Валерий Пудов - Приключения Трупа
Но шептали еще за плечо, что рассказ — едва ли хорош, и раз он спасен и живой, то — не дурной, как молодежь, шагать строем ради дяди трижды на день, а выждал срок, устроил дебош и под шумок закосил за гать в рожь и — моментом — в тыл: документы сменил и — не найдешь. А кто известен как он, попал под трибунал и осужден ни за что как дезертир, который не за честью побежал, а под заборы и — по борозде — в сортир, подальше от рыл, где и сидел не у дел тишайше, как тончайший тюль, а не сруль, пока не накрыл его патруль.
Был он награжден или дрожал за бока, не избегал пуль или удрал без штанов в ров, никто про то не знал наверняка. Но с его слов — и арсенал оберегал, и воевал сгоряча, и выживал, и не давал стрекача.
Что его подменили, что не однажды спросили: «Ты ли?» — говорили часто, и дважды — домочадцы, но ничего не подтвердили ни в части, ни у начальства.
А сам герой хранил и пыл, и прядь, и любил повторять:
— Сетям с горой не воевать: не обойми и не сними. Семи смертям не бывать, а одной не миновать — и не уйми!
Однако замечали, что вояка — не обормот и едва ли обесславил родственное имя — наоборот, везде, где на постылых могилах — камень, вне правил своими руками ставил собственные инициалы, с низкой припиской по краю: «Так поступают генералы!»
— Вот, — заключали, — обиход: бывалый мастак на подлоги, но и род — блюдёт!
И в итоге война для него — позади и без печали: ждали — покойника, а встречали — полковника, и на груди его, как бигуди, бренчали ордена и медали.
7.Работал отставник без заботы о карьере и в дневник строчил: «Какая зарплата, такая затрата: по мере сил».
Зато, подтверждая слухи, по ночам, устав от заварухи, но не залегая в кровать, намечал не то пустяк, не то устав, не то требник, не то учебник о том, как потом из мухи изъять особу, из свинца изваять амебу, из старухи сверстать зазнобу, из яйца — утробу, из сивухи — сдобу, из хворобы поднять молодца, а из гроба — мертвеца, и чтобы из разрухи встала страна, а из шлюхи сделать слона.
— Смело и немало для скромника, — обсуждали полковника, — но едва ли основа для очередного питомника!
А люди, которые не объясняли следствий причиной, считали его виновником бедствий, колдуном и дурачиной:
— Будет, — причитали, — скоро от него для всех дом ходуном и вверх дном!
Те же, кто читал его свежий учебник, восклицали, что на то оригинал и волшебник. И периодически предрекали, что когда от космических гроз мир сгинет без следа в пучине звезд, этот факир раскинет мозг, найдет метод, разинет рот, уймет народ и сразу спасет разум от невзгод.
Но растерянное большинство не верило в волшебство.
А рассерженное меньшинство клеветало на отверженного оригинала, кричало, что он доведен до точки, и потому считало за благодать дать ему ссуду и фонарь и прописать зануду, как встарь, в бочке, отчего нахал забудет о дерзкой мерзости, а люди будут, как сказал художник, плевать на его алтарь и в детской резвости колебать его треножник.
Однако Труп критику не любил.
И был груб: заводил драку и не плакал, а бил.
— Нытику, — грозил, — свет не мил, а дам по рогам — и привет: твой след простыл, а мой — нет!
Предупреждал, что навечно проник в быстротечный миг, да и мрак сплошной постиг до краев, но, как рак клешней, готов поражать наповал рать врагов:
— Простофили, — пугал, — с возу, кобыле — дозу!
И подозревали, что исполнял угрозу.
Но признавали, что не искал беды, а ждал чуда и повсюду — для того и проверял зады — оставлял следы.
Передавали, что руки его марали тюки бумаги, пятки топтали грядки и овраги, и отпечатки устилали даже пляжи и магистрали.
И везде, уточняли, в любой среде, рисовал отставной маньяк свой чудной знак: в круге — дуги и пунктиры вплотную, как забор, и эти сети и дыры образуют узор. А на нем, как вязал узлом излом, писал, тая пыл в спесь: «Я был здесь». И добавлял в упор: «Сеть стереть не сметь!»
Объяснял, что это — не вздор для мороки, а что планета, ведь, попадет в глубокий переплет, но спасется понемногу лазаньем из колодца по указанной схеме.
И рычал затем сильней, чем марал в гареме:
— Живей дорогу моей теореме!
8.А еще носил под плащом овальную крупицу.
И твердил, что открыл не тротил, а фундаментальную частицу.
Но не спешил выставлять ее напоказ:
— У нее, — бубнил, — стать не для глаз!
А получил золочёный билет на ученый совет, для проверки, в ответ нагрубил не по мерке:
— Вы — без головы! Клерки!
Ценил не авторитет, а приоритет на раритет:
— Наука, — учил, — не суд: зевая, сопрут. Круговая порука — и тут!
Но приоткрыл секрет:
— Летит — без края, на вид — пустая, идея — срок, отскок — любой, быстрее — нет, а след — мой.
И для острастки распространял сказки.
Будто что ни утро швырял частицу в прохожих: убил наповал, сломал ключицу, помял кожу.
А один гражданин исхитрился уклониться и заорал:
— Мразь бестолковая! Тело — не стена дубовая!
И она тогда улетела, и зажглась новая звезда.
А планета обалдело загудела и подалась не туда.
Но он, как патриот света, разорвал рот криком:
— Слазь вон, мигом!
Неделю — рыком и рыгом — ругал звезду за езду — не сходил с места: еле уговорил, как невесту.
Потом бил в грудь кулаком:
— Не будь я чудаком! Вот вся суть! Умчусь на ней за границу дней, когда сожрет вас ил, газ и ртуть. И грусть удалится, и обида, и жуть. Рванет коллапс — и атас: от Земли не сохранится и тли. Нишкни! А мне — и во сне: ни-ни!
9.Пока легковеры с испугом ждали от земляка передряги, корпел он над цугом, лишенным тяги.
Притом считал решенным вначале, что с телом без меры подъем протекал без грыжи, а дальние дали мелькали ближе.
Когда же расчет стал глаже, дал сигнал, что подведет итоги и изобретет универсальные скорые ноги, которые пойдут вперед астрально и без дороги. Там и тут найдут путь, обогнут хлам и муть, пробегут и вброд, и в поворот, и вкось, и насквозь, и встык, и напрямик. Проскочат и туда, куда никогда не захочет прочий.
— Электричество — бремя, — тормошил он зевак, как шилом крошил собак. — Быстротечно! А они одни избороздят подряд и количество, и время. Сложением неземных сил для них движение — вечно. А любая колея — родная и своя.
Произносил речь, как об темя точил меч:
— Я введу племя героических людей в череду космических идей! Не приемлю гать в глуши! Умирать не спеши и не землю паши!
Но позже того узнали от него пытливые лица, что вечные ноги уложат в дали одну фундаментальную частицу.
— Ну и ну! — зарыдали с переливами. — А прохожим по млечной дороге, что же, не прокатиться? Или изнежен нормальный народ и неизбежен летальный исход?
— Отпетые образины! — отвечал оригинал словами нехорошими.
— Ноги с вами — ракета с галошами. Сгорит резина, как метеорит, скользя в атмосфере. В пучину нельзя без потери!
Подступали к нему и специалисты. Держали за дегенерата и кандидата в артисты, но мечтали приобрести материал как архивисты и дознавались:
— А свойства терминала? А чисто ли в дыму поддувало?
Отослал ловчил пастИ зависть.
Но пожалел, что без дел зажрались, и обронил, что устройство состояло из шести сил: ловитель ловил, делитель делил, губитель губил, творитель творил, носитель носил, водитель — водил.
— По-причудному загадочно, — отскочили инженеры.
— Умному достаточно, — получили вслед. — В почине — бред веры, полынья — без травы, я — сед, а вы — серы.
10.Был Труп — жизнелюб. И жил, не жалея жил на затеи.
Но вдруг — захандрил: возомнил, что всех главнее, но от потуг не воплотил — ни идеи.
А манил успех иначе — снова без улова и удачи.
Заводил торговлю — забыл, что не картежник, подменил чеки и чуть не угодил по здоровью в калеки.
Норовил в проповедники — не скрыл, что сам безбожник, и процедил спьяну, что суть учебы беднякам в передниках — не по карману.
Выставил кандидатуру в правители — чтобы жители быстрее сменили бестолковую натуру — но любители изобилий провалили новую фигуру. И еще укорили, что смещен — нахал: на носу, мол, идеал, а колбасу на стол не обещал.
— Тут живут от голода не молодо, мрут от слабости не по старости, — уяснил он со стоном унылым тоном. — Перед смертью не надышишься сполна: берег с твердью свергнет хищница-волна. Значит, задача ясна: дыши в смерть, и она разворошит круговерть.
Добавил, что годы берут свое, но тут, без вечных правил и свободы — не житье:
— Верьте, не верьте, угрюмые тучи, но думаю о смерти беспечно, на досуге, как о лучшей подруге.
Прогундосил, что ощутил в жизни осень, забросил вычисления начал, потерял фундаментальную частицу и совсем прекратил изобретения, а отчизне дал отвальную — для примирения.
