Алина Знаменская - Женщина-зима
Здесь бы полагались бурные аплодисменты, но их почему-то не последовало. Завидовцы стали переглядываться. Им была непонятна эйфория Панина, он так ни слова и не сказал по поводу Полины: выпустят ее или как?
Крошка, который сидел на перевернутом ведре и курил, угрюмо свел брови. Он терпеть не мог этих витиеватых речей. Члены администрации и прокурор переминались с ноги на ногу. А Панин, закатив глаза к небу, разливался соловьем. Обычно он бывал довольно косноязычен и плохо изъяснялся без мата, но иногда на него вдруг накатывало. Слова начинали литься из него, да так складно, что он сам диву давался. Остановить его в такие минуты было проблематично.
Коснувшись насущной проблемы, он охотно переходил к собственной персоне и хвалился успехами. Он полагал, что таким образом отчитывается перед электоратом о проделанной работе, а в сегодняшнем случае — запросто общается с земляками.
Члены администрации, сто раз слышавшие эти речи, заметно скучали. Прокурор пару раз украдкой зевнул в плечо Опрелкову. Завидовцы все больше хмурились, поскольку по существу сказано было мало. В минуту, когда Панин набирал воздуху для новой порции дифирамбов, Крошка поднялся и басом спросил:
— Когда Полину отпустишь, земляк? Завидовцы как очнулись:
— Свободу Полине Мороз!
* * *После того как закрылась дверь камеры, Полина опустилась на лавку и некоторое время сидела без движения. В голове была полная каша. Она даже злиться не могла. Усталость последних дней и недосыпание вдруг разом навалились на нее и придавили своей тяжестью. Она похвалила себя за то, что, садясь в милицейский «уазик», захватила теплую кофту. Теперь можно лечь и укрыться этой кофтой. Она понимала, что ничего сделать сейчас не сможет. Сознание собственного бессилия странным образом подействовало на нее. Она подложила руку под голову, поплотнее закуталась в кофту и… уснула. Крепко, глубоко. Провалилась в сон, как в бездну.
Сколько она проспала, для нее осталось загадкой. Ее разбудил шум за дверью. Там громко переговаривались, чем-то гремели. Она огляделась и все вспомнила. Но прежде чем успела что-либо подумать по этому поводу, услышала звук открывающегося замка. Дверь камеры распахнулась, и перед ней предстал Добров. Во всей своей красе — с подбитым глазом, в пиджаке нараспашку и сдвинутом набок галстуке. Она вдруг поняла, что именно так все и должно было быть. Именно его она больше всего сейчас и хотела видеть. Его круглое лицо с подбитой скулой, коротко стриженные волосы, серые встревоженные глаза.
Крепкая фигура и взъерошенный общий настрой придавали ему вид воинственный. Позади маячил милиционер.
Борис явно был сердит на кого-то и раздосадован. Поскольку здесь больше никого не было, Полина приняла его настроение на свой счет. Стала молча лихорадочно искать свои туфли, они уехали под лежанку.
— Здравствуй, Полина. Идем, — сказал Добров и подвинул ей туфли.
— Куда?
— Идем отсюда.
Она натянула кофту и уставилась на него. Он взял ее за руку и повел по коридору к выходу. Поскольку Добров двигался гигантскими шагами, Полине приходилось буквально бежать за ним.
— Совсем тебя оставить нельзя, — буркнул он, и она не поняла, всерьез он или шутит. — Вечно с тобой что-нибудь случается…
— Ты с кем-то подрался? — наконец решилась спросить она.
У самого выхода, пройдя вертушку дежурного, Добров остановился и порывисто обнял Полину. Милиционер вежливо отвернулся.
Потом Борис отодвинул ее лицо, посмотрел в глаза. Вздохнул:
— Пойдем. Там полдеревни тебя выручать приехало. Выйди к ним, пока они Белый дом не разгромили…
* * *— Сво-бо-ду! По-ли-не!
Стали скандировать, не договариваясь между собой, стихийно.
Администрация оживилась. Начиналось что-то интересное. Панин искренне удивился, как ребенок: он так хорошо говорил, с чего они? Зачем-то оглянулся на здание Белого дома. И вовремя.
Из-за угла ровной цепочкой, в своих серых мундирах и кургузых фуражечках, бежали милиционеры. Они все были вооружены дубинками. Выстраивались вдоль фасада, плечо к плечу. Словно собирались до последнего защищать свой Белый дом.
— Мишкин вернулся, — усмехнулся прокурор. Панина перекосило.
— Кто отдал такое распоряжение?! — зашипел он первому заму в ухо.
Опрелков затрусил к Белому дому, прикрывая обрызганное слюной ухо.
Демонстранты, заметив действия родной милиции, зашумели, задвигались. Встали плотнее.
Молодежь в оранжевых жилетах подняла плакат про ментов. И замахала флажками.
Панин запаниковал. Он не мог уйти, поскольку его отход мог расцениться массами как бегство. Но и стоять пнем был не в состоянии. Больше всего ему хотелось сейчас увидеть начальника РОВД Мишкина и сказать тому пару ласковых.
Можно только догадываться, чем бы все это кончилось, не появись на площади черная «тойота» Доброва. Из нее выскочила Полина и торопливым шагом двинулась к землякам. Громогласные «о-о-о…» и «у-у-у» прокатились по площади. Кто-то врубил магнитофон. Оранжевые затанцевали, размахивая флажками. Члены администрации расступились, давая ей дорогу. Панин бросился было обниматься, но Полина его не заметила или не узнала. Она шла к своим. Хотела что-то сказать, но ей не дали — стали обнимать, словно именинницу, каждый старался что-то сказать, как-то проявить свои чувства. Дарья Капустина заплакала. Полина стала ее утешать. Возле «тойоты» стоял Добров, сзади — двое в черном.
Адвокат тоже вышел из машины, неторопливо приблизился к прокурору. Поздоровались за руку.
— Превышение служебных полномочий, — сказал адвокат немного даже лениво. — Моя клиентка вправе подать встречный иск.
— Да бросьте, — столь же лениво произнес прокурор, — дело-то выеденного яйца не стоит. Мишкин накажет следователя. Зачем эта канитель?
Адвокат пожал плечами, постоял еще немного, наблюдая за действиями на площади.
Подошел вспотевший Опрелков, быстро заговорил что-то на ухо главе. Все поняли, что наряд милиции зама не послушал. Не желали стражи порядка покинуть площадь.
Глава побагровел и решительно направился к Белому дому.
Прокурор наклонился к Опрелкову и, почти касаясь усами его уха, посоветовал:
— Поставьте им ящик водки, пусть едут себе…
— Кому, милиции?
— Да нет же! Колхозникам…
Так и сделали. Когда подкатил на колхозном автобусе Генка Капустин, Опрелков с замом по экологии, Саповым, подтащили к автобусу ящик водки.
Мужики стали переглядываться, на лицах мелькнуло оживление. Но вперед вышел Крошка и пробасил:
— Нам чужого не надо. Мы не продаемся. Вон им отдайте! — Он кивнул на серую шеренгу возле Белого дома.
