Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 2 2011)
Естественно, над феноменом Мамардашвили коллеги-философы размышляли и раньше. Поэтому читатель найдет в сборнике статьи, написанные еще в девяностых в связи с тем, что тогда начали выходить в свет расшифрованные и отредактированные «устные» его тексты: «Кантианские вариации», «Лекции о Прусте», «Лекции по античной философии»… — и сможет представить себе, как менялось восприятие смыслового наследия Мамардашвили с течением времени.
Очень достойны внимания статьи Михаила Рыклина и Эриха Соловьева. Рыклин интересен прежде всего тем, что показывает вписанность Мамардашвили в позднесоветскую культуру — гораздо большую, чем это, пожалуй, было заметно его современникам, — и зависимость его ценностей и установок (в частности, столь характерной для него идеализации западного мышления и западной жизни) от некоторых специфически позднесоветских обстоятельств. Кроме того, он выявляет в мышлении неверующего Мамардашвили характерно христианские черты, анализирует особенности «устного» мышления своего героя, показывает неизбежность и органичность этой устности; анализирует его отношения с метафизикой, которую тот «едва ли не первым заставил говорить <…> на русском языке», и демонстрирует, что резкая политизация этого независимого философа в последние годы глубоко укоренена во всей его ценностной системе. Соловьев же берется поместить мыслителя «в матрицу течений, школ и персонажей» современной ему западной философии и описывает философию Мамардашвили — принципиально бежавшего системостроительства — как тоже своего рода систему: «экзистенциальную сотериологию».
А еще того интереснее, что в сборнике представлены и тексты зарубежных авторов. Уже само их наличие позволяет ответить на сакраментальный вопрос скептиков, значил ли что-то по-настоящему Мамардашвили за пределами того своеобразного советского контекста, в котором он сформировался и в котором стал таким значительным событием.
М е р а б М а м а р д а ш в и л и. Очерк современной европейской философии. М., «Прогресс-Традиция»; «Фонд Мераба Мамардашвили», 2010, 584 стр.
Линию осмысления наследия Мераба Мамардашвили продолжает книга, которую хорошо читать вместе с предыдущей или, по крайней мере, сразу после нее: это первая публикация лекций о европейской философии, прочитанных философом для студентов ВГИКа в 1978 — 1979 годах.
В то время как типовые преподаватели сообщали аудитории устоявшиеся представления о том, повинуясь каким закономерностям одни философские системы сменяют другие, Мамардашвили, по обыкновению, решал собственные задачи и выводил своих слушателей — а заодно и себя — из инерций. «Я постараюсь, — заявил он в самом начале, — не рассказывать тексты, а выявить некоторые основные сквозные идеи, которые являются стержнями современной философской культуры, пронизывают одинаково все направления, являются их, скажем так, кристаллизациями, которые в разных выражениях, разных формах встречаются у разных авторов и в разных философских направлениях, создавая тем самым некоторое единство стиля современной философской мысли».
Разумеется, это единство он реконструирует по-своему — подчиняя эту задачу той, которую ставил и решал вообще всегда: «…я постараюсь просто дать вам почувствовать, что такое философия, независимо от того, какая она — европейская или не европейская, старая или новая и критикуемая нами или не критикуемая». То есть — та самая истинная философия, которая — всегда поверх и помимо «философии учений и систем».
Здесь мы как раз имеем возможность проследить, как на очередном материале — «современной европейской философии, ее основных направлений и школ» — осуществляются, испытывают себя и взаимодействуют друг с другом ведущие авторские идеи. В данном случае — две главные.
Это — рождение современности как особого исторического состояния, с только ему свойственными возможностями и невозможностями — и «вечно возобновляющееся, но ничем не гарантированное», по сути внеисторическое «событие сознания». И то и другое, кстати, — единократное событие. В этом можно узнать еще одну сквозную мысль Мамардашвили: однократность, (трагическая) единственность бытия и смыслообразующего усилия. Соединяются две эти темы опять-таки в очень характерный для автора мотив: осуществление акта сознания и есть начало подлинной исторической жизни. Надысторическое мыслительное усилие, по сути, создает историю.
В этой же книге мы найдем два классических мамардашвилиевских текста в их обновленном облике. Беседа с Улдисом Тиронсом «Одиночество — моя профессия» впервые публикуется здесь в полном варианте, а в знаменитой лекции «Вена на заре ХХ века» исправлены ошибки и восстановлены купюры более ранних публикаций. Вводный текст от редактора, которым на сей раз выступила дочь философа Елена Мамардашвили, рассказывает об особенностях и трудностях подготовки лекций к публикации, а заключительная статья Виктории Файбышенко «Современность и своевременность» представляет анализ их смысловой структуры.
Д а н и и л А н д р е е в: p r o e t c o n t r a. Составление, вступительная статья, комментарии Г. Г. Садикова-Лансере. СПб., «РХГА», 2010, 1180 стр. («Русский путь»).
Это — первый научно подготовленный свод публикаций об одном из самых ярких и странных персонажей русской культурной и духовной истории ХХ века, включающий в себя примерно столько же разделов, сколько было видимых миру сторон у этой мало с кем сопоставимой личности.
Вообще складывается впечатление, что в рамки сегодняшней культуры Даниил Андреев вписывается с изрядными сложностями.
Как о человеке в его человеческих связях рассказывает о Данииле Андрееве его вдова, Алла Андреева. В разделе «Культурный фон» — многоаспектном до известной размытости, как всякий культурный фон, — говорится о смысловых и символических устремлениях времени, в которое пришлось жить Андрееву, о месте, которое в этом времени занимал он сам, о культурно-родственных ему фигурах. Отдельно рассматривается «Литературный контекст» его поэзии и прозы. В разделе «Религиозный дух» церковные и светские авторы осмысливают нетривиальные отношения Андреева с традиционной религией, и в частности с каноническим православием. Православным он явно был, по крайней мере по крещению, воспитанию и вообще изначальной включенности в традицию, но располагался внутри этой традиции очень уж на свой лад — настолько, что один из авторов, протодиакон Андрей Кураев, вовсе отказывает ему в принадлежности к христианству, а «Розу мира» клеймит как «типичный пример сектантской литературы». Претензии о. Андрея к герою книги вообще экзотичны: мистика, визионера и поэта он упрекает в отсутствии «рациональных аргументов, подтверждающих свои тезисы и анализирующих контрдоводы оппонентов», и более того — «научности» и «проверяемости». Ну-ну. Более снисходителен к Андрееву профессор Московской духовной академии, литературовед Михаил Дунаев, соглашающийся признать «Розу мира» «религиозной фантастикой», которая даже «весьма занимательна», но вскоре вслед за этим утверждающий, что, «поддавшись своим эзотерическим соблазнам, Андреев погубил себя как поэта», — «ложь миражных описаний обесценивает подчиненную им поэзию». Впрочем, ему довольно жестко возражает в своей статье А. В. Кольцов [9] ; а протоиерей Валентин Дронов считает, «что в творчестве Даниила Андреева не было кощунства, и с православной точки зрения оно — гениальный вклад в русскую и мировую культуру».
Куда интереснее позиции внеконфессиональных авторов, например Михаила Эпштейна, который корректно и уважительно рассматривает Даниила Андреева в контексте русского эсхатологизма и вообще предлагает исходить из доверия к его опыту. Очень любопытна статья Сергея Маркуса о том, как опыт Андреева соотносится с исламом, причем в ней с самого начала (и совершенно, по-моему, здраво) говорится, что «адаптировать его опыт в рамках одной религии — задача бессмысленная и заведомо обреченная на неудачу».
Раздел «Философский фундамент» целиком занят исследованием А. В. Кольцова «Динамическая метафизика бытия. Философское осмысление и обоснование „Розы Мiра” (так в тексте. — О. Б. ) Даниила Андреева», в котором его воззрения представлены как стройная метафизическая система.
Кроме всего прочего, в книгу включено приложение «Северный Царь» — антология художественных и эпистолярных текстов Андреева, посвященных Петербургу, а также своего рода андреевский персональный лексикон — список его неологизмов и окказионализмов, правда, не всех, а только тех, что упоминаются в текстах сборника.
