— Сам видишь, ага! Нету у меня никакого удостоверенья, одни колокольчики.
— Метрику тебе в отделе давали?
— ?!
Один жандарм и говорит:
— Пиши, этот тоже дезертир. Документов нету.
— Да вы в своем уме? — говорю. — Какой я дезертир?
— А ну, топай! Там разберутся!
Надели наручники и повели. Даже к соседям зайти, наказать им за домом присмотреть, и то не дали. Так и ушли — дверь нараспашку.
День целый в пути провели. Стало смеркаться. На ночлег в лесу остановились. Достали жандармы из сумок еду. Сидят, едят, я смотрю. Потом один спать завалился, другой сел огонь сторожить. Смотрю — подперся рукой, тихонько песню затянул. Голос низкий, за душу хватает. Опять мне Сенем вспомнилась. И я вздохнул, рукой подперся, отвечаю ему в лад:
Светит в небе звезда — как дотянешься?
Полюбил навсегда — как расстанешься?
Ждешь удачи в любви да обманешься,
Разобьет злой рок сердце вдребезги!
Как кончил я песню, тот ко мне так и кинулся.
— Ай, курбан! И ты ашуг?
— Угадал.
Подсел он ко мне, обнял, как брата родного. Достает из сумки еду, сует мне.
— Ешь! Не обижайся, брат! Мы ведь тебя не знали!
Видит: я руками пошевелить не могу, — снял с меня наручники.
— Только не сбеги, брат, а то пропали наши головы.
Положил я ему руку на запястье.
— Ашуг ашуга не обманет. На том свет стоит!
Разговорился парень. Али его звали.
— У ашугов кругом враги, брат. Вот и на тебя кто-то наклепал, да не из простых, видно, людей. Из тех, кто мошной трясет… Голь перекатную не больно-то слушают. Ты хоть расшибись, по твоей просьбе жандармов не пошлют!
Вот когда мне глаза открылись. Смекнул я, к кому тропка ведет, и рассказал жандарму все без утайки.
Выслушал меня Али и говорит:
— Худо твое дело, курбан. Теперь тебя оштрафуют за то, что нет метрики. В солдаты возьмут да за дезертирство срок набавят. Если заступника не найдешь, года три протрубишь. Есть кому за тебя заступиться?
— Дядя у меня есть, больше никого. Но дядя ради меня жизни не пожалеет.
— Кто он, дядя твой?
— Литейщик, как я.
Уставился Али на огонь, кумекает что-то, потом ко мне оборотился и говорит:
— У кого власть в руках, тому и с властями тягаться. Нет власти — мошной тряхнуть надобно. Если у твоего дяди пояс набит туго, поехали к нему, может, и пособит.
Наутро мы уже к дяде путь держали. Стали к деревне подходить, Али опять на меня наручники нацепил.
— Ты на нас зла не держи, курбан, — говорит. — Пусть все видят, что в нашей бане чисто.
Как увидел меня дядя в наручниках, между двоих жандармов, так и взревел:
— Вай, горе мне! Не впрок пошли советы мои сукиному сыну! А ну, отвечай, кого убил, кого ограбил?
— Не пугайся, дядя, — говорю. — Дело так и так.
И выкладываю ему все начистоту. Дядя меня слушает, а сам шейха честит на все корки.
Кончил я свой рассказ.
— Не трусь, — говорит. — Найдем ходы из любой беды!
У дома народ стабунился. Смотрят люди на жандармов, шепчутся. Дядя к ним выходит и говорит:
— Жандармы нынче в гостях у нас. Давайте их потешим! Вы покамест собирайтесь, а мы перекусим да к вам прибудем.
Разбрелись люди. Дядя к жандармам оборачивается:
— Заночуете у нас, отдохнете. А завтра спозаранку на свежие силы в город отбудем, выручать молодца.
Жена его, тетушка Гюльфюз, живехонько цыпленка зажарила, выносит на блюде яйца, сыр.
Дядя угощает:
— Ешьте, гости дорогие!
Только мы пальцы к блюду протянули, дядя встал:
— Погодите, — говорит. — Есть у меня для гостей дорогих угощение почище этого. Вижу я, они племяннику добра желают.
Выносит хурмовую ракы[19].
— Давненько я не трогал эту бутылочку, нынче самое время ее распить.
У Али глаза заблестели.
— Ай, порадовал нас, ага! А то мы и забыли, какой от ракы дух идет.
