Владимир Топорков - Наследство
Обзор книги Владимир Топорков - Наследство
Владимир Фёдорович Топорков
Наследство
Светлой памяти
матери моей
Надежды Васильевны
посвящаю
Часть первая
Глава первая
Евгения Ивановича Боброва пригласили на совещание в областной центр зимой 1982 года.
…Зал сверкал чистотой, поражал блеском хрустальных люстр, и это придавало праздничное настроение. Обычно Бобров не любил совещания, больше часа не выдерживал, начинал шумно ёрзать на стуле, надрывно кашлять, вызывая раздражение, недовольные взгляды соседей. Он злился на себя, но ничего сделать не мог.
Однако сегодня эта торжественность даже придала Евгению Ивановичу душевное равновесие, настроила на рабочий лад.
Особенно понравилось Боброву одно выступление доцента сельхозинститута, который говорил тихим, но уверенным голосом:
– По-моему, главный стержень ушёл из нашей сегодняшней жизни – забота о земле. А ведь испокон веков землепашец был благодарен ниве, звал её кормилицей, величальные песни, как невесте, сочинял. И не только сочинял песни, но лелеял, вкладывал всё в приумножение её внутренней силы, сохранял, как мог. Василий Васильевич Докучаев, когда впервые приехал в Каменную степь Воронежской губернии, удивился – до четырнадцати процентов гумуса в почве накопила природа. В Париже в музее тот срез богатырского чернозёма хранится, как эталон плодородия. А сейчас из тех земель, где лежал могучий пласт, плодородие уходит, испаряется, как влага. Земля тревогу бьёт, и первым должен прийти ей на помощь человек, вооружённый наукой, техникой, чтоб для нашего поколения и для будущих сохранить силу русского чернозёма.
Такие же мысли беспокоили в последнее время и Боброва. Он зааплодировал оратору, и хлопки эти прозвучали как сигнал. Зал дружно взорвался, потонул в рукоплесканиях.
У Боброва появилось желание в перерыве найти этого человека, пожать ему руку. Что греха таить, подумал Евгений Иванович, его брат агроном не решается говорить об этом открыто. А ведь горькие мысли о том, что неумелое хозяйствование, как ржа железо, подтачивает основу плодородия, что давно пора поставить надёжные барьеры, которые позволяли бы силу земли не только сохранить, но и укрепить, беспокоят, наверное, многих.
Задумавшись, Бобров пропустил последние слова секретаря обкома, и только когда на трибуну поднялся высокий, коренастый мужчина с вишневым загаром и заговорил спокойным, уверенным тоном, увидел Евгений Иванович – выступает Егор Дунаев, старинный его товарищ, бывший сокурсник по институту.
Знал Бобров – Егор работал председателем колхоза, ему писал об этом Степан Плахов, тоже друг школьный, писал, как всегда, с прибаутками:
«…Егор наш – большая шишка, даже не шишка, а бугор целый, за день на кобыле не объедешь. Заматерел, как пень в землю вцепился. И председательство своё вроде как по наследству получил…»
Тогда Бобров читал и улыбался – Степан не может без сравнений заковыристых, слова точно сам из земли копает. Наверняка Егором недоволен, вот и ехидничает.
Теперь Бобров получил подтверждение своей догадке, вон как складно да уверенно говорит Егор. Так выступать может только человек, знающий себе цену. И цифры интересные приводит: за пятилетку в колхозе урожайность хлеба почти на шесть центнеров поднялась, новый посёлок появился.
Всё правильно говорит Егор – видел этот посёлок год тому назад Бобров, когда впервые за долгие годы съездил на родину.
Домой его потянуло весной – спасенья не было никакого. На один день отпросился у председателя и в Осиновый Куст махнул, ходил по новому посёлку и радовался – дома, как нарисованные, один к одному, с крылечками, наличниками размалёванными, с палисадниками, словно из земли вылупились, стоят, играют окошками на солнце. Правда, присмотрелся – не увидел занавесок во многих домах, должно быть, ещё с жильцами не определились, да это не страшно. Была бы крыша, а хозяева найдутся, как-никак – райцентр, люди придут. Порадовался тогда он, что становится Егор Васильевич настоящим хозяином. Селу родному повезло крепко, если пришёл рачительный человек, за дело с душой взялся. Из своего, теперь уже можно сказать, солидного опыта знал Бобров, с какими трудностями даётся строительство. Тут и людей организовать, и материалы найти, и всегда такой нужный транспорт. Но правильно подмечено – тот руководитель себя на изживание поставил, который не занимается строительством. Знал Евгений Иванович таких председателей, которые даже для себя квартиру не сумели построить. И что же? Жизнь так распоряжалась, что люди быстро за бортом оказывались. А Егор – пожалуйста, крепко стоит на земле. Тот посёлок будет доброй памятью о председателе.
Вон и секретарь обкома Безукладов внимательно слушает, даже тоска из глаз исчезла. Егор говорит деловито, чувствуется, не смущает его высокая трибуна, наверное, привык, да и дела позволяют. Было бы о чём говорить, а у Егора такое право есть.
«Надо обязательно с ним повидаться, – подумал Бобров. – Давно не встречались, с тех пор, как после института развела судьба. Вроде и в одной области живём, а не получалась встреча, только по газетам и узнаёшь о его делах. А может быть, тут Лариса виновата?» Евгений Иванович почувствовал, как ознобом охватило тело, стало неприятно и тоскливо. «А Егор здесь при чём? – укорил себя Бобров. – Сам виноват. В себе вину ищи. Тебя разлюбили… и тут уж ничего не попишешь».
Он нашёл в перерыве Егора в буфете, подождал, пока тот сигарет возьмёт. Да, возмужал Егор, даже красивее стал, костюм не скрывает могучих плеч, появилась уверенность, гордая осанка…
Дунаев тоже увидел Боброва, выскочил из очереди, пряча сигареты в карман, заключил в объятья.
– Ну, здорово, брат! Давненько не виделись, – зарокотал Егор, прижимая к себе Боброва. – Забывать друг друга стали.
– Неужели забыл?
– Да, нет, я тебя даже с трибуны в зале усмотрел. Собирался искать.
– И я тебя тоже искал…
– Вот видишь, обоюдное желание… Ну, рассказывай. – Егор подтолкнул Боброва в сторонку, усадил за столик. – Как жизнь?
– Ты знаешь, мне недавно один остряк так ответил: «Как у графина». Почему? – спрашиваю. А он отвечает: «Всяк норовит за горло взять».
Егор засмеялся, прищурившись, поглядывал на Боброва, точно определял – так ли уж плохи дела у его товарища, или просто для шутки сказал.
– Далеко же ты забрался! На родину не тянет?
– Ну, не так уж и далеко, – область одна. От города четыре часа автобусом. А на родину, как сказать? Я заметил, чем старше становишься, тем это чувство острее, как болячка к вечеру.
– Это ты хорошо подметил, – снова засмеялся Егор. – Боли к вечеру злее бывают, а мы стареем.
– Ну, до старости-то ещё далеко…
– Ой ли, – Егор всплеснул руками как-то по-женски. – Мне раньше часто и в глаза и за глаза говорили: «Егор Васильевич молодой, его хоть под венец», а теперь уже помалкивают. Правы мудрецы, которые говорят, что молодость такое достоинство, которое с годами утрачивается.
– Глядя на тебя, не подумаешь, что молодость покидает. Вон какие плечи, как у хорошего кузнеца. И фигура – литой памятник. Небось Лариса за такими могучими плечами, как за каменной стеной?
Хмыкнул Егор, и не поймёшь, то ли с удовольствием эти слова принял, то ли не всё у них ладно с Ларисой.
В буфете толпился народ, весело гомонил, звенела посуда. Егор тоже бутылку пива попросил, набулькал в стаканы.
– Ну, давай, Женя, выпьем, – стакан с белёсым вспенившимся пивом осторожно, точно огненный чай, поднёс к губам, подул немного, пить начал жадно, затем, салфеткой смахнув пену с губ, сказал: – По закону не такое бы пить за встречу, как думаешь?
– И рад бы, да не могу, – Бобров пальцем показал на бок – печень болит, проклятая.
– Плюнь ты на неё, Женя! Как это: кто пил – ушёл, кто пьёт – уйдёт, а разве тот бессмертен, кто не пьёт? Помнишь, в общежитии читали? Классик сказал, не кто-нибудь!
– Я смотрю, – Евгению Ивановичу стало радостно за Егора, за этот неистребимый оптимизм, – ты весело живёшь!
– А стоит ли унывать? Слышал, о каких делах я сегодня говорил, а? Вот как, брат, заворачиваем, всё время на четвёртой скорости живём… Когда меня председателем начали уламывать, сомнение имел – потяну ли, не окажется кишка тонка? Знаю изъян один за собой – мягковат к людям бываю, всякие проступки да выверты с болью воспринимаю, в голове всякую хреновину изобретаю, чтоб этим делам оправдание придумать. А потом, когда жизнь когтистой рукой за горло взяла – как тот графин, про который ты говорил, – так и сомнения эти прочь отлетели. В жизни на земле надо цепко стоять, иначе собьёт, и на многие вещи проще глядеть. А много будешь думать – с ума сойдёшь…
И Егор хохотнул снова, единым махом выпил оставшееся в стакане пиво, поднялся из-за стола. Встал и Бобров посмотрел на Егора. Всё-таки удивительно раздался, заматерел Егор, налит, как лесной кряж, цепкой силой.
