Семья - Тосон Симадзаки
Она уткнулась ему в грудь и расплакалась.
«Мне это теперь все равно», — хотел было сказать Санкити, но не мог. И опечаленный, и чем-то обрадованный, молча прислушивался он к всхлипываниям жены.
Накануне отъезда Тоёсэ в Нагою из ее дома к Санкити принесли летнюю жаровню, картины, кое-какую утварь и двустворчатую ширму, которую о-Сюн разрисовала, по мысли Сёта, осенними листьями.
Тоёсэ пришла проститься. Увидев свои вещи в доме дяди, она с грустью подумала, что вот и окончилась ее семейная жизнь на берегу реки, такая счастливая с виду.
— Я сейчас зашла к одним знакомым, — сказала она. — Так они говорят, что Хасимото приходят только прощаться.
Ей очень хотелось еще и еще говорить о своей жизни, такой беспокойной и безрадостной.
— А знаешь, Тоёсэ, что говорят люди? — сказал Санкити. Ему вспомнились слова бабушки Наоки, которой давно уже перевалило за семьдесят. — Люди говорят, что, если Сёта суждено прожить еще три года, он их проживет, только если рядом не будет тебя. А так и года не протянет.
— Глупости это все. В том, что ему все хуже становится, моей вины нет, — как-то безразлично проговорила Тоёсэ.
О-Юки было жаль расставаться с Тоёсэ. Она предложила ей остаться у них ночевать. А утром ехать на вокзал прямо от них. Но Тоёсэ сказала, что они со старой служанкой нашли гостиницу со счастливым расположением дверей и проведут ночь там. Они уже заплатили за комнату и хотят в последний вечер побыть вдвоем. Она поблагодарила за приглашение и попросила проводить ее завтра. Сказала еще, что очень дешево распродала мебель и даже не знает, хватит ли ей расплатиться со служанкой. Видно, придется прислать остальное из Нагои.
— Посуду я оставила старухе. Все равно за нее почти ничего не дали бы.
О-Юки приготовила прощальный чай. Заговорили о знакомых. Санкити почему-то вспомнил, как в молодые годы Сёта дружил с девушкой по имени о-Хару. Странно, что он рассказал это. Никогда раньше он не заговаривал о приятельницах Сёта.
— Вы и о ней знаете? — вздохнула Тоёсэ. — Это было давно, когда я еще не была его женой. Она замужем, у нее много детей.
— А я знаю, из-за кого Тоёсэ-сан покоя теперь не знает, — улыбнулся Санкити. — Из-за хозяйки дома в Нагое, которую вы оба так мне тогда расхваливали. Морихико написал, что она сшила для Сёта теплое кимоно на вате.
— Ну, к этой старухе я не ревную, — засмеялась Тоёсэ.
Однако, собираясь домой, она спросила Санкити:
— А эти ваши последние слова о хозяйке можно передать Сёта?
О-Юки так и расхохоталась. Тоёсэ сказала, что, приехав в Нагою, она постарается снять солнечную комнату, еще раз простилась и ушла.
В конце мая Санкити получил известие, что Сёта в больнице. Скоро из больницы пришла телеграмма: «Очень хочу увидеться. Приезжайте».
Санкити не мог себе представить, в каком положении Сёта. Ехать из Токио ему не хотелось — держала работа. И он послал телеграмму Морихико, чтобы тот сообщил о состоянии племянника. Морихико ответил: «Постарайся приехать». Тогда Санкити решил все бросить и ехать.
Вечером накануне отъезда Санкити попросил одного знакомого дать знать Мукодзима о болезни Сёта. Оказалось, что и Кокин тоже больна.
И вот опять трясется Санкити в нагойском поезде. Он подъехал к гостинице Морихико, когда стемнело. От окна тянуло, как от раскаленной печки. Санкити узнал, что о-Танэ уже здесь и находится сейчас при сыне в больнице. Морихико деловым тоном, будто речь шла об очередной сделке, сказал, что сестра держится молодцом — никогда не была так спокойна за все последние годы; что Коса-ку прислал письмо, в котором рекомендует, если случится самое плохое, чтобы труп сожгли, а прах прислали на родину. Сам он сейчас в разъездах по неотложным делам.
— Это, пожалуй, несколько поспешная распорядительность. Но написано неплохо. На, почитай, — улыбнулся Морихико, протягивая брату письмо.
На другое утро братья пошли в больницу. В длинном коридоре на одной из стеклянных дверей висела табличка с надписью «Сёта Хасимото». Палата была разделена на две половины. В первой — большой и светлой — стояла кровать больного, вторая — предназначалась для сиделки. Здесь уже были о-Танэ и Тоёсэ. Сёта спал, его землистое лицо было почти все закрыто простыней. Вскоре, однако, он проснулся, открыл глаза и удивленно посмотрел на Санкити.
— Вот хорошо, что ты немного поспал, — сказала о-Танэ. — Дядя Санкити приехал.
Сёта приподнялся было, чтобы поздороваться, но тут же упал на подушки. Исхудавшей рукой он поманил Тоёсэ и указал на запекшийся рот. Тоёсэ дала ему питье.
— Мне так хотелось увидеть вас, — слабо шевеля губами, проговорил больной, обращаясь к Санкити. — Я понимаю, что, может быть, и не следовало посылать телеграмму... До этого еще, кажется, не дошло. Но мне так захотелось еще раз взглянуть на вас.
Он посмотрел на Тоёсэ.
— Ты бы подала стулья!
Морихико и Санкити сели. О-Танэ, заботясь, чтобы Сёта не утомлялся, заговорила сама:
— Он еще вчера тебя ждал. Все спрашивал: «Приехал? Приехал?» В Нагое у него есть приятель, который пишет акварелью. Так Сёта все время говорит, что у него сейчас только два желания: любоваться его картинами и повидать дядю Санкити. Приятель обещал приносить сюда картины и почаще их менять, а то ведь и надоест смотреть на одну и ту же. Недавно вот это принес.
О-Танэ показала на небольшой пейзаж, висевший на стене прямо перед глазами больного.
Морихико, отдав о-Танэ и Тоёсэ распоряжения относительно ухода за больным, ушел. Санкити оставался у постели племянника чуть не весь день. Иногда Сёта засыпал, тогда Санкити выходил из палаты и курил возле стеклянных дверей, сквозь которые было видно летнее небо. По коридору, все в белом, сновали сестры.
Морихико беспокоился не только о Сёта. Он думал и о тех, кто ухаживал за больным. Гостиница почти вся пустовала — в Нагое только что закрылась выставка, и жившие здесь художники разъехались. Двери номеров были распахнуты настежь, чтобы все помещения хорошо проветрились. Наконец из больницы вернулись Санкити и о-Танэ.
— Меня пригласил к тебе Санкити. Сказал, что у тебя можно будет принять ванну, — объяснила свой приход о-Танэ.
— Вы так заняты больным, что о себе совсем не думаете. Надо же и отдохнуть немного. По случаю приезда Санкити угощаю ужином.
Морихико позвал горничную.
— Что бы ты хотел на ужин? — спросил он младшего брата. — Заказать курицу?
После ванны все собрались в гостиной.
— Ты меня радуешь, сестра. Я хоть за тебя спокоен.
Действительно, о-Танэ держалась спокойно. Санкити не узнавал ее — так изменилась она со времени последнего его приезда в Кисо. Удивительна была эта перемена в сестре, которая еще так недавно была, казалось, на грани безумия.
О-Танэ рассказала, что пришло письмо от Минору из Маньчжурии. Он нашел наконец хорошую работу, пользуется доверием. И будет каждый месяц присылать о-Кура деньги.
— Я хотела показать письмо Санкити, да забыла его взять с собой, — сокрушалась о-Танэ.
Вспомнили о Содзо.
— Ну, он-то еще поживет. Когда человек никому не нужен, он живет неприлично долго, — сказал Морихико со свойственной ему резкостью суждений и рассмеялся.
Горничная принесла на блюде разделанную на куски курицу. Все уселись вокруг очага. На раскаленной сковороде кипел жир. Горничная положила туда куски курицы.
— Горячо еще, ну да как-нибудь управимся. — Морихико закатал рукава.
Мясо, поджариваясь, потрескивало. Скоро и лук стал золотистым. О-Танэ и Санкити ели с аппетитом, обливаясь потом и причмокивая.
— Надо и Тоёсэ покормить, — сказал Морихико.
Он распахнул кимоно и вытирал струившийся по груди пот.
— Она сейчас у Сёта. Я пойду сменю ее и пришлю сюда. Пусть хоть ванну примет. — О-Танэ встала, простилась и ушла.
Тоёсэ пришла, когда зажгли свет. Она была грустная, ей не давали покоя мысли о будущем. Поздно вечером в гостиницу приехали старший брат Тоёсэ и Косаку.
На другое утро у братьев Коидзуми собрался семейный совет: что делать Тоёсэ и всей семье Хасимото, если Сёта умрет.
