Мэри Чэмберлен - Английская портниха
— Нет. Я понятия не имела.
Она взглянула на Аду так, словно раньше никогда ее не видела. Спустилась со свидетельского помоста и зашагала по проходу. Ада разглядела затяжку на ее чулке, сзади, чуть выше щиколотки, и капельку, чтобы затяжка не расползалась, красного лака для ногтей.
Сколько еще так называемых свидетелей, думала Ада, припас мистер Харрис-Джонс с намерением исказить правду? С его подачи Аду выставляют обыкновенной алчной проституткой. Она каждую минуту ждала, что на свидетельском помосте возникнет ее мать. Моя дочь? Сбежала с каким-то красавчиком. Предательница, знать ее не желаю. Мисс Скиннер. Ада Воан? Воробышек, возжелавшей стать павой? Пустые фантазии. Ее знакомые джентльмены, которые так приятно проводили с ней время, не вступятся за нее. Выходит, я еще легко отделался. Да и что скажут их жены? Миссис Попли с подругами отшвырнут ее, как раскаленный уголек, из опасения обжечься. Понятия не имеем, кто эта женщина. Чванливые наседки. Лишь миссис Б. поручилась бы за нее. Но мистер Уоллис навел справки и выяснил, что она погибла во время бомбежки, когда в мастерскую угодил снаряд люфтваффе. Мадам Дюшан, модистка. Единственный человек, кто поверил бы Аде, кто верил в Аду. И ее разорвало в клочья.
— Осмелюсь предположить, что Ада Воан сжульничала, чтобы добыть паспорт, — вещал меж тем мистер Харрис-Джонс, повернувшись к жюри. — Вероятно, подделала подпись своего отца. Она лгала монахиням, своей начальнице, своей домовладелице. И ни разу и никому не рассказывала о том, что с ней происходило во время войны. Почему?
Почему? — едва не заорала Ада. Да потому что никто бы не стал слушать. О войне люди хотят знать только то, что их устраивает, и если твоя история не укладывается в эту схему, от тебя сразу отворачиваются. Так что лучше помалкивать.
— Женщины не умеют хранить секреты, — понимающе усмехнулся мистер Харрис-Джонс, многомудрый мужчина, беседующий с другими, подобными ему, мужчинами. — Мы знаем женщин. Щебечут без умолку. Но Ада Воан ни звука не проронила о войне. И даже о том, как она лишилась сына.
Он умолк, замерев в величавой трагической позе. Актер, подумала Ада, и больше никто, обращается с присяжными так, будто здесь разыгрывают спектакль, а они — публика. Все не взаправду.
— Какая мать, хотя бы единожды, не поведает о своем горе? Она же никогда не упоминала о сыне, которого потеряла во время войны. Смахнула эти воспоминания, словно мусор, замела под коврик. В чем же дело? А в том, господа присяжные, что ребенок был незаконнорожденным. Не этот ли факт лежит в основе провокации, якобы совершенной Стэнли Ловкином и уязвившей подсудимую до такой степени, что она утратила всякую власть над собой? И убила его. Из-за ребенка, о котором она не упоминала ни словом, к которому, как мы вольны полагать, не испытывала никаких чувств?
Харрис-Джонс выдержал паузу, набрал побольше воздуха в легкие и продолжил:
— Далее. Она хотела бы внушить вам, что жертва, Стэнли Ловкин, — не кто иной, как Станислас фон Либен, некий уроженец Венгрии, якобы послуживший причиной страданий, пережитых ею во время войны, тех самых страданий, о которых она также никогда не рассказывала. Впервые она заговорила о Станисласе фон Либене лишь здесь, в зале суда. Он — наш молчаливый и незримый свидетель. Порою подобные свидетели хотя и не дают показаний, но успешнее многих приближают нас к истине.
Он поднял папку:
— Прошу, пункт второй в вашем списке. Перед вами справка о Стэнли Ловкине: родился в Бермондси, Южный Лондон, в 1900 году и никогда не выезжал из страны.
Нашел справку, умник, вскипела Ада, у него не было паспорта, британского уж точно. У Станисласа был краденый паспорт, иностранный. Он вынудил ее сделать себе документ из предосторожности, в случае чего она бы его прикрыла, сообразила Ада.
— Это, разумеется, очередная байка подсудимой, — продолжил мистер Харрис-Джонс, — придуманная с целью обелить себя. Нет никаких доказательств, что Ловкин и фон Либен — одно лицо, и уж тем более не существует доказательств, что он вывез ее за границу, где и бросил. Если же это не выдумка, на чем настаивает подсудимая, то мы имеем дело с чем-то даже более сверхсекретным, нежели создание атомной бомбы. — Он умолк, глядя на присяжных и дожидаясь, когда они кивнут в ответ. Затем картинным жестом расправил мантию и сел.
Мистеру Уоллису придется нелегко, понимала Ада. Все будет хорошо, сказал он ей в конце дня в комнате для допросов под гулкое лязганье запираемых металлических дверей. Сохраняйте спокойствие. Правда сама выстроится потихоньку, по кирпичику. Станислас, Стэнли. Он бросил ее погибать, и ничто в нем не дрогнуло. И Ада до сих пор все это переживает, мечется, грызет себя, словно заяц в силках, — восемь долгих лет. Снова встретив Стэнли, Ада не могла наброситься на него с кулаками, от нее бы мокрого места не оставили. Не могла просто сбежать, Джино Мессина ее бы выследил. Ей пришлось терпеть, выжидая, когда удастся вырваться на свободу. Сами убедитесь, что все выйдет так, как я сказал, уверял мистер Уоллис, когда мы вызовем вас на свидетельский помост.
Ада привела себя в порядок, насколько это было в ее силах. Выпросила у охранницы губную помаду и, вымыв голову, расчесывала волосы, пока они не заблестели, а потом закрутила их на затылке и заколола. Надела поверх блузы кофту, застегнутую на все пуговицы, и оттерла с юбки пятно от подливки, чтобы юбка выглядела чистой и приличной. Поплевала на башмаки и, как могла, отполировала. Уверенность идет изнутри. Но встречают по одежке.
Она никогда раньше не произносила речь. Не говорила перед публикой. Будьте такой, какая вы есть, наставлял мистер Уоллис, и расскажите все, что знаете. С тех пор как родился Томас, Ада разговаривала с собой каждую ночь, перебирая вновь и вновь то, что с ней произошло. Но не вслух. Она никогда не рассказывала свою историю в полный голос.
Мистер Уоллис направлял и подсказывал. Давайте начнем сначала, мисс Воан. Ее голос не раз обрывался, так рвется нитка на туго натянутой ткани — непослушной ткани ее воспоминаний.
— А Томас? — спросил мистер Уоллис. — Расскажите нам о малыше Томасе.
Ада вцепилась в перила, собираясь с духом.
— Он родился мертвым или живым?
Ада редко плакала, но сейчас слезы подступили к глазам, она чувствовала, что стоит ей сказать хоть слово о сыне — и слезы хлынут ручьями. Она никогда не говорила о Томасе, даже не произносила его имени вслух до самого последнего времени, когда ей пришлось рассказать мистеру Уоллису о Томасе и обо всем, обо всем, что случилось в ее войну, в войну молодой женщины, столь непохожую на войну ее матери, — ты понятия не имеешь, через что мы прошли. Непохожую на солдатскую войну, где были герои, и калеки, и упомянутые в рапортах за похвальные действия в боевой обстановке. Ее войны словно никогда и не было. Никто не хотел о ней слышать. Никого это не интересовало.
