Владимир Топорков - Наследство
Она скрылась за занавеской, а Бобров подумал о том, что мать у Ларисы замечательный человек, и старость в ней не чувствуется – лёгкая, как пушинка. Может, правду говорят, что человек лишь тогда становится старым, когда у него начинает дряхлеть душа, а не тело. У Нины Дмитриевны же душа молодая.
Наверное, наступают такие минуты, когда человеку хочется помолчать. Видать, всё-таки устали мужики за дорогу, и в комнате надолго повисла тишина. Только в передней шёл негромкий разговор между Ларисой и матерью. Впрочем, они скоро пригласили гостей к столу, и первым поднялся Лёнька. Под ним хрустнули половицы, и Степан не удержался:
– Ну и бегемот же ты, Леонид Батькович! Как трактор «Кировец» топаешь!
Лёнька ничего не ответил, только прищурился, довольный, долго и блаженно плескался в чулане под рукомойником. Между тем Лариса накрыла на стол, достала из сумки бутылку водки, подала Степану:
– Командуй!
– А что, Жене уже не доверяешь?
Лариса улыбнулась:
– Давайте, ребята, пока без него выпьем, ладно? Вот окрепнет, станет таким же сильным, как Леонид, тогда пожалуйста…
Степан разлил водку по рюмкам, виновато поглядел на Боброва и сказал:
– Ну, мир дому сему!
Бобров, видя, как лихо, в один глоток расправился с рюмкой Лёнька, сказал:
– Плесни ему ещё, а то вторая первую не догонит.
– И правда, Лёня, – засмеялся Степан, а Лёнька завозился на стуле.
– Дело говоришь, дело! Я вот анекдот знаю…
– Ладно, анекдот потом. – Плахов наполнил Лёнькину рюмку, вздёрнул вверх большой палец: дескать, вперёд.
Лёнька блаженно улыбнулся:
– Сегодня можно, авось не за рулём. Эх, жизнь шофёрская, сколько из-за тебя недопито – страсть Божья. Только компания соберётся, а ты себе по тормозам – нельзя. Скажи вот, Степан, шофёр – это профессия или как?
– Конечно, профессия.
– А какая же это профессия, если тебя любой плюгавенький милиционер может этой самой профессии лишить…
– Значит, лишали? – улыбнулся Степан.
– Да ты что! – замахал руками Лёнька. – По мне уж так: или спокойно за столом пару бутылок усидеть, или вообще ни капли. А то получается, вроде как у льва в пасти – риску много, а удовольствия нуль…
Женщины рассмеялись, и Нина Дмитриевна, немного раскрасневшаяся – она тоже выпила рюмку, – достала ещё одну бутылку.
– Да это уже праздник получается!
– На здоровье, ребята. – Нина Дмитриевна оглядела гостей прозрачно-чистым взглядом. – В этом доме водку пьют редко… Да и вообще затихло наше село, и в праздник молчит, и в будни…
– А кстати, – Степан поднял руку. – Вы, Нина Дмитриевна, обещали про село своё рассказать. Я не забыл.
Женщина долго молчала, а потом тихо заговорила:
– Я часто о судьбе нашего села думаю, и не только нашего, всей округи. И вот что вижу – будто рок какой на деревню напал. Ведь получается, что её четыре раза как топором вырубали. Первый раз при коллективизации – я тогда ещё девчонкой была, но хорошо помню: погнали кулаков на Север. А кто кулаки те? Да в основном самые лучшие работники: пахари, мельники, плотники, – одним словом, мастеровые люди. И вот их с земли согнали, осиротили её, бедную…
Нина Дмитриевна, заметив, что её слушают внимательно, даже Лёнька отложил ложку, всполошилась:
– Ой, что ж это, заговорила я вас, вы и кушать бросили, голодные сидите!
– А вы говорите, говорите, еда от нас никуда не уйдёт.
– Да что ж тут говорить… А потом война грянула. Кого она прежде всех подобрала? Да опять же тех мужиков, кто старательностью, совестливостью отличается. Такие ведь в кусты не прячутся, это им долг перед родной землёй не позволит. Я как-то посчитала – из нашего села в плену десять мужиков было, в основном те, про кого говорят – куга болотная. Конечно, на фронте всяко бывало, и сильные, честные люди у врага оказывались, не понаслышке об этом знаю…
– Вы что, и на фронте были?
– А как же, почти три года на передовой. Три ранения и контузия…
– Героическая женщина! – гаркнул Лёнька.
– Ну, героического в бабе мало, визгу и писку больше. Только что поделаешь – приходилось и под пулями ползать, и под артобстрелом, и под миномётный огонь попадать. Самое страшное, скажу вам, это миномёт, – визжит, проклятый, как поросёнок резаный, всю душу на части рвёт. Да ещё тяжко было, когда у меня ранение в левую ногу и контузия приключились – сама глухая как пень, голова медным котлом звенит, а тут ещё нога… так болит, хоть на стену лезь…
Мужчины сидели молча, им казалось, что эта седая женщина стала теперь вроде выше ростом, сутулые плечи её расправились, и как-то даже потеплело в этом уютном домике. А Нина Дмитриевна говорила дальше, спокойно и рассудительно:
– Мы каждый год Девятого мая в центре села собираемся, у обелиска, где фамилии не вернувшихся с войны написаны. Так вот их ни много ни мало – около тысячи. В каждом доме кто-нибудь: или брат, или муж, или отец не пришли… А потом ещё один удар. Это уже Хрущёв придумал: скот ликвидировать. Бывало, в каждой газете призыв: личному – бой. Все в коммунизм рвались: корову сдай, а молоко получишь на колхозной ферме… Только тому молоку быстро ноги находились: всё до килограмма в город, в заготовки отправят, а собственным ребятишкам кашу сварить не на чем. Бывало, к роженице придёшь, и её, бедную, становится жалко. Бегом к председателю, а тот в ответ: «Ты что, Нина Дмитриевна, не понимаешь, мне заготовки выполнять надо, иначе голову с плеч снимут?» Вот так третий раз рубить деревню начали…
Степан потянулся к бутылке, разлил водку в рюмки. Надо было как-то разрядить тягостную обстановку, сложившуюся за столом, и Лёнька выпил первым.
– А ведь ты мне не говорила, что Нина Дмитриевна на фронте воевала, – укоризненно сказал Ларисе Бобров.
– Не успела, наверное, – рассмеялась Лариса. И добавила серьёзно: – Вообще-то мама у меня человек смелый.
– Да, как же, смелый, – вздохнула Нина Дмитриевна, – трусиха первая, всю жизнь начальства боялась, только уже перед самой пенсией расхрабрилась – пришла к председателю и вопрос ребром: «Строй новый медпункт, иначе в старом совсем крыша завалится». Ну он поворчал, а за дело взялся. Теперь хоть есть куда людям обратиться.
– Нина Дмитриевна, – сказал Степан, – а вы не всё рассказали про деревенские напасти, сами говорили, четыре раза село подрубали.
– А четвёртый – сейчас идёт. С одной стороны, улучшилась жизнь в селе – деньги стали платить, жильё строить. Но загляните в наши магазины – шаром покати. Вроде и главный человек в стране крестьянин, а купить ему нечего. Вот он и плюнет на всё, детишек в охапку да в город. Там ведь и газ, и асфальт, и культура для детей…
– Не больно-то хорошо и в городе, – сказал Степан.
– Всё равно лучше, чем в селе, – вздохнула Нина Дмитриевна, – легче жизнь достаётся. А дальше ещё хуже будет, потому что и городские, и наши власти все ищут того мужика, который в сказке двух генералов накормил. Но теперь таких мало, они тоже хитрые стали. Вот ты небось из колхоза сбежал? – неожиданно спросила она Степана.
– Сбежал, – сказал Степан.
– Ну вот видишь, и все так, стрекозлом от земли скачут.
– Да у меня случай особый, – смущённо улыбнулся Степан. – Я, в общем-то, и не сбежал, меня погнали. Говорят, не так работал, мало спину гнул.
Нина Дмитриевна разлила остатки водки.
– Ну, давайте, ребята! По русскому обычаю, раз начато, значит, до конца должно быть выпито.
И она первой допила рюмку, потянулась за огурцом, захрумкала им с аппетитом.
– А ты сегодня весёлая, мама! – не удержалась Лариса.
– Значит, гости по душе, – улыбнулась Нина Дмитриевна.
После обеда Лёнька улёгся на диван и вскоре захрапел. Степан пошёл в село, а Лариса с матерью начали собирать вещи. Бобров вызвался было помогать, но ему тактично дали понять, что и сами вполне управятся, и он тоже последовал Лёнькиному примеру – прилёг на кровать и провалился в мягкий успокаивающий сон.
Он проснулся перед вечером, когда в окнах уже полыхали малиновые сполохи вечерней зари. Отдых подействовал как лекарство, тело налилось лёгкостью и необычной свежестью, как после лечебной ванны (когда-то, лет десять назад, Бобров отдыхал на курорте в Железноводске).
И вдруг он вспомнил раздражённое лицо Безукладова, его пронзительный, уничтожающий взгляд. Эх, послушал бы сегодня Безукладов Нину Дмитриевну, и без амбиций, апломба начальственного, а спокойно и взвешенно.
Бобров встал, тихо вышел в переднюю. Степан сидел за столом и беседовал о чём-то с матерью Ларисы. Он посмотрел на Евгения, заботливо спросил:
– Ну, выспался?
– Да, – сладко потянулся Бобров.
– А мы вот опять за жизнь толкуем. Эх, Господи, везде она одинаковая.
Евгений Иванович спросил про Ларису, и мать сказала, что та ушла в школу забирать документы. Тогда Бобров вышел на скользкую утоптанную тропинку и пошёл вдоль деревенской улицы к центру села.
