Ахат Мушинский - Шейх и звездочет
— Двадцать пять лотереек… Где они?
Что самое ужасное — говорила она все это на всем понятном русском языке.
Девчата, потупив взоры, засобирались домой. Я готов был провалиться сквозь землю. Шаих? Не знаю. На вид был спокоен. Рашида-апа не впервой позорила его на людях. К этому, конечно, не привыкнешь, но что поделаешь, мать ведь. Он ковырял отверткой в приемнике, и только не по возрасту глубокая складка между бровей говорила мне о многом. Вслух же обронил лишь:
— Да никто их у тебя не брал. Нужны кому!
— А то нет! Устроил проходной двор! — своими же словами женщина распаляла себя. Скоро она уже просто кипела и булькала. По лестнице мы спускались на скоростях, преследуемые ее многонациональной черной бранью.
Ни за что облаянные, ни про что виноватые, мы вчетвером хлопали на свежем воздухе глазами, не зная, что сказать. На этом, думал я, знакомство и закончится.
Громоздкое и холодное, как наш камин, молчание разбила Юлька. Она прыснула безмятежным смехом, откинув непокрытую голову так, что белокурые пряди волос взметнулись, и мы, растерянные, как-то испуганно глянули на ее первозданно молочные ушки, лобик, лебяжью шею, тянувшуюся из кружев воротничка школьной формы, и тут же отвели глаза, будто совершили что-то непристойное, в чужое приоткрытое окно будто заглянули. В те времена у всех девочек были косички, косы, а у нее, и вроде бы даже только у нее, — стрижка, что придавало ее внешности неуловимые черты женственности. «Она кругом себя взирает: ей нет соперниц, нет подруг. Красавиц наших бледный круг в ее сиянье исчезает», — сказал о ней поэт за сто с лишним лет до ее рождения. А она, поправив прическу и запахнув пальто, сказала:
— Чего приуныли? Мать ругает — умом наделяет. Смотрите, какое сегодня солнце! Весна, апрель! А вы…
— Да, — почесал я затылок, — неловко получилось.
— Не берите близко к сердцу, мы не обижаемся. Правда, Галя?
Галя, ее подружка, одна из «бледного круга», которая «в ее сиянье исчезала», но безропотно с таким положением мирилась, оставаясь всегда верно при ней и во всем с ней соглашаясь, тоже поспешила успокоить.
— Правда, правда! Вы же нам помочь хотели. — И добавила: — Дети за родителей не отвечают.
— Галя! — дернула ее за рукав Юлька. А та, не понимая, что не то мелет, пожала плечами:
— Вот я и говорю…
И больше ничего не сказала, заблудившись глазами между нами и подругой.
Шаих зло молчал. Казалось, ему порядком надоела эта канитель с нелепыми хозяевами и неудавшимися гостями, которые пытаются скрасить положение — чего скрашивать, не на смотрины пришли!
— Приемник я починю, не волнуйтесь, — прокашлялся он, — принесу в школу.
— А мы и не волнуемся, — ответила Юлька. Радужное настроение ее изменилось, она зябко поежилась, застегнула пальто на все пуговицы. — Пойдем, Галя.
Ниспосланный судьбою шанс упускать было нельзя, и я заработал языком с удвоенной энергией. И за себя, и за окаменевшего Шаиха, не зная, кому еще из нас повезет больше.
— Куда вы? Куда, когда такая благодать, сами ж: апрель, капель… А сами…
— Домой, — холодно сказала Юлька.
— Мы проводим, если можно, немножечко, так ведь, Шаих?
Он молча повиновался.
У нее была походка балерины — легкая, порхающая, а если без лирики — пятки вместе, носки врозь, а если и подъязвить немного, то просто — чарличаплинская.
— Вы в одном доме живете? А пальто ничего — очистилось… — не унимался я.
Расстались у Бригантины.
На сгорбленных плечах понесли мы с Шаихом домой конфуз, взваленный на нас его матерью. Простились с новыми знакомыми пристойно, кажется, задушевно даже, но все равно осталось что-то такое, что неизменно остается после встречи с человеком, который небезразличен тебе и по отношению к которому, пусть и не по твоей вине, а произошла неловкость.
Не замечались ни разгулявшееся апрельское солнце над головой, ни веселые лужи под ногами.
Однако я обратил внимание, что в котором доме подряд по-летнему распахнуты окна. С балкончика на противоположной стороне улицы посигналил нам, делая какие-то знаки, мальчик, при этом он показывал в небо. Что такое? Небо было пронзительно синим, но таким оно держалось уже несколько дней.
Вдруг Шаих остановился и многозначительно поднял палец:
— Левитан!
Из ближнего окна на втором этаже до нашего слуха донесся торжественный голос всем известного диктора.
— Он! — подтвердил я. — Какое-то важное сообщение! Пошли скорей.
В сенях нас встретил взволнованный Николай Сергеевич:
— Шаих, Ринат, где вы ходите? Человек в космосе!
Сенные двери настежь, дверь его комнаты тоже, оттуда громовыми раскатами Юрий Левитан:
— Со-обще-ение-е ТАСС. Двенадцатого апреля тысяча девятьсот шестьдесят первого года в Советском Союзе выведен на орбиту вокруг Земли первый в мире космический корабль-спутник «Восток» с че-е-ло-ове-еком на-а-а борту-у-у! Пилотом-космонавтом космического корабля-спутника «Восток» является гражданин Союза Советских Социалистических Республик летчик майор Га-га-а-арин Ю-юрий Алексе-е-евич!
— Уже который раз передают! — шептал Николай Сергеевич, усаживая нас у радиоприемника. — Началось, началось! Великанье Время началось! Скоро и в Дальний Космос двинемся, и братьев по разуму обнимем.
После обеда мы пошли в школу на занятия. Что там творилось! Из открытых окон летели тучи бумажных самолетиков. Вторая смена в седьмом «А» началась кое-как с урока русского языка. Запланированное изложение с использованием деепричастных оборотов было заменено на сочинение «Человек летит в космос».
Наши с Шаихом сочинения получились самыми большими и, на мой взгляд, самыми лучшими. Но в них оказалось и больше всего ошибок. Нам влепили по двойке. Но о них мы узнали только через несколько дней и, помню, нисколько не расстроились.
После школы в тот день мы долго гоняли голубей. Рашида-апа сообщила нам миролюбиво, что лотерейки свои она нашла.
9. Верно, картину не скушаешьТак на чем мы остановились? Да, Роза Киямовна сказала:
— А вот и Юлька пришла!
И в самом деле, в комнату впорхнула Юлька. Собственной персоной.
— Здрасьте!
— Познакомься, дочка, — сказала Роза Киямовна, — новый друг деда — Шаих.
— А мы знакомы, мам, — улыбнулась Юлька.
— Да что же такое, совершенно не знаю товарищей своих детей!
— Мда, — сказал дед и хлопнул в ладоши: — Что ж, Шаих, па-апьем чайку!
За этим свалившимся на его бедную голову обедом Шаих чувствовал себя скверно. Он не знал, когда жевать, когда отвечать, а когда слушать: пожевывая слушать — неловко, отвечать с куском во рту — невозможно, вообще ничего в рот не брать — неприлично, все-таки он за обеденным столом. С появлением Юльки положение усугубилось: она без зазрения совести наблюдала за ним, в разговор не вступала, но по ее живым, хитро помаргивающим василькам было видно, что всему происходящему за столом она судья — Фемида без повязки и весов.
А тут еще нос распухший, губа…
Конец света наступил, когда Роза Киямовна задала Шаиху очередной вопрос и когда в ожидании ответа все оторвались от чашек-плошек, а он в это бремя брал настоятельно предлагаемую губадию, да неудачно, кусок пирога разломился, упал на колено и рассыпался изюмом, рисом и всей начинкой по ковру. Ничего не оставалось, как полезть под стол.
— Сама, сама соберу, — засуетилась Роза Киямовна. Ей было невдомек, что под столом гостю в данный момент лучше. Он бы и до ночи оттуда не вылез, если б его не вытащили.
— Да что ты, я-a, алла! — сказал Киям-абы. — Рис на полу — к плодородию. К добру стол наш, значится, в следующий раз богаче будет. Нашел из-за чего переживать! Э-хе-хе. А что, Юла, ты смеешься? (Юлой он Юльку звал). С твоим приходом, Юла, наш разговор юлдан язды (сбился с пути, значит. Тут дед поиграл словами: «Юла» — «юлдан». Это он любил). Мы ведь о тебе говорили.
— Интересно! — вскинула брови Юлька.
— Не о тебе, а о твоем портрете, — уточнила Роза Киямовна.
— A-а, понятно, все равно сплетничали.
— Нет, просто Шаиху работа твоего деда понравилась.
— Работа деда или объект работы? — усмехнулся Пичуга.
— И то, и другое. — Роза Киямовна шутливо пристукнула сына по макушке.
— Я не знаток, но честное слово… — Пришедший в себя Шаих подбирал слова, чтобы высказать свое отношение к картине Киям-абы. — Честное слово, хорошо.
— Глубоко и обстоятельно, — заметил Пичуга.
— Я слишком общо… трудно сразу… Но мне кажется, Киям-абы уловил в Юле главное — ее настроение и… и внутреннюю суть, что ли.
— Да-а? — протянула Юлька и с любопытством, будто ее портрет только что вывесили перед ней, вгляделась в свое изображение.
Внимательно посмотрела на картину и Роза Киямовна. Склонив голову набок, поднял глаза и художник.
Безразличным остался лишь Пичуга. Его снисходительно-насмешливый вид говорил, что он не чета присутствующим дилетантам.
