Джонатан Франзен - Безгрешность
Иррациональность ее досады была бы более явной, не испытывай она постоянного чувства, что не занимает во внутренней жизни Тома первого места. Замужем за Чарльзом она оставалась не только из чувства вины. Она так и не отделалась вполне от подозрения, что, при всей любви Тома к ней самой, для него имеет значение, что он впервые встретил ее уже не молоденькой; что Анабел не имела бы повода осудить его за эту связь. Точно так же, как не имела бы повода осудить его за то, что создал на деньги ее отца великолепную новостную службу. Эти моральные соображения все еще имели для него силу, а потому преданность Лейлы Чарльзу сохраняла для нее стратегическое значение: она значила, что у нее, как у Тома, есть и кто-то другой. Но теперь она сожалела об этом.
Девушка ее ревности вроде бы и не замечала. Допивая вечером перед отъездом Лейлы в Вашингтон второй “манхэттен”, Пип дошла до того, что заявила: Том и Лейла вселяют в нее надежду на человечество.
– Более того, – подхватил Том, – думаю, я могу сказать и за себя, и за Лейлу: мы оба хотели бы дать надежду человечеству.
– Да, тем, как вы работаете, конечно, – сказала Пип. – И тем, как вы живете. Но все другие пары, какие я видела, – там ничего хорошего. Либо ложь, непонимание друг друга, зловредность – либо они такие удушающе… не знаю… милые-милые.
– Лейла бывает удушающе милой.
– Понимаю, вы надо мной посмеиваетесь. Но ведь правда, те совсем-совсем близкие пары, какие я наблюдала, там ни для кого больше нет места. Все сводится к тому, какая они чудесная пара. От них несвежими носками какими-то пахнет или разогретыми блинчиками. Я хочу сказать: я очень рада видеть, что бывает и по-другому.
– Послушаешь такое – и возгордишься.
– Не дразни ее за то, что она говорит людям приятное, – сердито промолвила Лейла.
– Ничего страшного, – сказала Пип.
Они сидели на кухне, и Лейла, учитывая вегетарианские предпочтения Пип, готовила на ужин фриттату из цуккини. И она, и Том замечали, что Пип, когда что-то обжаривается на плите, обычно уходит наверх и закрывает за собой дверь.
– Похоже, вы очень чувствительны к запахам, – заметил Том сейчас. – Блинчики, носки…
– Запах – ад, – сказала Пип и подняла бокал с коктейлем, словно произнесла тост.
– Именно так воспринимала запахи моя бывшая жена, – сказал Том.
– Но он бывает и раем, – добавила Пип. – Я убедилась… – Она осеклась.
– В чем? – спросила Лейла.
Пип покачала головой.
– Я просто вспомнила о маме.
– Она тоже так чувствительна к запахам? – спросил Том.
– Она сверхчувствительна ко всему на свете. И склонна к депрессии, так что для нее запах всегда ад.
– Вы по ней скучаете, – сказала Лейла.
Пип кивнула.
– Может быть, позвать ее сюда в гости?
– Она никуда не поедет. Машину она не водит, на самолет не садилась ни разу в жизни.
– Боится летать?
– Скорее, она из тех жителей гор, что никогда не покидают своих гор. Когда я кончала колледж, мама обещала приехать на вручение дипломов, но я-то чувствовала, как она нервничает, ведь это поездка на автобусе или просить кого-то подвезти, так что наконец я ей сказала, что можно не приезжать. Ей было страшно неловко, но я чувствовала, какое это для нее невероятное облегчение. А до Беркли и двух часов езды нет.
– Ха, – промолвил Том. – Как бы я был рад, если бы моя мама не приехала ко мне на вручение диплома! Она сама потом сказала, что это был самый скверный день в ее жизни.
– Что произошло? – спросила Пип.
– Ей пришлось познакомиться с моей будущей женой. Сцена вышла ужасная.
Он принялся рассказывать, а Лейла едва могла слушать – не потому, что слышала все это раньше, а как раз потому, что не слышала. За десять с лишним лет он не удосужился рассказать ей, как прошел у него день выпуска, и теперь она узнаёт об этом лишь потому, что он надумал поделиться историей с Пип. Что еще интересного, подумала Лейла, он рассказал Пип в ее, Лейлы, отсутствие?
– Знаешь, вино у меня не пошло, – подала она голос от плиты. – Сделаешь мне “манхэттен”?
– Давайте я сделаю! – вызвалась Пип.
После знакомства с Пип Лейла стала пить больше. В тот вечер за ужином само собой так вышло, что она пустилась разглагольствовать о ложных ожиданиях, которые связывают с интернетом и соцсетями как заменой журналистике, об идее, будто уже не нужны корреспонденты в Вашингтоне, если можно читать твиты конгрессменов, будто уже можно обойтись без фотокорреспондентов, раз теперь у каждого имеется камера в телефоне, будто уже нет нужды платить профессионалам, лучше прибегнуть к краудсорсингу, будто уже не нужны журналистские расследования, когда по земле ходят гиганты вроде Ассанжа, Вольфа и Сноудена…
Она чувствовала, что этот монолог адресован Пип, что своей горячностью она пытается воздействовать на прохладную уклончивость девушки, но была здесь и некая подспудная обида на Тома. Он говорил ей, давным-давно уже, что познакомился с Андреасом Вольфом в Берлине, еще в то время, когда был женат. О самом Вольфе сказал только, что, при всем магнетизме его личности, это человек с внутренними проблемами и со своими секретами. Но сказал так, словно этот Вольф очень много для него значит, – такое у Лейлы сложилось впечатление. Он, как Анабел, принадлежал к темной сердцевине внутренней жизни Тома, к его прошлому до знакомства с Лейлой, с которым она соперничала. Она ценила, что Том не лезет ей в душу, и, соответственно, не лезла ему в душу сама. Но не могла не заметить, как он оберегает свои воспоминания о Вольфе, и испытывала к этому человеку ревность, похожую на ее ревность к Анабел.
Один раз это уже вышло на поверхность – год назад, когда Лейла удостоилась интервью в “Коламбиа джорнализм ревью”. Когда поинтересовались ее отношением к утечкам, она довольно резко прошлась по “Солнечному свету”. Том, прочитав интервью, расстроился. Зачем настраивать против себя искренне верующих в интернет, которым больше нечем заняться, кроме как превратно истолковывать критические доводы тех, кого они называют “луддитами”?[48] Разве “Денвер индепендент” не так же сильно связан с интернетом, как “Солнечный свет”? Зачем навлекать на себя дешевые нападки? Лейла подумала, но не ответила: Ты мне ничего не рассказываешь – вот зачем.
Продолжая в тот вечер свою подогретую “манхэттеном” тираду, она перешла к засилью мужчин в Кремниевой долине, к тому, как она, эта долина, эксплуатирует не только женщин-внештатниц, но и женщин вообще, соблазняя их новыми технологиями, облегчающими треп и пересуды, давая им иллюзию значимости и продвижения вперед и сохраняя при этом контроль над средствами производства: фальшивое освобождение, фальшивый феминизм, насквозь фальшивый Андреас Вольф… Пип перестала есть и с несчастным видом опустила взгляд в тарелку. Наконец Том, тоже изрядно набравшийся, перебил ее.
