Э. М. Хоумс - Да будем мы прощены
Мы поздно поженились. Клер уже побывала один раз замужем, недолго. Прошло два года, прежде чем я повез ее знакомить с родителями. Первое, что она им сказала: «Это была скромная свадьба, только друзья».
– Почему ты ее так долго от нас скрывал? – спросила моя мать. – Она красивая, и работа у нее хорошая. Ты думал, мы не одобрим?
Мама взяла ее за руки:
– Мы думали, у вас какой-то дефект, раз он вас не привозит. Волчья пасть, например, или пенис, или что-то еще такое?
И мама приподняла брови, будто хотела спросить: как же на самом деле?
Уйти насовсем – как это делается?
Вещи идут в чемодан без всякой логики. Фотографии, безделушки из детства, пара костюмов, туфли, холщовая сумка с последним черновым вариантом моей незаконченной рукописи о Никсоне, маленький черный будильник с ее стороны кровати. Я не хочу многого, не хочу быть очевидным, я намеренно оставляю свои любимые вещи. Не хочу, чтобы меня обвинили в бегстве с корабля.
Далеко за полночь звучит дверной звонок. Я щедро даю курьеру на чай и сажусь за стол есть прямо из коробок, как будто уже пару дней не ел. Вкус восхитителен – все горячее, острое, с правильной текстурой – от скользких грибов и тофу до твердых кубиков свинины. Я намазываю блины сливовым соусом и поливаю сверху соевым – избыток натрия и глутамата вдыхает в меня жизнь.
Тесси терпеливо сидит у моих ног. Я ей накладываю миску белого отварного риса – крахмал для желудка должен быть полезен. Она быстро ест. Я даю ей добавку, и она снова пускает ядовитый газ.
Я подумываю, не посмотреть ли в компьютере, погуглить «вредные последствия питья крови», но не хочу оставлять электронных следов своего прихода.
– Тесси, тебе сколько лет? Двенадцать есть? Тогда тебе по человеческим меркам больше ста – ты из тех, кого Уиллард Скотт должен поздравлять. А что это был за кот? Ты его знаешь? Кажется, ты не возражала против его присутствия. Я вот что думаю, – продолжаю я, – мы с тобой здесь заночуем и вернемся утром, при полном дневном свете.
Я с собакой разговариваю.
Звоню Клер в Китай, решив сделать еще одну попытку.
– Я на заседании, – говорит она.
– Ладно, потом поговорим.
– Джейн лучше?
– Она на вентиляции.
– Рада, что ей значительно лучше, – говорит Клер.
Все, что говорят в таких случаях, сказано. Остальное не важно.
В постели я стаскиваю подушки с ее стороны, прижимаю к груди. Мне не хватает Клер у меня за плечом, когда я свожу баланс чековой книжки. Она настаивает, чтобы у нас были отдельные счета – ее и его, и один общий. Не хватает Клер в ванной, когда она украденным на заправке резиновым скребком вытирает дверцу душевой кабины, когда на кухне возле раковины наливает себе стакан воды, потом моет стакан, вытирает и убирает его. Не хватает Клер, ничего не оставляющей не на месте, ничего на волю случая, всегда за всем следящей. То, что нравилось мне в ней, конечно же, стало проблемой: ее здесь не было. Она очень мало от меня хотела. А это значит, что ее самой было очень мало, и очень мало она давала взамен.
Тесси расхаживает вокруг, вид у нее недоуменный. Я беру из ванной полотенце и устраиваю ей место на полу возле кровати. Она – старый сеттер, купленный во времена, когда были надежды и планы, когда еще казалось, что все может обернуться к лучшему.
Мы спим.
Она подходит ко мне и лупит подушкой.
– Вон из моего дома, вон из моего дома! – повторяет она. За спиной у нее стоит мужчина в костюме.
– Хватит ему пока. Потом еще добавим, – говорит он.
Я бегу к двери. Там какой-то человек меняет замок.
Просыпаюсь. Кто это был – Клер или Джейн?
Собака хочет гулять. Собака хочет завтракать. Собака хочет обратно к себе домой.
* * *Приезжают дети, уже все договорено, наняты машины – отвезти их домой. Телефонные переговоры прошли у них за спиной.
– А как дети? Куда они должны ехать? – спрашивают родители Джейн в телефонной конференции.
Мне эти дети не нравятся, думаю я про себя, но молчу.
– Могут поехать ко мне, – говорит сестра Джейн Сьюзен. – У нас пустая комната.
– Там кабинет, – напоминает ее муж.
– Кровать там есть, – отвечает Сьюзен.
И двое цепных близнецов в поисках приключений. Я вспоминаю об этих полуторагодовалых террористах, которые ни секунды не сидят на месте и часто бегут к пропасти. Представляю Сьюзен и ее мужа на каникулах с детьми. Можно устраивать соревнования: отпускать близнецов и делать ставки, кто первым кого поймает.
– У них есть собака, – говорю я.
– А у тебя аллергия, – напоминает Сьюзен ее мать.
– Ну а для моих родителей это слишком, – говорит Сьюзен. – Два умственно нестабильных подростка.
Для детей это тоже слишком. Они с ума сойдут, если ими будут командовать дед с бабкой, которые большую часть времени обсуждают консистенцию продукта своего пищеварения и вопрос о том, не надо ли принять еще сливового сока.
Замечание насчет умственной нестабильности я игнорирую. Не больше и не меньше нестабильны, чем все мы прочие.
– Дети должны жить в собственном родном доме, – говорю я.
– У нас своя жизнь, – отвечает Сьюзен. – Мы не можем все бросить, и вообще я этот дом терпеть не могу и никогда не могла.
– Дело же не в здании, – возражаю я.
В процессе разговора я поднимаюсь в главную спальню. Кровать я уже застелил и оставшуюся лампу, стоявшую со стороны Джорджа, убрал в шкаф. Все выглядит нормально, насколько это возможно. Я беру какой-то цветок с кухонного подоконника и ставлю на ночной столик Джейн.
* * *Первым приезжает Натаниэл. Машина тормозит перед домом, и он выходит, таща за собой огромную сумку.
Я придерживаю кухонную дверь, держа Тесси за ошейник. При виде мальчика собака радуется.
– Привет, – говорю я.
Он не отвечает, ставит сумку и обращается к собаке:
– Тесси, что такое, а? – спрашивает он, теребя собаке уши. – Что тут творится, детка? Это ж с ума сойти! Можно дать ей печенюшку? – он поворачивается ко мне.
– Конечно, – отвечаю я. Не думал, что он спросит. – Дай ей печенье. Два дай. Сам-то есть хочешь? Бутерброд?
Не ожидая ответа, я поворачиваюсь к холодильнику и вываливаю все на стол: хлеб, сыр, жареную индейку, горчицу, майонез, помидоры, корнишоны – то, чем мы с Джейн ужинали всю прошлую неделю. Даю мальчику тарелку, вилку, нож и салфетку.
– А ты что-нибудь будешь? – спрашивает он меня, соорудив себе сандвич.
– Я не голоден.
– Крем-сода у нас есть? – спрашивает он.
Странно звучит в такой момент вопрос о чем-то столь конкретном. Покопавшись в холодильнике, на нижней полке в глубине нахожу упаковку из шести банок «Доктора Брауна». Вынимаю две.
Эшли приезжает с маленькой розовой сумкой «Мой маленький пони» на колесах – явный пережиток ее детства. И тут же падает на колени перед собакой.
– Тесси. Ох, Тесси!
– Хочешь сандвич?
– Хочу молока.
Я наливаю ей стакан.
Она отпивает и говорит:
– Вот-вот.
Я киваю.
– Молоко вот-вот. Уже протухает, – уточняет она.
– А! – отвечаю я. – Надо будет купить еще.
Мы молчим.
– Папа приедет домой? – спрашивает Эшли, и я не знаю, что ответить.
– Нет, – говорю я осторожно.
– А где наша машина? – спрашивает Нейт.
– Не знаю, говорила ли вам мама, но все началось с того, что ваш папа попал в аварию. Машина в ремонте, но у меня есть своя. Хотите поехать в больницу?
Дети кивают. Наверх они не поднимаются. Единственное, что сделали, – собаку потискали.
Когда мы выходим, мне вдруг вспоминается, что когда в детстве дядя Леон выпихивал меня в двери, костяшки впивались в спину. Это было больно и страшно. И унизительно. До сих пор обидно.
Я придерживаю дверь.
– Не торопитесь, время есть, – говорю я детям.
В больнице, по дороге от машины через парковку, Эшли сует руку мне в ладонь.
– Как там все будет выглядеть? – спрашивает Нейт.
– Мама в интенсивной терапии, так что там очень светло. К ней прицеплено много всякой аппаратуры. Аппарат искусственного дыхания вентилирует ей легкие, в руке у нее капельница, через которую вводят лекарства и питание. Голова забинтована после операции, и лицо, как у енота, – черные кровоподтеки вокруг каждого глаза.
– Отец бил ее по глазам? – спрашивает Нейт.
– Нет, кровоизлияния произошли во время операции.
В лифте Эшли стискивает мне руку до боли и не отпускает до самого отделения.
Когда входят дети, мать Джейн разражается слезами.
– Перестань, не пугай их, – говорит ее муж.
– Слишком много посетителей, нельзя, – говорит сестра, выпроваживая лишних.
Дети остаются наедине с матерью.
Родители Джейн стоят в коридоре, злобно глядя на меня.
– Сукин сын, – говорит мне отец. – Пойдем кофе выпьем.
Это жене.
Я прижимаюсь к стеклу. Эшли берет мать за руку. Рука, наверное, теплая, хотя и безжизненная. Девочка трется щекой, лицом, гладит себя этой рукой, сама себе создает материнскую нежность. Натаниэл стоит рядом с ней, плача, потом заставляет себя перестать. Чуть позже, когда голова Эшли лежит у матери на животе, девочка улыбается, поднимая глаза, и показывает пальцем:
