Леонид Левонович - Ветер с горечью полыни
Затем вся компания проводила к машине областного начальника. Николай Артемович был в изрядном подпитии. Ракович поддерживал его под руку. Последним двинулся Акопян. Его шатало в стороны, мысли путались в голове. «Перебрал я, эх, перебрал», — мелькнула отчаянная мысль. Он зацепился за какую-то корягу и чуть не упал. Снова шатнуло в сторону, он ухватился за дерево, наткнулся на короткий острый сук, который больно кольну в грудь. «О, черт, так и покалечиться недолго… Ну и дурень, набрался, как жаба грязи. Вот тебе и антабка», — укорял себя Акопян. Дальше идти не мог, ноги подгибались, ему стало дурно, горячая волна сжала горло, и вдруг его начало тошнить… И он потерял сознание.
Очнулся Акопян на жестком топчане, сбоку стола, за которым они пировали. Ракович сунул ему в рот таблетку валидола.
— Возьми под язык. Пососи. Полегчает. Как себя чувствуешь?
Бледное лицо, бессознательное состояние Акопяна очень напугали Раковича, потому что именно он нес за все ответственность.
— Ничего, уже лучше, — разнял бледные губы Акопян. — Последняя антабка, видно, была лишняя.
— Ну, Георгий Сергеевич, ты еще молодой мужик. Не последняя, оглоблевая. Такое случается. Да мало ли какое. Мы ж много не выпили, — успокаивал и Раковича, и себя Данила. — Ну что, будем убирать антабки? — глянул он на лесничего.
Вдвоем они принялись убирать со стола, поскольку егерь давно покатил на велосипеде домой. Ракович двинулся к дверям. У него тоже была тяжелая голова. Подошел к Беседи, осторожно наклонился, зачерпнул пригоршню воды, плеснул на разгоряченное лицо, утерся платком. Сразу почувствовал облегчение. Подошел Данила.
— Ну что, вода уже холодная? Спасовка на дворе. Илья давно помочился, — Данила помолчал, шумно вздохнул. — А какой воздух! Какой аромат! С детства люблю время после дождя. Когда-то мы босиком ходили по лужам с Андреем Сахутой. Он теперь в Минском обкоме партии. Секретарь по идеологии. Я вообще люблю пасмурные дни. Тогда солнце не палит, не выжигает землю. Все растет, наливается силой. Солнечных дней не надо много. Неделю на косовицу. Пару недель на жатву, — задумчиво рассуждал Данила.
Ракович был не совсем согласен: на косовицу недели мало, а на жатву и трех не хватит, — но перечить не хотелось, в затуманенной водкой голове билась одна мысль: что там в Москве?
Небо на востоке вспыхивало молниями. В этих мерцающих вспышках, освещавших абрисы пепельно-розовых облаков, было что-то тревожное и таинственное.
III
Уже четвертый год Андрей Сахута занимал должность секретаря обкома партии по идеологии. А точнее, абкама. Теперь и писали, и произносили эти слова-символы советско-партийной власти по законам белорусской грамматики: райком — райкам, обком — абкам, исполком — выканкам. С особым смаком поносили «райкамы» и «абкамы» выступающие на митингах, но язык Андрея Сахуты упорно не слушался новых веяний времени, и он произносил эти слова-символы на прежний копыл, как и его коллеги — партийные функционеры. Однажды снял трубку телефона — секретарша где-то выбежала в коридор — и услышал приятный женский голосок: это абкам? Он укусил себя за язык, потому что так и тянуло сказать: «Нет, дорогуша, это обком…» О, как тосковал он по былому времени! Хотя в глубине души понимал: жизнь ставит все на свое место. Понимать понимал, но все его существо сопротивлялось горбачевской перестройке и новому мышлению.
Андрей Сахута, как и большинство его друзей-партократов, считал, что это все делается во вред партии и народу, но партийная дисциплина, словно железная узда, заставляла держаться борозды, по которой вели верховные лидеры, те, что сидели в Кремле и держали вожжи. Если б только держали! Так же безжалостно дергали! И не раз вспоминал Андрей крылатые, мудрые слова белорусского классика-юмориста: «Управлять то управляй, да не слишком дергай!»
Но не только допекало высшее руководство, все чаще показывала зубы и сама жизнь, та самая жизнь, которую философы называют объективной реальностью.
Как-то начальство предлагало Сахуте, тогда первому секретарю райкома, перейти в горком партии секретарем. Он встретил это предложение без особого желания. Да что он мог сказать, кроме привычного: я — солдат партии, раз надо, значит надо. Но на партконференции возникла другая кандидатура, альтернативная — друзья выдвинули заведующего отделом горкома. В воздухе уже ощущалось веяние демократии, Горбачев трубил о гласности и новом мышлении. Правда, никто, может, и сам генсек не знал, что это такое — новое мышление. Но фраза, словно пробный шар, была запущена и полетела, покатилась по властным и партийным коридорам, замелькала на страницах газет. После телевизионной программы «Время» гласность, новое мышление высвечивал «Прожектор перестройки».
Так вот, на партконференции обсуждались две кандидатуры, выступали оба претендента. Горкомовец оказался более тонким и умелым демагогом, и, похоже, он больше жаждал повышения и нового кресла, потому и получил больше голосов. Болезненно переживал Андрей Сахута, для которого это было первое публичное поражение.
Зато на областной конференции за него голосовали дружно: может, поспособствовало деревенское происхождение, лесничий по образованию, но хорошо знает и столичные коридоры. Тогда еще все прислушивались к голосу партии, но с каждым годом ее критиковали все смелей. Первым это сделал вожак московских коммунистов Борис Ельцин на пленуме ЦК в октябре 1987 года. Сахута тогда сцепился с Петром Моховиковым, земляком, тележурналистом. А вышло вот как.
Петро приехал к нему в обком под конец дня. Снял мокрое от снега пальто, отряхнул шапку, гладко зачесал поредевшие волосы, прикрывавшие широкую лысину. Андрей невольно подумал, что у друга прическа как у знакомого секретаря горкома, у некоторых работников ЦК. Типовая, номенклатурная прическа.
— У тебя, Петро, прическа как у секретаря горкома Галко. Номенклатурная. Зря ты не согласился на повышение…
— Не удивительно, что люди говорят — галком. Собрались вороны и галки. Только и делают, что горлопанят и галдят. Кричат о гласности. Требуют, чтобы человек высказывал свои мысли. А как Ельцин вякнул на пленуме… Покритиковал старых бюрократов. Генсека зацепил, так и съели. Вот и кончилась перестройка, — взволнованно заговорил Петро.
— Слишком круто берешь. Перестройка не кончилась, — Андрей понизил голос, добавил: — Хотя я сам думаю, что-то тут не так. Нам говорили: надо учиться перестройке на примере Москвы. А тут вдруг — «политическая ошибка». Мне кажется, это большая ошибка Горбачева. Мы теперь оправдываем Бухарина, разных там оппортунистов. А тут человек выступил с критикой на пленуме, и его выступление признается «политически ошибочным». И его сразу снимают с должности за «крупные ошибки». И спекся папуас. А где ж демократия и гласность?
— И новое мышление, о котором кричит генсек. Перестройке — кранты. Это однозначно, — рубанул рукой, словно шашкой, Петро. — А Ельцин теперь станет самым популярным человеком. Россия любит мучеников. Это искони…
Андрей достал из ящика стола справочник «Коммунист» — толстую книжечку карманного размера, отыскал список партийной верхушки.
— Тут, брат, чистка идет. Много кого нет. Кунаева — нет. Алиева, Зимянина — тоже… — Толстым красным карандашом Андрей Сахута вычеркивал фамилии «бывших». Вычеркнул и Ельцина. — Во сколько вакансий!
— Ты произнес эти слова таким тоном… Ну, показалось мне: жалеешь, что не можешь занять одну из них.
— Нет, братец. Жалеть нечего. Каждому свое. А чего ты так задираешься? Ты против, чтобы я стал членом Политбюро? — улыбнулся Андрей, чтобы скрыть раздражение от настырной задиристости земляка. — Сам не идешь в начальники и мне не желаешь повышения.
— Почему — не желаю? Большому кораблю — большое плавание.
Петро Моховиков не был до конца искренен: не признался Сахуте, что против его назначения на должность заместителя председателя Гостелерадио высказался секретарь парткома, и именно потому, что Петро иной раз довольно резко выступал на собраниях. Может, и по этой причине историю с Ельциным он принял близко к сердцу и потому готов был грызть партийных бюрократов, в число которых включал и своего земляка, поскольку и он вынужден аукать, как и все. Именно с того дня между друзьями будто проскочила серая кошка.
Вскоре пришло сообщение: Ельцина назначили первым заместителем председателя Госстроя СССР, министром. Сразу же позвонил Петру:
— Ну, слышал о назначении Ельцина? Солидный оклад, портфель министра. Персональная «Чайка» ему выделена. А ты говорил: съели, съели…
— Правильно. Не то время, когда вычеркивали из списка. И из жизни одним махом.
Андрей Сахута понял упрек: друг напоминал, как он, Сахута, красным карандашом вычеркивал из справочника партийных начальников.
